Крысы в городе - Александр Щелоков

Конечно, можно было бы сразу отказаться от предложения Психа и положить конец разговорам. Зачем совать голову в петлю, конец которой находился неизвестно в чьих руках. Но натуру переделать трудно, а у Лекарева она была авантюрного склада.

— Может, не стоит? Там у вас всякие секреты…

— Стоит. Я кое с кем уже поговорил. Тебе разрешили прийти.

— Откуда такое доверие сразу?

— Почему нет? Ты мужик русский. Меченый в бою. Тебе, наверное, небезразлично, что завтра будет с Россией? Так? Или все равно, если чечены начнут выбивать у нас город за городом? Веришь, что на защиту выйдут кулики, грачи и всякие барсуки? Им же только червяков побеждать.

Последние фразы поразили Лекарева своей оригинальностью.

— Про куликов сам придумал? Лопаткин не стал заноситься.

— Лектор нам объяснил. Оказывается, еще Николай Второй войну японцам профукал, потому как войсками командовать назначил Куропаткина.

Лекарев засмеялся.

— А ежели Лебедя?

— Да вроде бы птица гордая, хотя сразу скажу — орел лучше.

— Что делать, если орлов не находится?

— Как так не находится? А мы?

— Кто «мы»?

— Поедем, послушаешь, подумаешь, прикинешь. Главное — тебе доверяют. Возьми у Корнея велик и махнем.

— Хорошо, скажи, что у вас там?

— Будет лекция. — Псих засмеялся. — День политпросвещения.

— Я не о том. Как ваше хозяйство называется?

— Региональный акционерный центр землеустройства России «Орел». Годится?

Спросил и заржал, давая понять, что за проволочным забором никто землеустройством не занимается…

Хозяйство «орлов» лежало в глубокой впадине посреди долины. Раньше на этом малопригодном для землепашцев месте военные разместили зенитно-ракетный дивизион прикрытия Придонска. Здание казармы, пищеблок, солдатский клуб, водонапорная башня, «сборно-щелевые» домики для офицерских семей — все это давно не ремонтировалось и производило жалкое впечатление.

У ворот возле обшарпанной будки контрольно-пропускного пункта на лавке сидели трое крепких парней в камуфляже.

— Салют, Коршун! — крикнул Псих, подъезжая к открытым воротам. И вскинул вверх правую руку в арийском приветствии. Коршун лениво повторил жест.

— Привет, Псих! Проезжайте.

— Коршун, это кликуха? — спросил Лекарев.

— Зачем же так, прапор, — осуждающе произнес Псих. — Это псевдоним.

— А тебя почему Психом назвали?

— Заводной я в драке. Мне только дай пострелять.

Территория базы была пустынна.

— Опоздали! — расстроенно заметил Псих. — Фитиль мне вставят и запалят, это как пить дать.

— Дисциплина? — спросил Лекарев сочувственно. Псих кивнул.

— Пошли прямо в клуб. Наши уже там.

Они прошли к обшарпанному зданию солдатского клуба. Поднялись по щербатым ступеням крыльца, проникли внутрь.

В просторном зрительном зале на деревянных скамейках сидели человек двадцать. Все в заношенном камуфляже, все коротко остриженные — один к одному. Воздух пах крепким мужским потом и хорошо переваренной капустой. Видимо, физиологические процессы здесь не считали нужным удерживать в себе.

Со сцены, стоя за красной трибуной, на которой остался незакрашенный отпечаток пятиконечной звезды, перед собравшимися выступал лектор — круглолицый мужичок в очках явно пенсионного возраста.

Говорил он громким голосом строевого командира, гоняющего новобранцев по плацу.

— Они нас презирают, — лектор ткнул пальцем в дужку очков, поправляя их на носу. Тем же пальцем ткнул в зал. — Презирают вас, меня, всех русских. Кто мы для них? Для избранной Богом израильской расы? Мы для них говорящий скот, человеческие отходы. Гои.

Слушатели гудели. Лектор поднял руку, успокаивая шумевших.

— Господа! Это не пропаганда. Я не вливаю вам в уши то, что придумал. Поэт говорил: «Ваше слово, товарищ Маузер». Я говорю: «Вам слово, господин Факт». Послушайте, что о нас с вами между собой говорят всякие там Абрамы Маузеры, Моше Цедербаумы, Срули Шлиперзоны.

Лектор раскрыл свою папку. Вынул газету. Показал ее всем.

— Это «Новый взгляд», господа. Москва. Пишет некая жидовка Новодворская. Читаю все, как написано: «Если мы уж решили свою главную площадь в столице превратить в свалку разных человеческих отходов, то надо дать объявление, что мы будем у себя перед Кремлем хоронить всех злодеев, палачей и преступников человечества — за валюту».

Слушатели возмущенно зашевелились, загудели. Лектор снова поднял руку, успокаивая их.

— Теперь, господа, задам несколько вопросов. Скажите, где похоронены маршалы Жуков, Рокоссовский, Конев?

— На Красной площади! — ответил звонкий одинокий голос.

— Верно. — Лектор улыбнулся залу. — Можно отвечать и дружнее. А где похоронен отец русской практической космонавтики Сергей Павлович Королев?

— На Красной площади! — отозвалось несколько голосов разом.

— Академик Курчатов?

— На Красной площади!

— Великий русский писатель, на которого взъелись жиды, — Максим Горький?

— На Красной площади! — прокричали хором, вложив в голоса всю энергию и растущую ненависть.

— Обратите внимание, господа. Эта жидовка, видом похожая на аргентинскую жабу, называет Красную площадь свалкой человеческих отходов. И если она считает лучших представителей русской нации дерьмом, то кто же для нее мы, простые русские люди? Вы, я, они, — лектор сделал в воздухе широкое круговое движение рукой.

— Разрешите вопрос? — В среднем ряду поднялась рука. Встал крепкий парень с обритой наголо головой, с серьгой в левом ухе. — Почему эта сука называет Красную площадь своей?

— Хороший вопрос, — лектор потер ладонью ладонь. — Очень хороший. Жиды в нашей стране все считают своим, на все наложили лапу. Вы уже видели медаль «Пятьдесят лет Победы»? Нет? Увидите, обратите внимание. В лучах салюта художник изобразил три еврейских звезды — три щита Давида. Они падают на Кремлевскую стену. Это намек. Это предупреждение. Это факт. Русским в Кремле сегодня не место.

Лекарев спиной ощущал, как накаляется атмосфера в классе. Псих, обычно вялый, преобразился. На скулах заиграл болезненный румянец. Глаза заблестели. Он сидел, сжимая и разжимая кулаки. Чувство оскорбленного достоинства перерастало в ненависть, и не слепую, а явно осознанную, мотивированную, за которой обязательно следует действие.

Лектор делал свое дело мастерски. Он не пускался в рассуждения о протоколах сионских мудрецов, не произносил речей о теоретических закидонах сионизма. Он излагал факты. Цитировал документы, которые опровергнуть никто не мог бы. И тут же давал им свое толкование, объяснял боевикам все, что они услышали. Ни один суд, если он объективен, не усмотрел бы в его словах ничего криминального: что написано пером, того не вырубить топором. А за то, что ты собрал воедино и цитируешь опубликованное во вчерашней газете, привлечь к ответственности нельзя. Если кто-то пишет вещи необдуманные, провокационные, он и должен отвечать, а не тот, кто написанное прочтет вслух и объяснит его суть окружающим.

Сколько раз сам президент страны (сразу после поддачи или с похмелюги) нес откровенную глупость, которую потом миру объясняли помощники и дипломаты, доказывая всем, что президент имел в виду совсем не то, что поняли другие, а то, что никто не понял… Что ж теперь, закрывать газеты, которые повторили вслед за президентом произнесенную им глупость?

— Может быть, господа, — продолжал лектор, — мадам написала свои строки в запале? Кстати, напиши такое в запале против евреев я или кто-то из вас, судебный процесс обеспечен. Вся жидовская свора начнет вас травить и топтать, пока не доведет до инфаркта. Так вот, господа, нет. Вся муть, написанная аргентинской жабой, отражает ее стойкое убеждение. Вот еще одно высказывание: «У нас народа лишь десятая часть, а все остальное — тупая и бессмысленная чернь». — Палец лектора вонзился в зал, словно он, лектор, собирался спросить: «А ты записался добровольцем бить жидов?» — Чернь — это мы с вами. А одна десятая народа — это как раз евреи. Они и составляют, по Новодворской, настоящую часть общества, имеющую право жить в России. Русские, татары, чуваши, мордва — все выкинуты за борт.

— Раз! Два! — Псих вскочил с места и закричал во весь голос.

— Бей жида! — Класс грянул решительно и дружно.

Лектор снял очки и слезящимися глазами посмотрел в зал. Когда шум поутих, он достал из своего досье еще одну бумажку.

— Наша страна, господа, наш народ стали объектами жидовского издевательства. И.этой правящей национальности все сходит с рук. А попробуйте вы задеть той же манерой еврея — попадете под суд. Вас назовут фашистом, нацистом, кем угодно. Защитой русских суды и прокуратура не занимаются. Пример? Вот некий сын Сиона Нуйкин пишет: «Россия — заповедник для бандитов». А орган, который дал ему право на такое заявление, называется «Новое русское слово». Красиво, господа, разве не так? Нуйкину вторит жид Константин Цедербаум. Он считает, что своими несчастьями Россия обязана сатанинской национальной гордости великороссов. Как это вам?