Славяне и скандинавы - Елена Мельникова

Археологически норманнская инфильтрация на Русь первоначально носила, так сказать, капиллярный характер. В тех местах, где в середине второй половине IX в. имелись единичные норманнские захоронения (район Ладоги, Ярославское Поволжье, район Смоленска), веком спустя их уже целые скопления. Можно заметить, что чем раньше по времени попадал викинг на Русь или чем меньше он жил на новом месте, тем этнически «чище» были его заупокойные дары. В качестве примера можно привести один из ранних гнездовских курганов, № 15 (10) из раскопок М. Ф. Кусцинского.

Всюду, где на Руси оседали варяги, будь то юго-восточное Приладожье, Тимерево, Михайловское и Петровское под Ярославлем, Гнездово под Смоленском, Киев, норманнские погребения (как содержащие оружие, так и лишенные его) отнюдь не единичны. Еще потребуются значительные усилия и время, прежде чем мы получим сколько-нибудь достоверные и надежные данные об их количестве. Однако и сегодня ясно, что в большинстве случаев речь идет о вкраплении отдельных групп северных пришельцев в массив местного населения, а не о сплошных колонизационных потоках. По мнению Б. А. Рыбакова, основывавшегося на сведениях саг, общее число варяжских воинов, постоянно живших на Руси, исчислялось десятками и сотнями171. Наряду с ними периодически, обычно на короткий срок, приходили временные, наемные контингенты, достигавшие нескольких сот (иногда до тысячи) воинов; они расквартировывались обычно в таких крупных городах, как Киев, Новгород, Смоленск, Ладога. В битвах скандинавы сражались самостоятельными полками, а в мирное время содержались в особых дворах172. В составе войск времени князей Олега и Игоря при больших походах насчитывалось до 8–13 племенных подразделений, в том числе и неславянских: чуди, мери, веси, печенегов и варягов, которые, таким образом, составляли в это время от 1/13 и до 1/8 полевого русского войска. В составе ратного снаряжения киевских полков имелось оружие франков, греков, венгров, поляков, финнов, литовцев, скандинавов, хазар, алан и других народов. В результате сложился своеобразнейший в Европе арсенал боевых средств. Привозное оружие постепенно перерабатывалось и приспосабливалось к местным условиям. Наряду с заимствованием чужого опыта создавались и использовались собственные образцы копий, топоров, стрел, кистеней и мечей173.

О норманнском вооружении, его подражаниях, заимствовании с Севера типичных изделий, равно как об усвоении варягами определенных достижений восточноевропейского военного дела и оружейного ремесла, стало возможным судить лишь после полного изучения всей массы предметов военной техники найденных на территории Руси. Наряду с мечами, в IX–X вв. составлявшими важную статью западноевропейского, каролингского экспорта как в скандинавские, так и в славянские страны, следует прежде всего рассмотреть предметы воинского снаряжения, либо бесспорно скандинавские по происхождению, либо возникшие под влиянием северного оружейного ремесла, а также отметить случаи обратного технического воздействия (цв. илл. 20).

На территории Руси найдено около 20 наконечников ножен мечей IX–XI вв. Из них 11 встречено вместе с мечами популярных общеевропейских типов Н, S, Е, V, Y (а также W и А — местный). Излюбленными были северные по происхождению наконечники с изображениями птиц и извивающегося чудовища. Распространенность этих изделий связана, очевидно, с магическими представлениями о возрастающей заклинательной силе оружия, каждый раз погружаемого в тело дракона или осененного древним символом в виде вещей птицы. Не менее трех из этих изделий выполнены на Руси (находки в Киеве, Гнездове и Муроме) со схематичным контуром птицы. Западногерманский археолог П. Паульсен, исследовавший специально эту категорию вещей, отметил нарастание во второй половине X в. в орнаментации наконечников ножен восточных элементов (пальметка) и пришел к совершенно верному выводу о том, что со второй половины X в. на Руси существовали мастерские, изготавливавшие это своеобразное изделие. Он показал, как сильное «восточное влияние» с середины X в. все сильнее сказывается и на скандинавских наконечниках и в конце концов приводит в конце столетия к преобразованию северной звериной орнаментики в близкую древнерусской, растительную (илл. 80). Можно присоединиться к предположению названного автора, отнюдь не склонного преувеличивать воздействие славянской культуры на германские, о том, что новые находки древнерусских наконечников ножен дадут возможность яснее узнать «мощную гегемонию Киевского государства в конце I тысячелетия и его значение для Северной и Восточной Европы»174.

80. Сабля, с наконечником ножен (Киев, первая половина XI в.)

В X в. в качестве подсобного, дополнительного мечу оружия на Русь эпизодически проникали однолезвийные боевые ножи — скрамасаксы. Их у нас найдено 9, появились они с Запада, а вероятнее — с северо-запада Европы и были наследием меровингской эпохи.

Что касается наконечников копий, то среди огромной массы местных изделий угадывается несколько форм, имеющих североевропейский адрес. Таковы прежде всего наконечники ланцетовидной формы, 83 экземпляра которых у нас датируют 900–1050 гг. Более ранний образец этого типа найден в упомянутом выше Гнездовском кургане из раскопок М. Ф. Кусцинского. Он снабжен дамаскировкой лезвия и стрельчатыми вырезами па тулье. Таких наконечников во всей Европе зарегистрировано 12, датируются они VIII–IX вв. и в Скандинавию, Англию и Россию были привезены, вероятно, из рейнских мастерских. Ланцетовидные наконечники копий X–XI вв. наибольшее распространение получили в юго-восточном Приладожье. В распространении этих форм решающую роль сыграли близость и контакты Руси с северными странами. Это относится и к нередким у нас среди находок IX–XI вв. ланцетовидным стрелам.

В древнерусских курганах найдены наконечники копий удлиненно-треугольной формы, с плавным переходом от пера к втулке (тип М по Я. Петерсену). Единообразие этих вещей наводит на мысль о выпуске в XI в. их стандартной серии, изготовленной в немногих, возможно прибалтийских, производственных центрах. Два наконечника XI в. с пером продолговато-яйцевидной формы, украшенные по тулье серебряной платировкой в стиле рунических камней, видимо, привезены на Русь из Готланда; того же происхождения украшенные наконечники удлиненно-треугольной формы, найденные на Черниговщине и в Волковыске175.

В целом влияние скандинавского колющего оружия на славянское вооружение Восточной Европы было незначительным и сколько-нибудь ощущается лишь в конце эпохи викингов; в это время на Руси усиленно внедрялись новые образцы, такие, как пики; в свою очередь, и викинги познакомились с этим так и не привившимся у них номадским вооружением (судя по находкам в отдельных погребениях X в., в частности в Бирке).

Среди топоров выделяются две формы, проникшие на Русь с Севера и Северо-Запада. К первым относятся образцы с «выемкой и опущенным лезвием», с прямой верхней гранью и боковыми выступами-мысками только с нижней стороны обуха176. Наибольшее скопление этих топоров (различающихся на боевые и рабочие) наблюдается среди финно-угорских памятников Северо-Запада; в XI в. эти образны широко прослеживаются на всем севере Руси, включая Новгородские земли. В Норвегии, Швеции и Финляндии упомянутые формы появились еще в VII–VIII вв.

Все исследователи признают скандинавское происхождение широколезвийных секир177, распространившихся около 1000 г. на всем севере Европы. Боевое применение таких секир норманнской и англосаксонской пехотой увековечено на гобелене из Байе (1066–1082 гг.). В период своего расцвета, в XI в., эти топоры распространены на огромной территории от Карелии до Британии, поэтому специально норманнским оружием их назвать нельзя. Показателен в этом отношении пример Руси, где две древнейшие широколезвийные секиры найдены в курганах второй половины X в. в юго-восточном Приладожье, а веком позже они становятся типичны для крестьянских кладбищ Ижорского плато и других сельских местностей Новгородской земли. Находки северных по облику топоров и копий в памятниках XI в., т. е. в пору, когда варяжское воздействие сходило на нет, а также обнаружение этих вещей в сельской глубинке, где варяги никогда не жили, убеждают в том, что заимствованные с Севера предметы послужили образцами для кузнецов в русских или русско-финских деревнях.

81. Боевые топорики X - первой половины XIII вв.:

Ладога,

Углы (южное Приладожье),

Пожня-Станок (Костромская обл.).

Даже такой достаточно пристрастный исследователь, как П. Паульсен, считал, и справедливо, что варяги восприняли в Восточной Европе древнее изобретение евразийских кочевников, топорик-чекан (илл. 81). В Киевском государстве чеканы обрели вторую родину и отсюда в X–XI вв. распространились в страны Средней и Северной Европы. Небольшие боевые топорики с вырезным обухом и образцы с таким же по конструкции обухом и оттянутым вниз лезвием Паульсен называл северобалтийскими. По его мнению, они изготавливались варягами не в Швеции (в Скандинавии, на Готланде и в Финляндии таких вещей насчитывается 16), а в Восточной Прибалтике и на Руси. Из последней западногерманский археолог указывал соответственно 3 и 25 находок. По нашим же подсчетам соответственно 62 и 256, причем некоторые появились еще в X в. и, насколько можно судить, являются наиболее ранними европейскими находками данного рода. Распространение и хронология этих топоров позволяют рассматривать их как восточноевропейские, а точнее, русские по происхождению типы, которыми среди прочих воспользовались и варяжские наемники (илл. 82).