Золотая голова - Наталья Резанова

— Эй, кому здесь южане не нравятся? — проговорил носитель серебряной цепи. — Подходите, милые, побеседуем… на это мы всегда готовы, клянусь святым Бреннаном!

Слуга и кучер — оба заняли боевые позиции рядом с ним. Телохранитель, скаля прокуренные зубы, извлек серьезного вида тесак. К пистолету, засунутому за широкий красный матерчатый пояс, он не притронулся. А хозяин его — тот вообще стоял перед нападавшими с голыми руками. Правда, ручки у него были еще те — пусть и холеные, при всей своей волосатости, однако вполне способные завязать кочергу узлом. И даже с бантом. Однако пистолет у него тоже имелся — его очертания проступали под тканью кафтана. Это и было самое оскорбительное — перед многократно превосходящим противником южане не торопились хвататься за пистолеты. Тем не менее чувствовалось, что в случае необходимости оба не поколеблются пустить пистолеты в ход — и слуга и хозяин. Здесь я могла доверять своему чутью — мне неоднократно приходилось наблюдать подобные переделки, да и участвовать в них — не намного реже. Граф Вирс-Вердер, наверняка не имевший моего опыта, тоже это ощутил. Южане, при их видимом легкомыслии, были готовы сражаться всерьез. А его люди — вряд ли. Одно дело — отлупить всей оравой одного беззащитного и совсем другое — нарваться на пулю. Случись это в Эрдено-не или даже в Свантере, из положения можно было бы выкрутиться, бросив клич в толпу: «Южане наших бьют! Режь карнионскую рвань! « — и так далее. И пошло бы ведь, и пуля бы толпу не остановила. Но здесь Бодвар. Здесь публика совсем другая. Чистая здесь публика, пусть и мастеровая по большинству. Посмотреть на драку — это всегда пожалуйста, это с удовольствием. Но лезть в нее, портить руки свои драгоценные, поднаторевшие в изготовлении предметов роскоши, воистину золотые руки, бодварские ремесленники не пожелают. И, обведя взглядом окруживших обе кареты зевак, граф Вирс-Вердер это понял. Может, он и не блистал великим умом, судя по прежним его действиям, но последним идиотом он тоже не был.

— Довольно, — сказал он. — Нечего обо всякую сволочь мараться. Они и так порядком наказаны… своим испугом. — И сделал знак, чтоб его подсадили в карету.

Кто здесь испуган на самом деле, видно было и слепому. И пока золоченая карета отъезжала, южане нагло хохотали, уперев руки в бока. Все трое, на разные голоса. Я заметила, что возле «Слона и замка» карета Вирс-Вердера останавливаться не стала. Ничего, в Бодваре есть и другие гостиницы. А может, граф Виллибальд и вовсе не намерен останавливаться в гостинице и катит прямиком к герцогу.

Осознав, что кровопролитие не состоится, и вообще все интересное закончилось, любопытствующие начали расходиться. Побрела прочь и я, по пути пытаясь осмыслить увиденное. Конечно, мне было приятно, что южане не только не боятся приезжать в герцогство Эрдское, но и не дают себя в обиду. Ведь что бы ни внушал мне Тальви, я продолжала считать себя наполовину южанкой. Но что-то в данном происшествии меня тревожило. Только не появление в Бодваре «источника радости и света». Если Тальви и его достойные друзья занимаются интригами у одра скорби угасающего герцога, почему бы Вирс-Вердеру не заняться тем же? Скорее следовало бы удивиться обратному. Но это столкновение… Тальви рассказал мне, что, несмотря на демонстративную ненависть к южанам, Вирс-Вердер поддерживает тайную связь с некоторыми карнионскими финансистами и не брезгует пользоваться их денежками. А этот богатенький южанин явно из купцов или банкиров. Что, если окруженный многочисленной свитой Вирс-Вердер отступил вовсе не по слабости характера и вся эта стычка была затеяна лишь для отвода глаз? Иначе зачем бы южанину при нынешних эрдских настроениях соваться в Бодвар — город, где у южан, как известно, нет никаких торговых интересов? Только при наличии каких-то других интересов, возможно связанных с предстоящей сменой власти…

— Ну, клянусь святым Бреннаном! — произнесла я вслух. — И преподобной Урсулой Скельской! И Айге Фораннанской!

Малый в зеленом шерстяном джеркине, заслышав южную божбу, шарахнулся от меня на другую сторону улицы.

Однако они что, заранее предусмотрели и то, что лошади перегрызутся? А чтоб никто в самом деле никого не побил, слуг посвятили в свои затеи? Или просто ловко воспользовались подвернувшейся возможностью?

С такими мыслями я вышла за пределы Бодвара. Двигать по проезжей дороге в Хольмсборг мне не хотелось, и я свернула в сторону моря. Там подъем был гораздо круче, но путь — короче. Пожалуй, он был даже чересчур крут — это я почувствовала, пробираясь между серых гранитных валунов с вкраплениями слюды, среди которых дрожали на ветру темные столбы можжевельника. Пару раз мне пришлось останавливаться, чтобы перевести дыхание. Со склона открывался вид на Бодварский залив, отчетливо был виден мыс и церковка на нем. Я вспомнила старика и встряхнула головой, дабы избавиться от наваждения. Признаться, это удавалось с трудом. Я могла припомнить только один случай, чтоб меня так сильно зацепило за живое рисованное изображение, но ничего таинственного и загадочного в нем не было. Года два назад, в лавке у Фризбю, я рылась в различных его приобретениях и увидела в углу портрет молодой женщины в богатом платье, алом и белом, по моде прошлого века. Цвета вряд ли были подобраны случайно — женщина была очень бледной и рыжеволосой и одевалась в тон. Парча, бархат и драгоценное шитье не слишком удались живописцу; я догадывалась, что работа писана не с натуры, а является какой-нибудь ученической копией. Единственное, что на портрете вышло удачно,

— это лицо. Чрезвычайно правильные черты, впалые щеки, серые глаза, крутые рыжеватые брови, того же оттенка, что и волосы. В юности эта женщина, несомненно, была красавицей, но теперь в ее облике в первую очередь прочитывались невероятный ум (я бы поостереглась назвать его мудростью) и чудовищная сила воли, которые почти зримо сжигали, изничтожали красоту и вскорости неизбежно должны были уничтожить ее совсем, превратив лицо в ничего не выражающую каменную маску.

— На что это ты уставилась? — спросил Фризбю, шагая через поддельные антики. — А! Покойная королева английская. Убогая копия, да ты и сама, разумеется, догадалась. А оригинал был писан для шведского короля. Он то ли помешался от любви к ней, то влюбился в нее, потому что был безумен… Последнее более вероятно — влюбиться в такую неимоверную стерву, — да простит меня Господь за подобный отзыв об ее величестве, великого ума была женщина, — способен только сумасшедший…

Тогда-то я и заинтересовалась жизнеописанием королевы-девственницы, и увлекло оно меня необычайно. Но всякий способен заметить, что тот случай схож с сегодняшним лишь внешне. Никогда «царственная весталка» не являлась мне в снах, ни до, ни после того, как я увидела ее портрет, и уж тем более не разговаривала со мной. Но это было до встречи с Тальви…