Генерал его величества - Величко Андрей Феликсович

Вместо запланированных двух дней кайзер пробыл у нас четыре, и вовсе не из-за перегруженности официальной программы или особой остроты переговоров. С точки зрения сопровождающих его лиц, последние два дня он провел исключительно в беседах с государственным канцлером — про Татьяну они были совершенно не в курсе. А на публике Вильгельм показывался редко и всегда в моем обществе. Кстати, при расставании он шепнул мне, что двойник генерала Найденова произвел на него впечатление и по возвращении домой он тоже попробует таким образом расширить свой ближний круг.

К тому, что я не могу в такое время надолго отрываться от расследования, кайзер отнесся с полным пониманием. Да и начхать ему было, с двойником или с оригиналом он прогуливается для восстановления сил, ведь была еще ждавшая его Татьяна.

Результатом наших бесед стало решение о совместной постройке в городе Кольчугино алюминиевого завода и гидроэлектростанции. Кроме того, скоро должна была приехать рабочая группа для написания текста российско-германского договора о сотрудничестве в области промышленности и иных сферах деятельности. А Татьяна при вручении пленки-фотоотчета твердо сказала мне, что по крайней мере до следующей встречи кайзер будет буквально считать дни, ибо если это не так, то ее надо гнать поганой метлой за полную утерю квалификации. Но тут, по-моему, она малость ошибалась — не дни, а часы до встречи будет считать Вилли! Кому как, а мне это было видно невооруженным глазом.

Итак, Вилли все же улетел в свою Германию, а я теперь летел в свой Георгиевск. Хотелось надеяться, что это мой последний полет на «пересвете» — до чего же надоел, зараза, своей тихоходностью, неповоротливостью и тупостью в управлении! Единственное, что у него не отнимешь, — садиться на нем можно буквально куда угодно. Да, но мне куда угодно, как правило, вовсе не надо! А надо на аэродром… вот он, кстати, уже подо мной. Только как-то он странно выглядит…

Я присмотрелся. В конце полосы собралась какая-то толпа, точнее, две. Между ними можно было рассмотреть что-то красное. А это еще что? У въезда на территорию, такое впечатление, собралось вообще куда больше народу, чем проживает в Георгиевске.

— КДП, что у вас происходит? — поинтересовался я у дежурного командно-диспетчерского пункта, на всякий случай уходя на второй круг.

Ответ пришел не сразу, видно, диспетчер подбирал слова. Наконец он родил:

— Вас встречают…

— Доложите как положено! — рявкнул я. Видно, подействовало, потому как теперь я услышал исчерпывающий ответ:

— По решению мэра Георгиевска назначена торжественная встреча вас, как героя войны и почетного гражданина города. — Во дела! И когда это Георгиевск успел обзавестись почетными гражданами? — Комендант аэродрома пропустил мэра и его окружение в количестве десяти голов. Кроме того, у конца ВПП находится аэродромный оркестр.

— А красное — это что?

— Ковровая дорожка.

— Почему она упирается в какую-то квадратную хреновину?

— Это трибуна с микрофонами. Динамики выведены на ворота КПП.

— Заранее предупреждать надо было! — «Тогда двойника бы взял, — подумал я. — Или, по крайней мере, речь загодя сочинил бы…» — Ладно, иду на посадку.

После того как оркестр сыграл «Прощание славянки», на трибуну влез мэр Михеев и сообщил, что основатель города инженер Найденов, генерал, герой и канцлер, сейчас скажет несколько слов своим землякам…

Ко мне подбежал смутно знакомый молодой человек из информбюро и сунул в руки какую-то бумажку.

— Это что? — с подозрением спросил я.

— Ваша речь…

— Да вашу ж мать! — возмутился я.

«…Мать… мать… мать…» — повторило эхо от динамиков на воротах.

Я оттеснил мэра от микрофона и продолжил свое выступление:

— Дорогие сограждане, это я не вам. Это просто общие впечатления и соображения о предстоящей организации встречи. А устроена она будет так. В девять вечера приходите в Приемный парк. Двести наиболее достойных поместятся в конференц-зале, остальные и в парке все услышат, будет трансляция. Опять же в парке приятнее будет слушать мою речь под пиво, в зале ведь не дадут… Так что до вечера! Сейчас, извините, мне отдохнуть надо, все-таки восемь часов за штурвалом, а я уже не мальчик, к сожалению…

Мне вообще-то надо было не столько отдохнуть, сколько послушать доклады и вникнуть в обстановку.

В общем, встреча с народом вроде бы прошла неплохо. Я даже не стал пытаться говорить пафосную речь — ну не мое это совершенно! — просто начал с того, что перечислил уже погибших на той войне летчиков, двадцать четыре звания и фамилии, и попросил почтить их память минутой молчания. Потом коротко, в своей манере, рассказал, как мы там жили и как воевали. И под конец историю, случившуюся незадолго до нашего отбытия и в пересказах стремительно распространившуюся по Ляодунскому полуострову.

Было решено завести на аэродроме в Чалиндзе пару коров, чтобы они, значит, парное молоко давали летчикам дежурной смены. Коровы находились около консервного завода, в Хуицаинзе (при этих словах публика почему-то оживилась). Гнать их своим ходом тридцать километров по горам пастухам не хотелось, автомобили были заняты… А тут как раз дирижабль «Серафим» собрался в очередной рейс за запчастями. Ну и решили по дороге подкинуть коров, но, так как в той Хуицаинзе садиться было некуда, приняли животных на внешнюю подвеску. Наверное, коровам с непривычки стало страшновато, и с ними приключилась медвежья болезнь… И надо же было такому случиться, что как раз в это время административного коменданта Порт-Артура Стесселя зачем-то понесло посмотреть на береговые батареи, которые находились как раз на пути дирижабля. Правда, прямого попадания не вышло, но Стесселю вполне хватило и близкого накрытия… Теперь он успешно лечится от заикания.

Потом были вопросы, а в конце какой-то техник с моторного завода набрался смелости и спросил в наступившей тишине:

— А зачем нам вообще нужна эта война?

— Нам она ни к чему, — пожал плечами я. — Но у нас нашлось немало дураков в больших чинах, которые вели себя так, как будто никакой Японии вообще нет. А там набралось немало горячих голов, решивших, что искать мирные пути решения проблем не обязательно… Все это так и осталось бы нашей дуростью и их беспочвенными планами, но тут в дело вмешалась третья сторона. Она дала деньги японцам, потом еще и еще — на оружие… Война стала неизбежной. Зачем она им? Сложный вопрос, и я пока не готов аргументированно отвечать на него. Но именно пока, потом отвечу обязательно. Так что эта война нам была не нужна. Но раз уж на нас напали, нам необходима победа, потому что поражение будет расценено во всем мире как сигнал, что Россия слаба. Союзники отшатнутся, враги осмелеют… Ничем хорошим это не кончится, можете мне поверить.

По-моему, мне поверили.

«Но все же хорошо, — думал я поздним вечером у себя дома, снимая бронежилет, — что никто не додумался задать следующий вопрос: „Чем может кончиться не поражение, а победа в этой войне?“. Потому что ответа на него у меня не было…»

ГЛАВА 38

— Извините, но это авантюра, — твердо сказал Густав и выжидательно уставился на меня.

— Вы продолжайте, продолжайте, — подбодрил его я.

— Самолету, может, и хватит недельных испытаний… — Тринклер косо поглядел на Миронова.

— Ну, может… — неуверенно промямлил тот, — хотя…

— Вот именно — даже самолет не помешало бы доиспытать. Но моторы! Один на стенде проработал двести пятьдесят часов, другой семьдесят. Однозначной причины такой разницы пока не найдено. Далее, почему у третьего мотора клапана приходится регулировать вдвое чаще? Почему у всех компрессия в четвертом заднем цилиндре падает быстрее, чем во всех остальных?

— Так я же у вас не все моторы забираю — четыре на «Кондора» и четыре в запас. Вот и будете спокойно, вдумчиво их гонять на стенде и смотреть, почему они себя ведут так нехорошо. Найдете причину — радируете мне, я уж как-нибудь поправлю.