Узы крови - Крис Хамфрис

— Это просто. Мой отец служит сатане. Молчание было довольно долгим, а потом священник спросил:

— Как?

— Почему нам нужно об этом говорить, святой отец?

— Как?

Джанни стиснул зубы и, не разжимая их, процедил:

— Он вырастил меня в неведении Славы Христовой.

— Многие люди о ней не знают. Разве неведение — это грех?

— Да! Грешно не знать Господних заповедей. И из-за этого невежества пытаться причинить вред святой Матери-Церкви. Он согрешил с одной из блудниц сатаны! — Голос Джанни рвался сквозь решетку, словно пытаясь разбить ее. — Он был ее рыцарем, этой шлюхи, этой еретички, этой ведьмы, которая отвратила вашу страну от света Рима.

— Спокойно, сын мой, спокойно.

Снова наступило молчание, в котором каждый прислушивался к дыханию другого. В конце концов Джанни нарушил безмолвие:

— Но я искупил грех моего отца. Я вернул то, что было украдено. Я уничтожил все то, что содеял отец, и радуюсь этому!

Голос отозвался шепотом:

— Снова гордыня?

— Да! — яростно подтвердил Джанни. — Я горжусь тем, что разрушил его зло!

Ему надоело все это. Ему надоел этот недалекий священник. Он уже собрался было уйти, не получив отпущения грехов.

И тут голос зазвучал снова:

— А искупил ли ты грехи остальных членов своей семьи? Джанни попытался посмотреть сквозь деревянную паутину, которая разделяла две каморки.

— Да, я намерен искупить и их. Но моя мать родилась во грехе, принадлежа к племени убийц Христа. А моя сестра…

Ему представилась Анна — такая, какой он видел ее в последний раз. Ренар стоял перед ними обоими, разъяренный тем, что его лишили главной добычи — французского палача, их отца. И когда она отказалась отвечать, Лис пообещал получить приказ Совета подвергнуть Анну Ромбо пытке. При этой мысли Джанни затошнило, и поэтому он заставил себя отвечать не менее сурово:

— Моя сестра сама должна искупать их. И она это сделает — очень скоро.

— Как?

Джанни не понимал, почему сказал об этом священнику. Возможно, ему просто хотелось поскорее уйти. А возможно, он желал только избавиться от картин, которые повсюду преследовали его.

— Сначала с ней будет говорить иезуит. Иезуитский способ — мягкостью убедить виновную в ее ошибках. Это с ней не пройдет.

— А когда иезуит потерпит поражение? Что случится тогда?

В эту секунду Джанни ощутил на щеке нечто странное. Подняв руку, он недоуменно прикоснулся к своим слезам. Слабость заставила его согрешить — и он впал в ярость.

— Тогда послезавтра придет другой человек, который повенчает ее с дыбой! — Его губы прижались к решетке. — Он вздернет ее и переломает ей все тело. И его тоже ждет провал, потому что Анна ничего не выдаст. Ничего! Ничего! — У Джанни сорвался голос. — Ради мук Христовых, отче, отпустите мне мои собственные грехи и оставьте в покое мою семью!

Джанни с такой силой прижал лицо к решетке, что перекладины впились ему в кожу и намокли от его слез. Несколько секунд он прислушивался к молчанию по другую сторону.

— Отче?

И это слово будто подтолкнуло его. Внезапно Джанни все понял и в спешке оборвал занавесь.

Соседняя клетушка оказалась пустой, хотя, когда он провел ладонью по лавке, та еще сохраняла тепло. У себя за спиной, в дальнем конце нефа, Джанни услышал, как открылась и сразу же закрылась дверца, проделанная в огромных дубовых дверях собора. Джанни бросился к ней, не сразу справившись со щеколдой, и выбежал, растолкав в стороны тех, кто хотел войти в храм. Был ранний вечер, и вокруг оказалось немало гуляющих. Тот, кого он искал, затерялся среди них.

— Отец! — крикнул Джанни — совсем не так, как говорил в храме.

Стоявшие рядом люди отшатнулись — их обожгло мукой, прозвучавшей в голосе юноши.

Искать было бесполезно. Жан Ромбо исчез. Опустившись на каменную ступеньку и не обращая внимания на окружающих, Джанни беззвучно заплакал.

На углу проулка, скрываясь в тени и глядя сквозь толпу, Жан Ромбо смотрел на своего сына. Ему хотелось подойти, обнять Джанни, попытаться преодолеть пропасть, разделившую их, но он знал, что из этого ничего бы не вышло. Сочувствие быстро заставит юношу впасть в ярость, вернуться к своему «предназначению». Его исповедь убедила Жана в этом. Выследив Джанни от самого Тауэра, где постоянно наблюдал с того момента, как накануне бежал оттуда, Жан надеялся на то, что, возможно, убедит сына помочь освободить Анну. Когда он увидел, как сын входит в исповедальню, то решил, что им представится возможность поговорить. Но, услышав, как Джанни обращается к нему «отче» — какой бы смысл тот ни вкладывал в это слово, — Жан промолчал и воспользовался возможностью заглянуть юноше в сердце. И увидел там только ужас.

Джанни не поможет ему проникнуть в Тауэр. А ведь в тех стенах Анну ожидают муки дыбы..

Это место пугало Жана больше всего. Однако он не мог не пойти туда. И теперь, глядя, как его сын плачет перед огромным деревянным зданием Собора Святого Павла, мысленно Жан Ромбо увидел другого родителя — и другое дитя. Это дитя, возможно, было единственным человеком во всем королевстве, способным помочь ему сейчас.

— Прости меня, сын мой! — прошептал Жан вновь, обращаясь к своему ребенку через неизмеримую пропасть, разверзшуюся между ними.

А потом свернул в переулок, который вел к Темзе, и быстро зашагал к пристани, гдеперевозчики ссорились из-за пассажиров.

На холодном каменном полу его тело давно онемело. Хотя наставники Томаса уже давно не рекомендовали боль как способ сосредоточить ум, ему казалось, что это пустячное неудобство, напротив, весьма полезно. Он даже нарочно выбрал самое неудобное помещение в этой наполовину восстановленной башне Мартина, где больше никто не жил. Томас Лоули сделал это потому, что комната напомнила ему суровые монастырские кельи, в которых он научился любить Христа.

Сегодня ему никак не удавалось добиться ясности мыслей. Требования долга тонули в водовороте, сливаясь там с длинными черными волосами, черными глазами — с женщиной, которая спокойно парила над дорогой у стен павшей Сиены. Томас узнал ее в ту самую минуту, как только увидел ее на сожжении еретиков. И лишь после долгих часов молитвы ему удалось отделить ее образ от своего ответа. Как всегда, этот ответ заключался в слабости духа, в его прежней, греховной жизни. Когда Томас был солдатом, то вокруг него всегда было много женщин: они были доступными, из-за них дрались. Один раз он даже решил, что влюблен. Все это — заблуждения, дьявольский соблазн. Уже десять лет Томас избегал женщин. Десять лет он был солдатом Христа в Обществе Иисуса. Эта женщина, эта Анна стала просто напоминанием о прошлом. Наконец Томасу удалось отделить свою реакцию на ее прекрасную плоть и несомненную отвагу от желания спасти ее душу. К тому моменту, как он услышал шаги, поднимавшиеся по полуразрушенной лестнице башни к его комнате, он уже был готов ко встрече с ней.