Быстрые сны - Зиновий Юрьев

Валерия Басс. Ассистентка профессора Кулика. Тридцать два года. Высокая женщина с вечно ждущим лицом. Не мудрено: когда было два мужа, ждёшь третьего. Грустный нос. Нос был умнее своей хозяйки. Нос уже не ждал третьего мужа. Впрочем, теперь ей уже не нужен третий муж. Ей уже никто не нужен.

Щётки с мягким урчанием сгоняли снег с ветрового стекла, и по краям очищаемых полукружий он лежал толстым валиком.

Можно было уже включить обогреватель, и лейтенант с благодарностью услышал шипение тёплого воздуха, гонимого вентилятором.

Шоссе было пустым. Три часа ночи. Он проносился сквозь пятна света от висячих ламп и нырял в тоннели темноты.

Только не думать о Валерии Басс. Сейчас думать бессмысленно. Потом.

Мысли, казалось, проносились в его мозгу с такой же скоростью, как пятна света. Они не успевали сложиться, оформиться, одеться в слова. Маленькие обрывки. Они проносились, как снежинки, которые плотной стеной неслись навстречу фарам машины. Басс. Колби. Портфель. Истерика братца Джима. Таблетки христина. Странные сигналы, оседавшие в мозгу смеющейся Лины Каррадос. Металлические челюсти в виде двух линеек. Толчок — они коснулись друг друга, и невидимая искра скользнула по ним, юркнула по проводкам, заставила хлопнуть детонатор и с нелепым грохотом подбросила в воздух машину, разрывая и скручивая металл.

На мгновение лейтенанту почудилось, что сейчас взорвётся и его «джелектрик», и он весь сжался в тягостном ожидании. Но машина продолжала спокойно мчаться навстречу стене мокрых снежинок.

Пенн-парк. Неплохая улица, сохранившая ещё очарование индивидуальности. Доход, может быть, и невысок, но средние классы традиционно следили за чистотой. Тихая улица. При падающем в свете фонарей снеге похожа на декорацию. Но убийство настоящее.

Дом номер восемнадцать. Конечно, вон он. Две полицейские машины, поставленные во втором ряду, несколько тревожных и любопытных глаз освещённых окон.

Милич нажал на кнопку звонка с цифрой «46» и услышал мужской голос.

— Лейтенант Милич.

— Пожалуйста, — сказал голос, замок щёлкнул, открываясь, и лейтенант вошёл в подъезд.

Он поднялся на второй этаж. Да, здесь. Дверь была не заперта. Кто, интересно, дежурит сегодня?

— Привет, лейтенант, — сказал офицер, впуская Милича в квартиру.

— Привет, Баумгартнер. Как дела?

— Да вот видишь, спать не дают. Как будто нельзя отправлять народ на тот свет в дневное время. Трэгг сказал, что у тебя особый интерес к этой даме.

Милич пожал плечами:

— Может быть, ещё не знаю. А где она сама?

— Уже увезли. Можешь поговорить со старухой.

— С какой старухой?

— Что-то вроде экономки. Жила с ней.

— А вы что-нибудь нашли?

— Пока ничего. За исключением самого орудия убийства. В старых добрых традициях ей размозжили голову старинными каминными щипцами. Камина нет, а щипцы, видно, служили украшением. Тяжёлые такие, с бронзовыми ручками. Макафи и Шуль пытаются найти отпечатки.

— Нет?

— Пока нет… Будешь сам разговаривать со старухой или рассказать тебе то, что она нам сообщила?

— Спасибо, Баумгартнер. Потолкую с ней сам. Где она?

Баумгартнер подвёл Милича к двери, постучал и, не ожидая ответа, вошёл.

— Миссис Ставрос, это лейтенант Милич. Если бы вы могли ещё раз рассказать…

— Конечно, конечно, — сказала густым, прокуренным басом толстая огромная старуха с жёлто-седыми волосами, небрежно заплетёнными в косу, и густыми чёрными бровями. На ней был суконный чёрный халат, надетый поверх пижамы. — Вы не возражаете, если я закурю? — спросила старуха.

Она была возбуждена, и её руки всё время двигались, хватаясь то за пуговицы халата, то за подлокотник кресла, то за пачку сигарет, которая лежала на столе. Наконец она заняла руки сигаретой и спичками и посмотрела на Милича маленькими чёрными глазками:

— Рассказывать всё по порядку или вы будете сами задавать вопросы?

— Вы расскажите, миссис Ставрос, что сможете, а я потом, если мне что-то будет неясно, ещё спрошу. Хорошо?

— Конечно, конечно. — Старуха выпятила губы, выпустила струю дыма и посмотрела на потолок, словно именно там начиналась история убийства её хозяйки. — Валерия позвонила мне днём, что приедет вечером. Она сейчас работает где-то около Буэнас-Вистас. Точно я не знаю…

— Это неважно, я в курсе дела, миссис Ставрос.

Старуха обиженно посмотрела на Милича. Это было покушение на её монополию. Она знала. Только она.

— Конечно, конечно. — Она поджала губы. («Точно так же, как когда-то поджимала их мать, — подумал Милич. — И в сегодняшнем сне».) — Значит, она позвонила, что приедет. Она приезжает раз или два в неделю. Голос у неё был весёлый такой. Она назвала меня не миссис Ставрос, как обычно, а Ксения. Она меня всегда называет Ксения, когда у неё хорошее настроение.

«Всегда называет», — подумал Милич. Как людям трудно перейти с настоящего на прошлое время. Понять, что не называет, а называла. И никогда больше не назовёт. Грамматика смерти.

— Приехала она часов в восемь вечера. И правда — всё улыбалась. Я, конечно, не стала спрашивать. Не люблю я лезть в душу с расспросами. Захочет — сама расскажет. Я ведь помню, что не у себя на старости лет живу, а у людей. — Старуха снова неодобрительно поджала губы и покачала головой. — Да, у людей. Хотя мне на мисс Басс грех жаловаться. А после того как она со своим последним мужем — это с доктором — развелась, так мы и вовсе спокойно зажили. Да, значит, пришла она весёлая, улыбчивая такая, чмокнула меня в щёчку… Да, вы не смотрите так, она ко мне иногда прямо как к матери… — Старуха одновременно всхлипнула, затянулась, пошарила в кармане и вытерла сухие глаза рукавом халата. — Чмокнула меня — и шмыг в ванную. Она, знаете, как тюлень какой, — часами в воде сидеть может. Ну, поплескалась она, наверное, не меньше часа. И что меня поразило, даже пела там. Сроду такого с ней не было. Что-то такое там мурлыкала про любовь. А потом вылезла и спрашивает, какая у меня вера. Я даже сразу и не сообразила, что она в виду имеет. «В бога в какого вы веруете?» — спрашивает. А я говорю: «Как — в какого? В господа нашего и спасителя, в Иисуса Христа». — «Да нет, говорит, к какой церкви вы принадлежите, Ксения?» — «А, говорю, я и не поняла сначала. К Греческой православной, хотя не так я часто хожу в храм божий, как следовало бы». — «А к Синтетической церкви как вы относитесь? — спрашивает она и поясняет: — Это новая религия такая, вы слышали, наверное». Слышать-то я слышала, конечно, да что я о ней знаю? И родители мои, которые в десятом году сюда, в Шервуд, из Салоник приехали, и я — мы всегда были в Греческой православной церкви. И к чему, думаю, она меня про синтов спрашивает? Потом какое-то время прошло, я накормила Валерию, подала на стол кофе — она, знаете, так кофе любит, что даже на ночь пьёт, — она вдруг и говорит: «А знаете, Ксения, я выхожу замуж». И смеётся. Весело так. Как дитя. — Старуха снова покопалась в кармане, в котором раз уже не нашла платка, и снова вытерла сухие глаза рукавом халата. — «Ну, — я говорю, — поздравляю вас, дорогая Валерия. А кто же он?» — «О, говорит, очень солидный человек. Необыкновенный человек. Только он синт».