Евпраксия - Павел Загребельный

Евпраксия быстро подметила, что Матильда почти никогда не прибегает, так сказать, к единоличному высказыванию: для большей значимости своих слов она непременно находит себе опору. И тогда слышится: "Мы со святейшим папой...", "Мы с герцогом...", "Мы с епископом". Как жаль, что не было у нее возможности сказать: "Мы с императором...", но вот теперь Матильда получила в свое распоряжение императрицу. Так вот и будет каждый раз повторять: "Мы с императрицей..." Ах, если бы этим ограничилась плата за освобождение! - думала Евпраксия. Но удовлетворится ли графиня такой малостью? Вскоре после начала разговора в уютном помещении огромной библиотеки, среди тишины, настоянной на запахе старой кожи, Евпраксия поняла, что Матильда употребляет свое любимое выражение вовсе не с тем, чтоб придать себе незначительность, а, напротив, это в ней говорит жестокая собственница. "Мы с (кем-нибудь)..." означает, что она повелевает на этом свете всеми: папой, епископами, королями, герцогами, графами. Об этой собственности своей говорила почтительно, ласково и непременно присовокупляя: "Их святейшество, их святейшество", "Ваше величество, ваше величество...", "ваша светлость", - забивала словами, ошеломляла неистовым словесным натиском, и Евпраксия испугалась этой женщины.

- Мы со святейшим папой сочувствуем вам, ваше величество... На вашу долю выпало так много тяжелого в жизни. У вас не было советчика. Аббат Бодо? Он не советчик - лишь исповедник. Его место в парлаториуме(*). Кстати, в Каноссе прекрасные парлаториумы. Лучшие, чем где бы то ни было. В свое время мы со святейшим папой Григорием позаботились об этом... У вас, ваше величество, будет собственный парлаториум, это прекрасно, не так ли, ваше величество? Каждому нужно помогать переносить бремя собственной жизни. Беседа с богом - что может быть лучше?

Евпраксия попыталась повести речь о том, что все ее имущество осталось у императора, хотя он не имеет на него никакого права. В Каноссу она прибыла без всего, а как будет дальше?

- О, я знаю, ваше величество, что вы были самой богатой женщиной в Европе. Даже богаче меня - пусть вас это утешит.

- Думаете, такое богатство может меня утешить?

- Все же лучше быть богатым, чем бедным, - графиня сделала вид, что не поняла ее, - богатство дает больше возможностей творить добро.

- В башне я перечитывала старые манускрипты. Среди них был один трактат, написанный человеком, который сидел в заточении и ждал смерти. Он назвал свой трактат "Об утешении философией".

- Меня знают все философы Европы, ваше величество. Ансельм Кентерберийский прислал мне свои "Медитации". Петр Пустынник, сложил для меня молитву. Вы слыхали о Петре Пустыннике, ваше величество?

- К сожалению, нет.

- Мы со святейшим папой Урбаном нашли этого человека, мы услышали его праведный голос, послали ему благословение, подняли его из унижения и забвения. Теперь он поднимает всех верующих в святой поход на защиту Гроба господня.

- Еще одна война? Снова несправедливость?

- Ваше величество, ваше величество, святые войны приносят на землю высочайшую справедливость. Нам повезло, что именно в наше время изобретены стремена и подковы. Благодаря стременам воины в железных латах смогли оседлать боевых коней, а подкова поможет их коням дойти до святой земли, до самого Иерусалима.

- Какое мне дело до этого? Не считаете ли вы, графиня, что и мне доведется пойти вместе с рыцарями на освобождение святой земли? Или, быть может, предложить себя в жертву для успеха этого богоугодного дела?

Матильда рассмеялась. Она умела смеяться, и смех ее звучал приятно, без всяких - ожидаемых от такой женщины - зловещих ноток.

- Ваше величество, Агамемнон ради попутного ветра в походе против Трои принес в жертву собственную дочь. Ифигению.

- Артемида не дала ему этого сделать. Она заменила девушку ланью, а Ифигению перенесла в Тавриду. Там Ифигения стала жрицей... Вы знаете, графиня, что Таврида находится в моей земле? Считайте, что я не создана для того, чтобы меня принесли в жертву.

- Но вы можете стать жрицей, ваше величество, - веселилась графиня. Это прекрасно! Мы со святейшим папой верим, что вы станете на защиту высшей справедливости. Вы пребываете в убежище, где прежде всего почитаются справедливость и право. Я позаботилась, чтобы Европе стал известен кодекс Юстиниана. Этот император прославился не только сооружением Софийского храма, но и кодификацией(*) римского права. Не прекрасно ли, что зодчие великих соборов одновременно заботятся и о праве, ваше величество!

"Ваше величество...", "ваше величество...", "ваше величество"!

"А кто пишет законы для журавлей?" - хотела спросить Евпраксия; разговор увяз в таких нескладно-глубоких колеях, что выбраться из них было не под силу, приходилось катиться, куда катилось.

- Мой дядя Ярослав, прозванный Мудрым, тоже соорудил в Киеве церковь святой Софии, которая почти не уступает константинопольской, и он же составил для своего государства "Русскую правду".

- И все же наивысшая правда - от господа, ибо и человек создан, дабы взирать на небо, ваше величество.

- Я люблю смотреть на цветы и травы.

Эти простые слова почему-то напугали графиню.

- Ваше величество, ваше величество, мы с герцогом Вельфом так рады вашему освобождению, так рады! Его святейшество папа безмерно утешится этой вестью. Все счастливо совпало. Вы ведь получили послание из Киева от русского царя, вашего брата?

- Мой брат погиб.

- Один брат погиб, да, и мы скорбим вместе с вами. Но другой на престоле...

- Другой - просто князь...

- Но третий...

Матильду не могло сбить ничто.

- Но третий... Михаил* ...шлет вам свою любовь и свои советы...

_______________

* М и х а и л - имя Святополка при крещении.

- Полагаю, я должна просить советов у вас, графиня. Ибо Киев далеко отсюда... Как мне знать и вести себя? У меня есть воля, но больше нет ничего. Чем повлиять на императора, скажите, чтобы он отдал мое имущество? Я бы хотела возвратиться домой. В Киев.

- Ваше величество, вы просите совета, я рада его вам дать. Напишите жалобу на императора!

- Жалобу? Кому?

- Святейшему папе.

- А разве папа может вмешиваться в имущественные дела?

- А того лучше - обратитесь с жалобой на императора к собору. Вскоре в Констанце будет собран собор. Мы со святейшим папой послали легата(*) Гебгарда, чтобы он озаботился устроением собора. Там будут самые знатные мужи всей Европы. Вы можете, ваше величество, обжаловать недостойное поведение императора в Констанце.

- Ехать в Германию? Возвращаться в эту землю? Никогда!

- Тогда составьте жалобу.

- Но как? И гоже ли такое делать?

- У вас есть советчик. Аббат Бодо. Мы со святейшим папой знаем этого божьего слугу, верим ему.

- Вы же сами говорили, графиня, что он лишь исповедник - не советчик.

- Когда слуги божьи проявляют наивысшую преданность земным владыкам, их необходимо ценить, ваше величество. Я хотела бы, чтобы вы услышали достойного Доницо, который вот уже много лет слагает поэму о трудах мира сего.

Она позвонила серебряным колокольчиком, и в библиотеке мгновенно возник, будто до этого прятался средь толстенных кожаных книг, некий странный монах. Маленький человек с очень широким лицом, босой, и подпоясанной старой веревкой коричневой сутане, направился к ним, неслышно, будто привидение. Он нес впереди себя на вытянутых руках большую книгу, заранее раскрытую.

Матильда, как заметила Евпраксия, любила окружать себя такими недомерками: сама была мелковата ростом. Странно, что она вышла замуж за огромного грубого баварда, но, видно, потому-то и не подпускала его близко к себе.

- У вас есть что-то для прочтения, отче? - спросила Матильда монаха. Тот осторожно шевельнул головой, - если б кивнул, она могла бы оторваться у него от мизерного туловища. Сглотнул слюну, откашлялся.

- Читайте, - милостиво повелела Евпраксия.

Доницо начал читать. Жирно булькал его голос, латынь в его поэме умирала, так и не родившись. Это был ярко выраженный убийца языка, поэзии, мысли. Он нахально грабил все, что существовало до него, втискивая в свое писание самое худшее, выдергивая образы как попало. Чаще всего он черпал из Библии, дабы угодить своей повелительнице, но о чем он вел речь, понять было затруднительно. Булькая, он прочел, например: "Новая Дебора увидела, что настало время низвергнуть Сисару, и, подобно Яиле, она вонзила острие в его висок".

Евпраксия ничего не уразумела, Матильда своевременно пришла на помощь.

- Отец Доницо по щедрости своей души называет меня именем иудейской воительницы Деборы, в Сисаре же ваше величество легко может узнать богомерзкого императора германского. Мы со святейшим папой и герцогом Вельфом воздерживались от того, чтобы нанести уничтожающий удар по императору, пока не освободили вас. Никто не знает, на что способен этот богомерзкий человек в своем падении. Но теперь настало время, как справедливо пишет в своей вдохновенной поэме отец Доницо... В вашей поэме, отче, надлежащее место должно быть отведено также императрице.