Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным - Тимоти Снайдер

Немецкая политика в оккупированном Минске воплощалась в дикий и непредсказуемый террор. Карнавализированный парад смерти 7 ноября 1941 года был только одним из серии убийственных инцидентов, внушавших евреям ужас и растерянность по поводу своей судьбы. Особым унижениям подвергались евреи, которые до войны были известными и уважаемыми людьми. Известного ученого заставляли стоять на коленях на Юбилейной площади в центре гетто, держа на спине футбольный мяч. Потом его застрелили. Немцы брали евреев как личных рабов для уборки в доме и стирки. Немецкий (австрийский) доктор Ирмфрид Эберль после командировки, во время которой травил газом инвалидов в Германии, написал своей жене, что ему не нужны были деньги в этом «раю». Когда Гиммлер посетил Минск, для него организовали показательную экзекуцию евреев, которую снимали на кинокамеру. Он, видимо, позже смотрел на экране на себя и на массовое уничтожение[464].

Особенно страдали еврейские женщины. Невзирая на законы против «расового загрязнения», некоторые немцы быстро пристрастились к изнасилованиям как прелюдии к убийству. По крайней мере, один из немцев проводил «конкурсы красоты» среди еврейских женщин, приводя их на кладбище, заставлял из раздеваться догола, а затем убивал. В гетто немецкие солдаты вынуждали еврейских девушек танцевать ночью голыми; утром оставались только их мертвые тела. Перла Агинская вспоминала о том, что увидела однажды осенним вечером 1941 года в темной квартире в минском гетто: «Маленькая комната, стол, кровать. Кровь текла по телу девушки из глубоких чернеющих ран на груди. Было ясно, что девушку изнасиловали и убили. Вокруг ее гениталий зияли пулевые ранения»[465].

Насилие – это еще не уверенность, а террор – не превосходство. За первые девять месяцев оккупации, с лета 1941 года до ранней весны 1942 года, всплески убийств и изнасилований не навязали Минску полного доминирования немцев.

Минск был необычным городом, местом, чья социальная структура не увязывалась с нацистским мышлением и немецким опытом в оккупированной Польше. Здесь, в советском метрополисе, история евреев приняла иной оборот, чем в Польше. Двадцать лет социальных перспектив и политического принуждения сыграли свою роль. Городские евреи не были организованы в традиционные общины, поскольку советская власть разрушила еврейские религиозные и общинные институты в 1920-х и 1930-х годах. Младшее поколение евреев было очень ассимилировано, до такой меры, что у многих в советских документах в графе национальность стояло «беларус/ка» или «русский/ая». Это, видимо, имело для них небольшое значение до войны, но теперь, при немецкой власти, могло спасти им жизнь. У некоторых минских евреев были беларусские или русские друзья и коллеги, которые не разбирались в проблемах вероисповедания или же были безразличны к вопросам религии и национальности. Ярким примером отсутствия знаний о еврейском происхождении был Исай Казинец, который организовал коммунистическое подполье по всему Минску. Ни его друзья, ни его враги не знали, что он был евреем[466].

Советская власть привнесла своего рода толерантность и ассимиляцию ценой привычки к субординации и выполнению команд из Москвы. Политическая инициатива в сталинском Советском Союзе не приветствовалась. Любой, кто слишком рьяно поддерживал определенную ситуацию или даже политическую линию, рисковал жизнью, когда эта ситуация или линия менялись. Таким образом, советская власть в целом и Большой террор 1937–1938 годов в частности научили граждан не принимать спонтанных решений. Людей, выделившихся в Минске в 1930-е годы, НКВД расстрелял в Куропатах. Даже когда в Москве уже стало ясно, что советские граждане в Минске имеют свои причины сопротивляться немцам, коммунисты понимали, что этого будет недостаточно для защиты себя от будущих преследований, когда советская власть вернется. Казинец и все местные коммунисты колебались насчет того, создавать ли какую-то новую организацию, зная, что сталинизм противится какой-либо спонтанной инициативе снизу. Предоставленные сами себе, они бы терпели Гитлера из страха перед Сталиным[467].

Чужак, польско-еврейский коммунист Герш Смоляр, помогал призывать минских коммунистов и евреев к действию. Любопытная комбинация его советского и польского опыта дала ему навыки (и, возможно, простодушие) продвижения вперед. Он провел начало 1920-х годов в Советском Союзе и говорил на русском, который был основным языком общения в Минске. После возвращения в Польшу, где Коммунистическая партия была нелегальной, он приспособился действовать в подполье и действовать против местных властей. Арестованный польской полицией и посаженный в тюрьму, он избежал сталинских массовых расстрелов, которые прокатились по Минску. Он сидел за решеткой во время Большого террора 1937–1938 годов, когда польских коммунистов пригласили в Советский Союз с целью их расстрелять. Выйдя из польской тюрьмы, когда Советский Союз напал на Польшу в сентябре 1939 года, Смоляр служил новому советскому режиму. Он убежал от немцев в июне 1941 года и пешком добрался до Минска.

После немецкой оккупации города он начал организацию гетто-подполья и убедил Казинца, что общее городское подполье тоже дозволено. Казинец хотел знать, кого Смоляр представляет; Смоляр же честно ответил, что старается не для кого-то, а только сам для себя. Такое отрицание, видимо, убедило Казинца в том, что Смоляр на самом деле работает под глубоким прикрытием по заданию Москвы. Оба нашли большое количество желающих присоединиться к конспираторам как внутри гетто, так и за его пределами; к ранней осени 1941 года и гетто, и город были пронизаны надежным коммунистическим подпольным движением[468].

Подполье разрушало органы немецкого контроля над еврейской жизнью – юденрат и еврейскую полицию. В оккупированном Советском Союзе, как и в оккупированной Польше, немецкая власть загоняла евреев в гетто, которыми руководил местный еврейский совет, обычно известный под немецким термином «юденрат». В городах оккупированной Польши юденрат, как правило, состоял из евреев, которые занимали определенное положение в довоенной общине, часто из тех же людей, которые возглавляли еврейские общественные структуры, легальные в независимой Польше. В Минске подобная непрерывность еврейского лидерства была невозможной, поскольку советская власть разрушила еврейскую общинную жизнь. Немцам было непросто найти людей, которые бы представляли еврейскую элиту и которым было бы привычно идти на компромисс с местными властями. Кажется, они выбрали изначальный минский юденрат более-менее произвольно и сделали это плохо: все члены юденрата сотрудничали с подпольем[469].

В конце 1941-го и в начале 1942 года евреи, желавшие сбежать из гетто, могли рассчитывать на помощь юденрата. Еврейские полицейские располагались вдали от мест планировавшихся побегов. Поскольку минское гетто было огорожено только колючей проволокой, короткое отсутствие внимания полицейских позволяло людям убегать в лес, находившийся вблизи города. Очень маленьких детей передавали через колючую проволоку неевреям, которые соглашались их воспитать или же отдать в приют. Дети постарше выучили маршруты дорог для беглецов и служили проводниками от города к ближайшему лесу. Сима Фитерсон, одна из таких проводников, носила с собой мяч, и если она начинала им играть – это был сигнал опасности для тех, кто шел позади нее. Дети быстро адаптировались, но все равно подвергались ужасной опасности. Чтобы отпраздновать первое Рождество под немецкой оккупацией, Эрих фон дем Бах-Зелевски, высший руководитель СС и полиции, отослал семьям СС в Германии тысячи пар детских варежек и носков[470].

В отличие от евреев в других оккупированных немцами городах, минским евреям было куда бежать. В ближайшем лесу они могли попытаться найти советских партизан. Они знали, что немцы взяли бессчетное число военнопленных и что некоторые убежали в лес. Эти мужчины оставались в лесу, потому что знали: немцы их убьют или заморят голодом. В июле 1941 года Сталин призвал преданных коммунистов организовать партизанские отряды во вражеском тылу в надежде установить определенный контроль над этим спонтанным движением, прежде чем оно наберет силы. Централизация еще не была возможна; солдаты прятались в лесу, а коммунисты (если они не сбежали) изо всех сил старались скрыть от немцев свое прошлое[471].

Однако активисты минского подполья пытались поддерживать своих вооруженных товарищей. По крайней мере в одном случае члены гетто-подполья освободили офицера Красной армии из лагеря на улице Широкой; он стал важным партизанским командиром в ближайших лесах и в свою очередь спасал евреев. Еврейские рабочие на немецких заводах крали зимнюю одежду и обувь, предназначенную для немецких солдат группы армий «Центр», и передавали партизанам. Поразительно, но рабочие на ружейных заводах делали то же самое. Юденрат, от которого требовалось собирать регулярный «взнос» денег от еврейского населения гетто, передавал некоторую часть этих денег партизанам. Немцы позже сделают вывод, что гетто спонсировало все советское партизанское движение целиком. Это было преувеличение, вызванное стереотипными идеями о еврейском богатстве, но финансовая помощь из минского гетто действительно имела место[472].