Образования бессознательного (1957-58) - Жак Лакан

Вывод этот подтверждается уже тем, что впоследствии (все это есть в статье Фрейда, которой я следую здесь шаг за шагом), когда ребенок действительно с телесным наказанием сталкивается (в школе, например, где вполне могут кого-то на его глазах выпороть), удовольствия от этого он отнюдь не испытывает — так утверждает Фрейд, основываясь на опыте своей работы с субъектами, из которых ему удалось историю этого фантазма извлечь. Наоборот, сцена такого рода внушает ему нечто вродеЛ&/ейими§, то есть (я исправляю здесь существующий перевод) отвращение, желание отвернуться. Вынужденный это зрелище наблюдать, субъект, тем не менее, к нему не причастен, он держится на расстоянии. Встретившись в жизни с действительной сценой порки, субъект не горит желани-

ем в реально происходящем участвовать. Больше того — Фрейд недвусмысленно отмечает то обстоятельство, что само удовольствие, которое субъект в этом фантазме испытывает, явно обусловлено несерьезностью, невсамоделишностью происходящего. Реальной, физической целостности субъекта порка не затрагивает. Эротизации подвергается лишь ее символический характер как таковой, причем происходит это уже с самого начала.

Во второй фазе (и это поможет вам по достоинству оценить схему, которую я не прошлом занятии предложил) фантазм получает иное значение, новый смысл. В этом-то вся загадка мазохизма по сути и состоит.

Если говорить о субъекте, то выхода из этого тупика нет. Я не утверждаю, будто понять, объяснить, распутать эту ситуацию очень легко. Будем поначалу держаться фактов, и лишь установив точно, как именно обстоит дело, попробуем объяснить, почему же все-таки сложилось оно именно так.

Вмешательство означающего привносит с собой два четко различающихся между собой элемента. С одной стороны, налицо сообщение и значение: субъект узнает, что его маленький соперник — это ребенок, которого порют, то есть полное ничтожество, о которое можно вытирать ноги. С другой стороны, налицо означаю-.щее, которое следует выделить и обособить как таковое, — то. что служит орудием, инструментом.

Фундаментальной чертой мазохистского фантазма (в том виде, в котором мы его у субъекта действительно наблюдем, а не в той идеальной модели эволюции инстинктов, которую мы умозрительно конструируем) является наличие кнута. И черта эта сама по себе заслуживает того, чтобы мы заострили на ней свое внимание. Мы имеем здесь дело с означающим, которое заслуживает в ряду наших иероглифов особого места — и прежде всего уже по той простой причине, что иероглиф существа, держащего хлыст, испокон веку означает правителя, руководителя, господина. Важно не терять из виду того факта, что это так и что мы имеем дело именно с этим.

Те же два элемента оказываются налицо и во второй фазе. Разница лишь в том, что сообщение, о котором идет речь. жо«отец меня бьет, субъекта не достигает — то, что говорит Фрейд, понимать следует именно так. Сообщение, подразумевавшее поначалу соперник не существует, он ничтожество, подразумевает теперь ты существуешь, и больше того, тебя любят. Именно это служитсообщением во второй фазе, а то, что сообщение это является здесь в форме регрессивной или вытесненной, не имеет значения. Перед нами сообщение, которое субъекта не достигает.

Когда годом позже, в работе По ту сторон принципа удовольствия, пытаясь вскрыть корни того мазохизма, с которым он имеет дело в анализе в форме противодействия, непримиримого врага, Фрейд поднимает вопрос о мазохизме кактаковом, он будет вынужден сделать это уже в других терминах.

Поэтому задержать наше внимание на загадочной фазе фантаз-ма, в которой, по словам Фрейда, вся суть мазохизма и заключается, нам будет особенно интересно.

3

Будем двигаться постепенно, шаг за шагом. Рассмотрим для начала, в чем заключается парадокс и где нам его искать.

Итак, имеется сообщение — сообщение, которое места субъекта не достигает. Единственное, что от него остается, это означающий материал — тот предмет, хлыст, который и пребывает в качестве знака неизменным, становясь в конечном итоге стержнем и чуть ли не моделью всех отношений между желанием и Другим.

На обобщенный характер последнего фантазма, который в памяти остается, ясно указывает тот факт, что субъектов становится неопределенное множество. Факт этот с очевидностью обнаруживает либидинальный характер связи с другим (l'autre), другими, другими с маленькой буквы, маленьким а, давая понять, что человеческие существа, все, как таковые, являются подневольными. Войти в мир желания означает для человеческого существа в первую очередь встать под ярмо закона, навязываемого чем-то таким, что находится по ту его сторону (назовем мы его отцом или нет, здесь уже не имеет значения) — закона палки. Именно так прочерчивается у субъекта, входящего в жизнь заранее предопределенным путем, линия его эволюции. Функция окончательного фантазма состоит в том, чтобы явить принципиально важную связь между субъектом и означающим.

Пойдем теперь дальше и вспомним, в чем состоит то новое, что сказано Фрейдом о мазохизме в работе "По ту сторону принципа удовольствия". А сводится оно, по сути дела, вот к чему. Рассматривая инерцию субъекта, тот способ, которым сопротивляется он нормативному, нормализующему лечебному вмешательству, мы при-

ходим к выводу, что принцип удовольствия представляет собою не что иное, как стремление жизни вернуться к неодушевленному состоянию. Скрытой пружиной либидинальной эволюции является стремление вновь обрести покой камня. Вот что говорит Фрейд к великому смущению тех, для кого понятие либидо было тогда краеугольным.

При всей новизне и даже — во всяком случае, в приведенной мною выше формулировке — скандальности, вывод этот представляет собой лишь дальнейшее развитие принципа удовольствия, который характеризуется у Фрейда как стремление разрядить напряжение до нуля. Не существует, однако, более радикального способа вернуться к нулю, чем смерть. В то же время нельзя не заметить, что, формулируя принцип удовольствия таким образом, мы оказываемся вынуждены, чтобы окончательно не запутать дела, поместить эту формулировку по ту сторону принципа удовольствия.

Здесь нужно сказать несколько слов об одной из самых своеобразных сторон жизни и личности Фрейда — о его отношении к жене. Возможно, у нас еще будет впереди случай к этой теме вернуться. В жизни Фрейд был человеком, женщинами обделенным, или ими себя обделившим. Мы знаем лишь о двух его женщинах — это жена и свояченица, жившая как бы в тени этой супружеской пары. Никакого следа чего-то другого, что напоминало бы любовные отношения, мы не встречаем. Зато он имел несчастную склонность легко следовать внушениям, исходившим из своего женского окружения, иные из которого мнили себя его помощницами и преемницами. Стоило, например, даме по имени Барбара Лоу предложить ему такой не слишком подходящий, мягко говоря, термин, как принцип нирваны, как Фрейд тут же дал ему свою санкцию. Связь нирваны с понятием возвращения природы к неодушевленному состоянию, конечно, весьма приблизительна, но коли уж Фрейд этим термином удовольствовался, не будем против него возражать и мы.

Если принцип нирваны действительно является правилом и законом жизненной эволюции, то обязательно должно где-то существовать что-то такое, благодаря чему удовольствия нам доставляется (время от времени, по крайней мере) не понижением уровня удовольствия, а его повышение — правда, признает Фрейд, мы абсолютно неспособны объяснить, почему. Это, должно быть, нечто вроде временного ритма, соответствия сроков, пульсаций. Фрейд явно допускает здесь отдаленную возможность прибегнуть к объяснениям, которые, будучи сформулированы, может и не показались бы такими уж неопределенными, но остаются для нас покуда за пределами досягаемости — речь идет о чем-то имеющем отношение к музыке, к гармонии сфер.

В любом случае, даже если мы признаем, что принцип удовольствия состоит в возвращении к смерти, удовольствие действительное, то, с которым мы конкретно имеем дело, явно требует объяснений иного порядка. Обязательно должен быть в распоряжении жизни какой-то фокус, который заставил бы субъектов поверить, что находятся они тут исключительно для собственного удовольствия. Мы возвращаемся тем самым к философской банальности, к идее о покрывале майи, которое, вводя людей в заблуждение, позволяет им выжить. Возможность правдами и неправдами достичь его потустороннего — будь то удовольствия как такового, будь то многоразличных удовольствий частичного характера — опирается на принцип реальности. Именно его мы по ту сторону принципа удовольствия и находим.

Только это и позволяет Фрейду теоретически оправдать существование того, что называется у него отрицательной терапевтической реакцией. Здесь нам, однако, предстоит задержаться, так как в конечном счете отрицательная терапевтическая реакция эта со стороны субъекта не является сродни реакции стоической. Проявления ее приносят как самому субъекту, так и его окружению массу неприятностей. Более того, они оказываются порою настолько тягостны, что лучшим жребием для всего пришедшего в бытие может показаться в конечном итоге не родиться вовсе. Слово, которое под конец выговаривает Эдип, его μηφύναι, смысловой предел и вершина всей трагической авантюры, не только эту авантюру не упраздняет, но, напротив, увековечивает ее — увековечивает по той простой причине, что если бы не удалось Эдипу в конечном итоге это слово высказать, ему не суждено было бы стать тем героем трагедии по преимуществу, которым мы его теперь знаем. Героем этим становится он лишь постольку, поскольку в конечном счете выговаривает-таки это слово, увековечивает себя.