По ту сторону фронта - Антон Бринский

Лихой кавалерист, он попал в плен после ранения и убежал от немцев, выбросившись на ходу из эшелона. Вооружившись за счет полиции, начал партизанить, был находчив и смел, безжалостен к врагам Родины, а с друзьями и особенно с женщинами — мягок, иногда даже застенчив. Так же мягок был он и с Лизой, но именно так же, как и с другими, — не больше. Может быть, это и привлекало к нему Лизу.

Иначе сложились отношения у Тони Бороденко с Николаем Черкашиным.

Сдружились они еще во времена выполнения заданий подпольного комитета. Вместе ходили на связь. И один раз — зимним морозным вечером — фашисты обстреляли их километров за восемь от Бучатина. Выбирать не приходилось — прямо по целине, по глубоким сугробам, связные свернули в лес. На Тоне были самые обыкновенные туфельки. По морозной укатанной санями дороге в них еще можно идти, а по сугробам — не выдержишь. Снег набивался в туфли, таял там. Мокрые ноги коченели, деревенели, не слушались, и от них по всему телу шла нехорошая холодная дрожь. А уж ночь наступила. Лес сделался незнакомым и темным, Куда идти?.. Далеко ли?.. Долго ли?.. Они рассчитывали, сделав крюк, через два-три часа выбраться к деревне, но, должно быть, спутались, заблудились… Николай помогал девушке, подбадривал ее, но в конце концов увидел, что она еле держится на своих окоченевших ногах.

— Остановимся здесь. Ты, Тоня, двигайся, старайся согреться, а я пока костер разведу.

Торопливо расчищал место, ломал сучья, и скоро первый язычок огня осторожно лизнул тоненькие сухие ветки.

— Садись сюда. Не бойся. Снимай туфли… Ну что?..

— Совсем как чужие. Ничего не чувствуют.

— Три… Сильнее, сильнее!.. Эх, да у тебя и руки не действуют. Дай-ка я!..

И он долго растирал бесчувственные Тонины ноги.

— Ну, как теперь?

— Горят.

— Значит, все в порядке.

Ночевали у костра, а днем добрались до Бучатина.

Этот эпизод закрепил дружбу. Тогда, наверно, родилась и любовь. Такой же смелый, как и Дмитриев, Черкашин так же, как Дмитриев, был скромен. Это и не позволило ему объясниться с Тоней начистоту. Но всем было видно, что они любят друг друга. Когда после операции Черкашин в первую очередь разыскивал Тоню, опрашивал, вернулась ли она, а перед ночлегом собирал целую кучу папоротника, чтобы Тоня не спала на голой земле, не надо было никаких иных объяснений.

…Отряд разрастался и уже делал вылазки далеко за пределы своего района. С апреля по июль им было уничтожено два маслозавода и несколько десятков фашистов и полицаев. Около местечка Ганцевичи партизаны захватили железнодорожный состав, груженный лесоматериалами, и весь его — пятнадцать вагонов — сожгли. Но борьба была трудная. Оружия не хватало, ведь его добывали в бою — у врага. За три с лишним месяца удалось захватить сорок семь винтовок, три автомата, восемнадцать пистолетов; но половина бойцов так и оставалась невооруженной. Не было связи с другими партизанскими отрядами и, что особенно важно, с Большой землей. От этого страдало и руководство, и снабжение. Но хуже всего сказывалось на работе отряда отсутствие настоящей воинской дисциплины.

Большинство понимало, что воевать так нельзя. И вот, чтобы наконец наладить дисциплину, шестого июня провели общее собрание. Гончарук зачитал приказ № 1 по партизанскому отряду Каплуна. Бойцы были разбиты на взводы. С этого момента все должно делаться по-военному. Должно… но привычка к митингам сохранилась в отряде и после этой реформы.

Выросшему отряду становилось тесно в Орликовских лесах. «Реввоенсовет» (он все еще продолжал существовать) трое суток обсуждал этот вопрос. В конце концов решили идти на юг и, если не удастся связаться с Большой землей, перебраться на Украину, в Шепетовские леса. Это была мысль Каплуна, который был оттуда и хорошо знал те места.

Карту для предстоящего перехода достал В. П. Казак. Воспользовавшись удобным случаем, он не побоялся похитить из кабинета коменданта военную пятикилометровку.

Шестнадцатого июля выступили, но с первых шагов сказалась та же непривычка к дисциплине: отряд развалился на ходу. Большая часть пошла с Каплуном на юг. Лагун и с ним два десятка бойцов двинулись к востоку. А небольшая группа во главе с Воробьевым осталась на старом месте.

Я уже упоминал, что группы Лагуна и Каплуна присоединились к нашему отряду, упоминал о проверке их и о том, что часть бойцов пришлось отсеять. Этих отсеянных под командой старшего лейтенанта Василенко расположили отдельно, в стороне от нашего лагеря. Там их изучали, присматривались к ним, испытывали их на деле. Надо было установить, можно ли им доверять и пригодны ли они к нашей партизанской работе. С одним из таких отсеянных, Рагимовым, произошел странный случай, на который мы в то время не обратили серьезного внимания, но который имел большие и неприятные последствия.

Рагимов не понравился мне с первого взгляда. Казалось, что он ничем не выделялся среди других партизан — высокий и худощавый брюнет с рябоватым невеселым лицом. В отряд Каплуна он попал, как многие: убежал из лагеря и в отряде ничем особенно от других не отличался. Вот только характер у него был слишком уж необщительный, да глаза не хотели смотреть прямо на собеседника, а все бегали по сторонам, все прятались. Это мне и не понравилось: я не люблю таких глаз, не доверяю им. И я отказался присоединить его к нашей боевой группе, хотя он очень упрашивал, жаловался, обижался на недоверие.

Но Рагимов перехитрил нас. Он отстал от группы Василенко и будто бы заблудился в лесу, а затем якобы напал на след нашей группы и пошел за нами. Так, по крайней мере, он сам рассказывал. Недалеко от Белого озера он наш след потерял и заблудился на самом деле. Поднял стрельбу. Его услыхали из лагеря, и вышедшие на поиски разведчики привели заблудившегося к нам. Отправлять его обратно не имело смысла: все равно он знает дорогу. Мы оставили его у себя и совершили жестокую ошибку.

Выгоновское озеро

Школа подрывников

Через день после появления Каплуна в нашем отряде я повел его на Центральную базу. Вдоль неширокого осушительного канала, соединявшего Белое озеро с Червоным, мы дошли до приметной кривой березы. Отсюда свернули налево, на запад. Лесная тропа довела нас до другого приметного дерева — горелой сосны. Здесь мы остановились. Таков был порядок: из предосторожности на Центральную базу допускались далеко не все. Три гулких удара по стволу сухого дерева служили сигналом. В ответ на него к нам навстречу по едва заметной тропинке вышел человек из Батиной охраны, и мы с Каплуном отправились в партизанский штаб.