Ядерные материалы - Андрей Алексеевич Молчанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возле старпома постоянно крутился помощник руководителя экспедиции Крохин — бывший журналист-аутсайдер, пробавляющийся, как понял Прозоров, случайными зарубежными заработками, перекати-поле.
Роль Крохина в плавании была ему напрочь неясна — нечто вроде адъютанта без конкретных обязанностей при спонсоре.
Наконец, Забелин. Этот отставной военный моряк, с кем Прозорову довелось пообщаться лишь вскользь, вызвал в нем определенную и устойчивую симпатию.
Эмиграция, как выяснилось, носила для бывшего кавторанга характер сугубо вынужденный: руководимый отцовским чувством и одиночеством после смерти жены и, одновременно, долгом перед ее памятью, он поехал вслед за сыночком-раздолбаем, влекомым романтикой поиска лучшей доли на чужбине, где их пути разошлись. Деньги за проданную в Москве квартиру бездарно протратились, возвращаться было попросту некуда, и Забелин поневоле осел в чуждой ему Америке. Плавание на «Скрябине» представляло для него случайную, без перспектив, шабашку, чьей мимолетностью кавторанг, привыкший служить, а не прислуживать, явно и болезненно тяготился.
Прозоров, в ком еще подспудно сидел комплекс, определяющий эмиграцию как аналог предательства, все-таки сочувствовал Забелину — одному из многих тысяч российских беззаветных офицеров, выкинутых в кювет из резко вильнувшего в сторону кузова, набитого советским социумом, ослепленным новыми миражами — на сей раз капитализма.
Да и о каком, собственно, предательстве могла идти речь, если уезжал он, Забелин, не из той страны, которой служил и в чье будущее верил, а с пепелища несбывшихся надежд, осмеянных принципов, в руины поверженных устоев. С территории новой жизни, что кроилась по старому заокеанскому образцу. Из периферии в центр.
В этом человеке отчетливо ощущались и честность, и прямота. Положиться на него в критической ситуации Прозоров, как ему думалось, мог, хотя к общению с ним кавторанг, подобно другим, также не устремлялся, вел себя скованно и приглашения на вечернюю выпивку и задушевный разговор вежливо отвергал, ссылаясь то на самочувствие, то на занятость.
А разного рода вопросов у Прозорова прибавлялось: оказывается, в самом начале плавания с судна исчез штурман — смытый, как утверждал капитан, усилиями морской стихии за борт. Далее, по невыясненным до конца причинам, «Скрябин» покинул и поставщик оборудования, высадившись, как пояснил второй помощник, на норвежскую нефтяную базу, однако в разговоре с одним из матросов проскользнуло, что бизнесмен, имевший гидрокостюм, покинул корабль выпрыгнув через иллюминатор и вплавь добравшись до островка искусственной суши.
Потребовав объяснений у капитана, Прозоров получил невнятный ответ об охватившем бизнесмена психозе, вызванном однообразием плавания, отсутствием ресторанов, женщин и прочих неправедных утех привычного ему потребительского бытия.
Все эти факты подтверждали сомнения подполковника в существовании темной стороны данного морского похода. А особенно настораживал национальный состав экипажа, в котором присутствовали чеченцы, дагестанцы и украинцы с весьма отчетливыми для Прозорова чертами людей, привыкших держать в руках оружие.
Вместе с тем времени на какие-либо раздумья оставалось мало: «Скрябин» приблизился к координатам гибели «Комсомольца».
И в действиях своих Иван Васильевич решил не мешкать… Тем паче к вечеру в каюте ученого Кальянрамана вспыхнул из-за неисправной электропроводки пожар, который команда тушила достаточно долго. Возникшая суматоха даровала подполковнику около двух часов бесконтрольного передвижения по судну.
С раннего же утра на палубах и в лабораториях воцарилась рабочая суета: готовились лебедки и тросы, укомплектовывался необходимыми механизмами и приборами батискаф.
А к полудню разразился скандал: при монтаже механических приспособлений на батискафе выяснилось, что куда-то исчезли гребные винты глубоководного аппарата, вместо которых в упаковочных ящиках обнаружились тяжелые ржавые болванки, издевательски положенные в тару для придания ей надлежащего веса.
Прозоров, облокотившись на леера, стоял, подставив лицо студеному ветерку, и сквозь прищуренные глаза наблюдал за толкотней матросов, сгрудившихся возле толстостенного металлического шара, извлеченного из трюма на палубу.
Промасленный трос с пудовым крюком, зацепленным за мощную титановую петлю, туго колотил по металлу грузовой стрелы.
У трапа, ведущего на мостик, выясняли отношения капитан, араб и тощий Кальянраман — руководитель исследовательских работ.
Разговор происходил на повышенных тонах. Прислушавшись, Прозоров различил постоянно повторяющиеся словечки из английской нецензурной лексики.
Араб, свирепо выпучив свои жгучие очи, тыкал пальцем в грудь Кальянрамана, сокрушенно размахивающего руками, и без остановки поливал красноречием.
По соседству от Прозорова, не обращая ни малейшего внимания на бушевавшие среди иностранцев страсти, а напротив, мечтательно глядя в морскую даль, стоял со спиннингом под мышкой невозмутимый Сенчук.
Прозоров переместился поближе к соотечественнику.
Старпом напевал сквозь зубы:
В неапольском порту,
С пробоиной в борту,
«Жаннетта» поправляла такелаж…
Замолчал, равнодушно глядя на подошедшего к нему гостя с ответственными полномочиями.
— А как дальше? — с улыбкой спросил Прозоров.
Но прежде чем уйти,
В далекие пути,
Был на берег отпущен экипаж,
равнодушной скороговоркой поведал Сенчук.
— Крепко сбитая песенка! — дал оценку подполковник. — Чьи слова?
— Слова русские, сугубо народные, — сказал Сенчук, подматывая леску на катушку. — А чьи стихи — не знаю. — Затем, коротко обернувшись на разгневанного спонсора, прокомментировал: — Довели эфиопа до белого каления! Плюнуть ему сейчас в рожу — зашипело бы!
— А что случилось? — спросил Прозоров.
— Пропеллеры от батискафа запропастились… Дело, говорят, тухлое. Этот, в чалме чего-то там прохлопал, не проверил вовремя комплектность. Араб, слышал, обещал сделать из его черепа пепельницу.
— И какие выводы?
— Выводы — не наша работа, — сказал Сенчук. — Наша начинается после них.
— Но если дело тухлое, то… приплыли, что ли? — произнес Прозоров растерянно. — Или наоборот — уплывать будем?
— Почему на жопе морщин нет, знаешь? — сказал старпом. — Потому что она не думает ни о чем и на все ей насрать! А у тебя весь лоб в бороздах… Ты же человек служивый и ко всякой там аппаратуре непричастен. Так вот и отдыхай, набирайся морского кислорода, его тут никто не перекроет, вентиль в руках божьих. — Вновь рассеянно посмотрел в сторону трапа, где началась новая перебранка — уже среди вздрюченной матросни. Пробормотал: — Они и на Страшном суде будут сквернословить и плеваться, прости, господи, их козлиную непосредственность.
— А что, если нам принять по пятьдесят грамм? — предложил Прозоров. — Я с собой хорошую бутылочку прихватил…
— С порядочным человеком, — сказал Сенчук, — и керосин в горло пролезет без запинки, навроде «Мадам Клико» какого-нибудь. Отчего ж! Прошу в мои апартаменты! — И он живо перемотал на катушку капроновую нить, олицетворяющую связь человека с природой.
Каюта старпома произвела на Прозорова изрядное впечатление своим простором, уютной мебелью и переборками, отделанными под красное дерево.
— Хорошо устроились! — не удержался он от реплики. — Как в городской квартире…
— Старости положен комфорт, — грустно ответил
