Агитбригада (СИ) - Фонд А.

Пользуясь тем, что возле холодной в это время никого уже не было, я пристроился за стеной и принялся вполголоса начитывать молитвы. Матрёна заорала не своим голосом, захрипела, завыла, перепугав бедных мужиков окончательно.

Наконец, когда я пошел по двенадцатому кругу и мой язык уже начал прилипать к нёбу, Матрёна затихла и за стеной холодной наступила тишина. Прочитав молитвы ещё по одному разу — контрольный, я позвал:

— Енох!

Воздух замерцал, заискрился, и Енох появился передо мной.

— Ты можешь глянуть, что там? — спросил я, кивнув на холодную, только будь осторожен, там эта черная душа.

— Не учи учёного, — буркнул Енох и прошел сквозь стену. Я невольно восхитился — вот бы мне так научиться.

Не успел я отдышаться, как призрак уже вернулся.

— Ну что? — спросил я.

— Душа исчезла. Баба сомлела, — ответствовал Енох и язвительно добавил. — Все беды от баб. А особенно от таких вот уродливых на рожу баб.

— Да Матрёна-то причём? — поморщился я, — она же не виновата, что на неё Танька порчу навела с этой душой.

— А вот не надо было по гадалкам этим ходить, и порчи не было бы, — резонно заметил Енох. — Судьбу человеку знать не положено, иначе бог бы изначально такую способность людям даровал бы.

— Ну, когда вариантов больше нет, человек за любую соломинку хватается. — Сказал я и перевёл разговор на другую тему, — А что люди говорят?

— Люди, как люди! — отмахнулся Енох, — ерунду всякую болтают. Им лишь бы повод был посплетничать.

— То есть ты ничего такого и не узнал?

— Ну почему это не узнал? — изволил чуть обидеться Енох, — я узнал, что Лазарь сейчас одну вдову обрабатывает, Настасьей зовут. Живёт он у неё. И он ей про тебя что-то говорил, только я, кроме твоего имени, не разобрал больше ничего.

— Угу, — пробормотал я озадаченно, — час от часу не легче.

На агитбригаде была суета. Жорж и Гришка разбирали уцелевшие декорации, им помогала Клара.

— Где тебя носит? — проворчал Жорж, когда я появился во дворе, — бери вон ту коробку и собирай туда гвозди. Мы их из досок понавыковыривали, потом пригодятся. Когда будем новые декорации сбивать.

Я кивнул и принялся выполнять указание, прислушиваясь к разговорам.

Нюрку увели в домик, где квартировали наши девушки. Тамнад ней хлопотала Люся и ещё одна женщина, как я понял, она была в Краснобунтарском вроде санитарки — помогала местному фельдшеру в сельской больничке.

— Как Нюра? — спросил я Гришку, когда он принёс мне ещё искорёженных гвоздей.

— Истерика у неё, — развёл руками тот, — дамская болезнь — нервы.

— Ну, ей таки сильно досталось, — дипломатично ответил я.

— И вот кто их, баб этих, поймёт, — задумчиво сказал Гришка, — набросилась селянка эта, душить начала. И вот в задаче спрашивается — зачем? С какой целью?

— Говорят, Матрёна в местного ветеринара влюбилась, — пожал плечами я, — может, тот на нашу Нюрку глаз положил, вот она и приревновала?

— Вот я ж и говорю — бабы! — подвёл неутешительные итоги Гришка и пошел дальше собирать обломки реквизита.

Я вытащил из кучи рухляди доску и принялся выбивать из неё покорёженный гвоздь, размышляя над ситуацией. Это же выходит, что если Лазарь раньше магичил сам, со своей книгой, то сейчас он втягивает в это дело других людей. И начал с деревенских баб, у которых какие-то несчастья или судьба тяжелая. Ведь известно, что нет человека более безбашенного, чем женщина, которой терять уже больше нечего. Через них он теперь распространяет эти антимолитвы.

Священник узнал, откуда эти тексты. Явно узнал. Просто решил проверить, прежде, чем озвучивать свои догадки. Ну ничего, завтра сбегаю к нему, и он расскажет, раз обещал. Мы уедем ближе к вечеру, так что прямо с утра я успею. Только надо причину ухода придумать внятную, чтобы не заподозрили меня агитбригадовцы.

Стремительно темнело, Жорж принёс фонарь и зажег. Мы хотели закончить всё сегодня. Завтра надо было уезжать после обеда и тратить время на разбор разрушенного реквизита не хотелось.

Я разбирал обломки декорации, изображавшей советский комбайн, когда ко мне подошла Клара и протянула кружку с дымящимся чаем:

— Ты совсем замёрз, Генка, — сказала она, — на вот, погрейся.

— Спасибо, — благодарно кивнул я.

— А ты молодец, не испугался, — сказала она и присела рядом.

Я посмотрел на неё, видно, что ей охота было поговорить об этом, а все вокруг были заняты своими делами.

— Да ну что ты! — отмахнулся я и отхлебнул горячий, невкусный, пахнущий сеном чай, — конечно, испугался.

— Но ты так храбро бросился защищать Нюру, — настойчиво сказала Клара. — Больше ведь никто не бросился!

— А Гудков? — не согласился я.

— А Гудков помахал пистолетом и на том всё, — поджала губы Клара. — Так что, если бы не ты, эта женщина могла бы и задушить Нюру.

Мне такая слава не нужна была, поэтому я сидел и судорожно пытался придумать, чем отвлечь Клару, а то сделает из меня героя, а мне такая популярность совсем не нужна, мне разобраться во всём этом надо, и желательно без лишней огласки.

Но не успел я ответить, как тут, отдуваясь, во двор вбежал секретарь сельсовета. На нём лица не было.

— Где Гудков? — воскликнул он нервным голосом.

— В доме он, сейчас позову, — ответил Зубатов, который курил во дворе. — А что случилось?

— Матрёна повесилась!

Глава 31

Мы все, кто находился сейчас во дворе, подорвались и стремительно побежали к холодной.

Дверь в помещение была открыта, у входа толпился встревоженный, любопытствующий народ, понукаемый грозными окриками одного из охранников, что постарше. Я просочился внутрь, не обращая внимания на возмущение расталкиваемых людей. Мне нужно было видеть, что происходит.

Матрёна лежала на полу, вся облитая водой, словно мокрая курица. Её лицо, разукрашенное всеми видами синяков и кровоподтёков, было мертвенно-бледным. Точнее та его половина, не обезображенная родимым пятном. Однако, по еле вздымающейся груди было видно, что она жива.

— Жива? — озвучил мои мысли Гудков, который вбежал буквально следом за мной (а я порадовался, что успел первым, иначе бы не пустили. Как тогда, на болоте).

— Угум-с, — кивнул грузный мужчина с пышными георгиевскими бакенбардами на висках, местный фельдшер, как я понял. — Клим и Никита снять успели.

Клим и Никита, те два охранника, которые сторожили её у входа в холодную, стояли тут же. Гудков прицепился к ним с расспросами, а я осмотрел Матрёну: черной души на ней больше не было. Она была чиста.

— А ты что здесь делаешь? — наконец, заметил меня Гудков, — а ну-ко, кыш отсюда!

Он грозно посмотрел на охранников и велел:

— Очистить помещение от посторонних!

Те мгновенно бросились выполнять приказ.

Я, чтобы не провоцировать лишних разборок, тихо вышел. Да и всё, что нужно, я уже видел.

На улице, за забором я увидел Таньку рыжую, которая, вытянув, словно гусыня, шею, воровато заглядывала во двор. Войти и полюбопытствовать она не решалась.

— А! Знакомые всё лица! — зловеще улыбнулся я, поравнявшись с нею, — не зря говорят, что преступника всегда тянет на местно преступления. Полюбоваться решила на дело рук своих?

— Это не я!

— Не ты? А кто же? С твоей подачи Катерина вон уже умерла, а Матрёна считай, пропала. После прилюдного нападения на комсомолку, ей в этой жизни ничего больше не светит.

— Что с ней будет? Её расстреляют?

— Ну, если запустить слух, что она из ревности бабской — то, может, и не расстреляют. А вот куда-нибудь в Сибирь отправят. Это уж точно.

Танька разрыдалась.

— Она же погибнет там.

— Ничего, и там люди живут, и жили. Авось, будет умной — не пропадёт. А ты, пока готовь ей тёплые вещи, раз из-за твоей ворожбы она себя сгубила. А там, в тайге, будет хорошо работать и поведение соблюдать — через год-два, глядишь и выпустят её на поселение. Она баба хозяйственная, хватку рациональную имеет, судя по хозяйству её отца. А подняться и в тайге вполне можно. Глядишь, ещё и замуж выйдет, детей нарожает.