...Либо с мечтой о смерти - Александра Созонова

— Можно, я подумаю? — Ничего умнее этого вопроса не пришло в голову.

Мара вскинула брови, красиво выщипанные у кончиков и на переносице.

— Можно. Разрешаю вам подумать в течение минуты.

Она прикрыла глаза и принялась тихонько напевать что-то томное, выпятив губы и плавно поводя ноздрями.

Мысли метались со скоростью уносящихся от лесного пожара зверей. Стать любовником Пчеломатки? Но сымитировать страсть не сумею, да и она вряд ли примет фальшивую игру. Ей подавай огонь, жгучие спонтанные оргазмы. Да и с техникой этого дела у меня слабовато: секс никогда не входил в пятерку жизненных приоритетов, и я не считал нужным в нем совершенствоваться. Согласиться отчаянно, на авось? Но тогда Мара, что весьма вероятно, набросится на меня прямо здесь, навалится грузным телом, опрокинет навзничь, облепит липкими пальцами и губами, защекочет, как русалка…

Пчеломатка, казалось, прочла пропитанные ужасом и отвращением, слишком громкие мысли. Она с достоинством поднялась и поправила прилипший к ягодицам подол юбки.

— Минута прошла. Не буду вас далее мучать столь тяжким выбором. Прощайте — на всякий случай, прощайте навсегда! — так как понятия не имею, увижусь ли с вами еще.

— А когда именно… это случится? — выдавил я, тоже вставая.

— Хотите знать точное время, день, час и минуту? Но это не в правилах клиники Гиперборея. Как с концом света и вторым пришествием: день и час знает только Господь. Поверьте, ваши ушедшие знакомые — и Крис, и Хью, не знали точной даты и часа. И потому были готовы к важному переходу каждый миг.

— Особенно Хью, вечно озлобленный и язвительный, — не удержался я от насмешливой реплики.

— В самую последнюю секунду он помягчел и подобрел, наш ершистый мальчик. Видели бы вы его глаза перед уходом…

Всплыли в памяти слова Джекоба о том, как старалась мстительная Пчеломатка уязвить и оскорбить напоследок дерзкого юнца. Но я счел за лучшее промолчать.

— Так что, день и час не назову, но могу уверить, что скоро. Когда именно, решает лечащий врач, Роу. Ему известно ваше состояние лучше, чем кому-либо другому. Скоро, скоро. Вам недолго мучиться в ожидании!

На пороге она пленительно улыбнулась. Цокнули плоские голубые камушки на полной шее. Отчего-то пришла ассоциация с драконом — крупным, вальяжным, в красивой чешуе цвета неба.

— Прощайте.

Мара помедлила, но вместо того чтобы выйти, вернулась на диван. Видимо, озаренная новой мыслью.

— Можно, я опять использую вас вместо ночного горшка? В самый последний раз?

Я промолчал: тянуло ответить резкостью, но останавливало любопытство: что еще выложит это поразительное существо? К тому же недостаток сна путал мысли, и выстроить остроумную фразу было непросто.

— Отчего вы не спросите меня, как поживает наш пленник? И вообще, пережил ли он пожар?

— Вы про испанца?

— Вы на редкость догадливы.

Я сообразил с удивлением и стыдом, что мысль о запертом любовнике Мары ни разу не пришла в голову в те страшные минуты. Вряд ли виной суматоха и паника: несчастный юнец попросту слишком мало для меня значил. Невзрачное проходное полотно в моем внутреннем музее, мимо которого пробегаешь без остановки и, тем более, любования или обдумывания. Больше того, за дни, прошедшие с пожара, я также ни разу о нем не подумал. Бедолага - пленник совершенно выпал у меня из головы. А ведь он никак не статист в насущном жизненном сюжете: именно из-за него Маре пришла в голову чудовищная идея аннигиляции души.

— Говоря по правде, напрочь забыл о его существовании. И как же молодой человек пережил пожар? Надеюсь, не задохнулся в своем подвале?

— Конечно же, задохнулся.

— Боже, какая мучительная смерть. Неужели вы о нем забыли?

— Отнюдь. Я помню о своем сладком мальчике каждый миг своей жизни.

Ну да, Мара несомненно подумала о нем в первую очередь. И хладнокровно снимала пожар на видео, в то время как ее зеленоглазый красавчик, ее сладенький мальчик задыхался от дыма и орал от невыносимого жара. Впрочем, криков слышно не было. Неужели он принял смерть молча? Ах да, матрасы, они поглотили все звуки.

— У вас на редкость крепкая выдержка.

— Бросьте. При чем тут это? Мне досадно, признаюсь откровенно, что гнилая душонка избежала аннигиляции, но несколько утешает мысль, что подонок совершил переход в таком состоянии, что последующие воплощения — не одно, а целый ряд — будут на редкость жалкими.

— Он родится жабой или ящерицей?

Мара бархатисто рассмеялась, бросив на меня взгляд лукавый и торжествующий.

— Хуже. Воплощение в теле жабы было бы для него редкой удачей. Хотите, я расскажу, что именно сделали, всего за пару дней до пожара, с этим великолепным экземпляром человеческого самца, с этим надменным безмозглым мачо?

— Нет.

— Ну, какой вы! — она разочарованно сморщилась. — Не стройте же из себя неженку и человека без кожи. Уверена, вы сгораете от любопытства.

— Я сказал: нет. Я не буду слушать.

— А я буду говорить! — рассердилась Мара. — Иначе, зачем я сюда пришла, по-вашему? Мне хочется поделиться, а кроме вас некому. Не мужу же, в самом деле? К чему лишний раз растравлять его самолюбие. Да и не оценит он проделанное как следует при своей врожденной тупости и толстокожести. И не глупеньким девочкам вроде Юдит, пусть и считающим себя крайне умненькими. Ну же, Норди! Не выходите из своей роли, не портите пьесу.

— Мне очень лестно, что ночным горшком в очередной раз выбран я. А не Майер и не Юдит. Но слушать о садистских издевательствах над беззащитным человеком я не намерен. Хватит с того, что вы дали ему сгореть заживо. Увольте: никакого любопытства во мне эта тема не вызывает.

— А мне хочется, хочется, хочется, чтобы вы слушали!!!

Она затопала ногами, как капризный ребенок. Прическа растрепалась, глаза злобно искрили, ноздри трепетали с удвоенной силой.

— Да я просто уйду, и всё. — Я шагнул к вешалке и взялся за куртку. — Рассказывайте ваши ужасы стенам.

— Стойте! Не смейте уходить!.. — Пчеломатка была близка к истерике. — Неужели вы до сих пор не поняли, что мне нельзя перечить? Не уразумели, при вашем высоком ай-кю, с кем имеете дело?!

— И что же вы сделаете со мной в случае неповиновения? — Мне и впрямь было любопытно услышать ответ на этот вопрос.

— О Боже, — она вздохнула, прикрыв глаза, словно утомившиеся от горения. (Томная лицемерная тварь.) — Метод простенький, тот же, что и с моим испанским дружочком. К чему трудиться, выдумывая что-то новое, когда старенькое показало свою эффективность?

— Подвергнете нечеловеческим пыткам?

— Зачем? Для меня вы значите несравнимо меньше, чем мой красавчик. Там — нечеловеческая страсть, здесь — легкое увлечение. Просто прикажу Майеру отправить вас на тот свет в самый неблагоприятный момент: когда вы будете в ужасе или в отчаянье, когда будете проклинать родителей, наградивших вас бытием, или сгорать от стыда.

— Ради бога! — Я махнул рукой, выдавив кривую улыбку. — Отправляйте прямо сейчас: состояние у меня крайне мерзкое — и от ваших слов, и от всего вашего вида!

На этих словах я выскочил вон, изо всех сил хлопнув дверью.

Сука. Кровожадная гадина. Тварь восьмирукая.

Но какая же это мелкая душонка, — подумалось с удивлением, когда порыв яростного возмущения схлынул, а под подошвами привычно захрустел прибрежный песок. Мара потрясла меня своей гениальностью, и я не сразу заметил, что во всем остальном она мелка и примитивна. Обычная женщина — никак не старая мудрая душа. Как же так может быть? Огромный блистающий дар гениальности в сочетании с примитивным разумом и страстями? И этот ее солипсизм: только очень юные, либо незрелые разумы могут свято верить в свою единственность в мироздании. Отними у нее гений — не выделил бы из толпы. Заскучал бы через пять минут разговора.

Да я и так уже заскучал — давно и мучительно, до зубовного скрежета, скучаю при одном на нее взгляде. Загадка? Мне ее не разрешить.

Глава 34 КОКОН

Разговор с Марой оставил пренеприятнейший осадок в душе. Я шел быстрыми шагами, почти бежал, надеясь физической активностью, ветром, свистящим в ушах, избавиться от ощущения гадливости. И тут — поспособствовал, видимо, свежий ветер — снизошло озарение: неверного любовника больше нет, значит, Маре незачем придумывать способ аннигиляции души. Вряд ли она будет стараться ради одной дурочки Юдит, и, следовательно, эта самая дурочка не сможет воплотить свою заветную чудовищную мечту.

Боже, какое счастье… Юдит не исчезнет из мироздания, не будет стерта, как неудачный рисунок мелом на стене или фломастером на пластике. Нелюдимая злючка, смутно напоминающая мою дочь, останется.

Не помню, когда испытывал в последний раз такое же оглушительное, всепоглощающее счастье. Скорее всего, ТАКОГО в моей сумрачной жизни не случалось ни разу.