Послы - Генри Джеймс

— Все так. Все, как им угодно! Мисс Гостри существует только для меня, а остальным и глаза в ее сторону косить нечего. Ее обществом я пользуюсь единолично!

— Очень мило с вашей стороны предупредить меня, — отвечала, глядя мимо него, Сара, которую, как явствовало из направления ее взгляда, это ущемление в правах толкало на минутный и, скажем прямо, безрассудный союз с мадам де Вионе. — Надеюсь, ее отсутствие меня не слишком обездолит.

— А ведь знаете, — мгновенно откликнулась мадам де Вионе, хотя такая мысль может прийти в голову! — он вовсе ее не стесняется. Она, право, по-своему очень и очень недурна.

— Ах, очень и очень! — рассмеялся Стрезер, несколько обескураженный странной ролью, которую ему навязывали.

— А вот мне, знаете ли, обидно, — сказала мадам де Вионе, продолжая ту же игру, — что вы так мало пользуетесь моим обществом. Не соблаговолите ли назвать день и час, когда вы посетите меня — и лучше раньше, чем позже. В любое удобное для вас время. Я буду дома. Вот так — я даже вас зазываю.

Он нашелся не сразу, и, пока обдумывал ответ, Уэймарш и миссис Покок — так ему казалось — замерли в ожидании.

— Я совсем недавно к вам наведывался. На прошлой неделе — когда Чэда не было в городе.

— Знаю, знаю. Меня тоже не было. Вы превосходно умеете выбрать время! Только не надейтесь, что я снова буду в отсутствии. Я никуда не уеду, — заявила мадам де Вионе, — пока миссис Покок в Париже.

— К счастью, вам придется недолго хранить ваш обет, — любезно заверила ее Сара, — на этот раз я в Париже не задержусь. В мои планы входит посетить и другие страны. У меня там столько друзей — очаровательные люди! — Казалось, ее голос таял при одном воспоминании об этих людях.

— Тем паче, — весело отозвалась ее гостья. — Тем больше у меня оснований. Так, скажем, завтра или послезавтра? — обернулась она к Стрезеру. — А лучше всего во вторник.

— Тогда во вторник. С удовольствием.

— В половине шестого… или в шесть?

Это звучало смешно, однако, к его удивлению, миссис Покок и Уэймарш с напряженным вниманием ждали, что он ответит. Словно оба сговорились и пришли на спектакль под названием «Европа», который он с партнершей для них разыгрывали. Что ж, на здоровье, спектакль продолжается.

— Скажем, без четверти шесть.

— Без четверти шесть. Превосходно.

На этом мадам де Вионе оставалось только уйти. Тем не менее она продолжала разыгрывать спектакль, теперь уже одна.

— Я так рассчитывала увидеть и мисс Покок. Могу ли я не терять надежды?

Сара замялась, но с честью вышла из положения:

— Мы вместе возвратим вам визит. Мэмми отправилась покататься с моим мужем и братом.

— Ах, разумеется. Мистеру Ньюсему надо им все показать. Он так много рассказывал мне о мисс Покок. Я ничего так не желаю, как дать моей Жанне возможность с ней познакомиться. Я только потому сегодня не привезла мою крошку, что хотела увериться в вашем согласии. — После этого введения прелестная чаровница отважилась на следующий шаг: — Может быть, вы также назначите мне время в один из ближайших дней, чтобы нам не упустить вас.

Стрезер ждал: Сара, со своей стороны, тоже должна была сыграть в этом спектакле; он вдруг задержался на мысли, что она осталась дома — в свое первое парижское утро, — отпустив с Чэдом остальных; если она осталась, то только потому, что еще вчера вечером они с Уэймаршем договорились: он придет и застанет ее одну. Хорошее начало — ничего не скажешь! — для первого дня в Париже. Как забавно все обернулось.

А мадам де Вионе продолжала в том же серьезном тоне:

— Вы, пожалуй, сочтете меня назойливой, но мне ничего так не хочется, как познакомить мою Жанну с американской сверстницей — с истинно обаятельной девушкой. И, видите, я надеюсь, вы поможете мне в этом — надеюсь на вашу доброту.

Манера, в которой произносилась эта речь, ошеломила Стрезера: ему открылись бездны, зияющие под ней и за ней, о которых он не подозревал, а интонации ее голоса почти испугали: он начинал догадываться о причинах. И так как Сара, невзирая ни на что, медлила с ответом, это дало ему время подать ее просительнице знак сочувствия.

— Позвольте заметить, дорогая леди, в поддержку вашей просьбы: мисс Мэмми действительно обаятельнейшее создание. Прелестнейшее среди самых прелестных.

Даже Уэймарш — у него и впрямь нашлось что добавить на данную тему — вовремя пришел в движение:

— Да, графиня, в этом вопросе — я имею в виду американскую девушку — ваша страна должна, по крайней мере, уступить нашей право сказать, что мы можем подать вам пример. Правда, в полной мере красота американской девушки доступна лишь тем, кто знает, что можно у нее почерпнуть.

— И именно это, — улыбнулась мадам де Вионе, — я намерена сделать. У меня нет сомнений: мы многому можем у нее поучиться.

Это было замечательно! Но вряд ли не менее замечательным оказалось и то, как под мгновенным воздействием этого ответа Стрезер, сам того не желая, бросился в другую крайность.

— Возможно, и есть чему! Только, ради Бога, не умаляйте достоинства вашей дочери. Мадемуазель де Вионе — само совершенство, — решительно принялся он объяснять миссис Покок. — Да-да, совершенство. Мадемуазель де Вионе — сама изысканность.

На это Сара лишь вскользь обронила «Да?», что, пожалуй, ничего доброго не предвещало. Даже Уэймарш на этот раз явно признал необходимость восстановить справедливость в отношении упомянутых фактов и, наклонившись к своей союзнице, произнес:

— Мисс Джейн очень красивая девушка… в принятом французском стиле.

Почему-то у Стрезера и мадам де Вионе это вызвало приступ смеха, хотя Стрезер тут же поймал брошенный Сарой на говорящего взгляд, в котором подспудно, но безошибочно стояло: «И ты, Брут?» Недаром Уэймарш намеренно смотрел поверх ее головы. Меж тем мадам де Вионе, воспользовавшись паузой, продолжала идти к поставленной цели своим путем.

— Мне, право, жаль, что я не могу выдать мое дитя за перл творения — хотя это сразу все упростило бы. По-своему она очень хороша, но, разумеется, иначе; и сейчас вопрос — в свете того, что говорилось, — в том, не слишком ли иначе; слишком иначе, я имею в виду, чем тот замечательный образец, какой, по всеобщему признанию, создала ваша чудесная страна. Правда, с другой стороны, мистер Ньюсем, которому этот тип хорошо известен, как наш добрый ангел — он человек большого сердца! — делает все, что может… чтобы избавить нас от роковых предрассудков… для моей застенчивой крошки. Право же, — заключила она, после того как миссис Покок, все еще словно бы неохотно пробормотала, что переговорит обо всем этом со своей золовкой, — право же, мы будем ждать вас, сидеть и ждать, и ждать. Замолвите же за нас слово! — Последнее предназначалось Стрезеру.

— О, если бы за этим дело стало! — отвечал он. — И все же попробую. За мною дело не станет. Я сам болею за вас всей душой! — заявил он и в доказательство этого тут же отправился с нею и проводил до кареты.

Часть 9

XXII

— Сколько ни бьюсь, — говорил Стрезер мадам де Вионе несколько дней спустя, — не могу вытянуть из них даже случайного признания, что Чэд уже не тот молодой человек, какого они последние три года с неодобрением наблюдали с другой стороны океана. Они упорно отмалчиваются на этот счет; хотя, должен признать, в качестве политики — parti pris,[84] игры с дальним прицелом, как это у вас называется, — такой образ действий весьма примечателен.

Настолько примечателен, что наш друг, мысленно представив себе эту тактику во всем объеме, остановился перед любезной хозяйкой. Его визит не длился еще и десяти минут, а он уже, поднявшись со стула, в надежде одолеть волнение, вышагивал перед ней взад и вперед, как имел обыкновение вышагивать перед Марией Гостри. Он явился в назначенное время, минута в минуту, но был весь как на иголках, раздираемый между желанием обо всем ей рассказать и сомнением, есть ли ему что рассказать. За короткий промежуток между встречами его впечатления, вопреки возникшему в их отношениях осложнению, умножились — впрочем, он уже откровенно, уже прилюдно признал это осложнение. Если мадам де Вионе на глазах у Сары втащила его в свою лодку, на сегодняшний день не было ни грана сомнений, что он там остался, а его мысли часами были заняты лишь одним: как содействовать тому, чтобы ее лодка плыла. В эту минуту они с мадам де Вионе были, как никогда, заодно, и он воздержался от восклицаний и укоров — они замерли у него на губах еще в отеле. Ему нужно было сказать ей вещи поважнее, чем попрекать неловким положением, в которое она его поставила, тем более что, как он очень быстро рассудил, положение это было скорее всего неизбежно. Однако такая точка зрения — вернее, позиция — не разъясняла и половины из того, что, по его расчетам, входило в предостережение, которое мадам де Вионе предстояло выслушать, как только он перешагнет ее порог. Она отвечала очень кротко: он слишком спешит; и добавила добродушно, что, если она сохраняет спокойствие, ему, несомненно, сам Бог велел. Он сразу ощутил ее присутствие, сразу почувствовал, насколько ее тон и все в ней действуют на него умиротворяюще и прежде всего — один из признаков ее благотворного влияния, — с какой приятностью он беседует с ней. К тому моменту, когда он изложил, почему его впечатления — даром что они умножились — не переставали внушать ему беспокойство, казалось, он провел с ней в дружеской беседе не минуты, а часы. Беспокойство же его вызывалось тем, что Сара была умна — умнее, чем до сих пор имела случай это обнаружить. Нет, он не стал бы утверждать, будто ее проницательность явилась частичным следствием прямого доступа в глубины, которыми отличалась ее мать, да и, учитывая всю глубину прозорливости миссис Ньюсем, снаряд, туда опущенный, вряд ли достиг бы дна. Однако нашего друга нет-нет да посещали опасения, что при наметившихся темпах сближения с миссис Покок, он, пожалуй, вскоре вынужден будет признать, что ему порой начинает казаться, будто он имеет дело с самой миссис Ньюсем. Сара, надо полагать, непременно догадается, что происходит у него в душе, и это, естественно, позволит ей еще больше его терзать, а с того момента, когда она будет знать наверняка, она сможет терзать его всласть.