Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - Рик Басс

Себя она тоже создала сама. В детстве она была Кэтрин, хорошенькой куколкой, и суматошная мать с вечно заплаканными глазами наряжала ее в платьица с рюшечками и оборочками. К старшим классам с оборочками было покончено, и она превратилась в живую круглолицую Кэти с чистыми блестящими волосами и великолепными зубами, милую, но привлекательную не более, чем реклама здоровой пищи. В университете она стала Кэт — резкой, грубоватой на язык, в узких черных джинсах, клетчатой рубашке и полосатой джинсовой кепке с большим козырьком. Сбежав в Англию, она изменила свое имя на Кат. Короткое, с отзвуком улицы, и острое, как коготь. И главное — необычное. В Англии пропадешь, если не сумеешь как-то выделиться, особенно если ты не англичанка. Надежно защищенная своим новым обличьем, она победно пронеслась через восьмидесятые.

Кат до сих пор убеждена: это имя помогло ей добиться собеседования, а потом и получить работу. В авангардном журнале — черно-белая печать, глянцевая бумага, передержанные фото, крупным планом женские лица, растрепанные ветром волосы падают на глаза, ярким светом выделена одна половина лица. Журнал назывался «Лезвие бритвы». Стрижка как вид искусства, немного новостей из мира настоящего искусства, кинообзоры, немного сплетен о звонких именах и мода — целый гардероб идей, воплощенных в одежде, и одежда как овеществленная идея — своего рода метафизические подплечники моды. Кат досконально изучила свое ремесло, постигла все его секреты. Раз и навсегда поняла, как добиться успеха.

Кат пробивалась вверх по служебной лестнице: сначала макетирование, потом дизайн, потом подготовка целых разворотов и наконец всего номера. Это было нелегко, но старалась Кат не напрасно. Она стала творцом. Создавала новый стиль. Вскоре, идя по улице в Сохо или стоя в толпе на всевозможных показах, она видела ожившие творения своих рук, которые щеголяли в придуманных ею моделях и изрекали перепевы ее мнений. Она чувствовала себя едва ли не Господом Богом — Всевышнему не хватило времени заняться модным ширпотребом.

К тому времени ее лицо утратило округлость, хотя зубы были по-прежнему великолепны — североамериканские дантисты свое дело знают. Она коротко стриглась, почти что наголо, отработала убийственный взгляд в упор, довела до совершенства особый поворот головы, выражавший спокойное сознание собственного превосходства. Нужно было заставить всех поверить, что тебе известно нечто, пока еще недоступное остальным. И еще нужно было поддерживать в них веру, что они тоже могут приобщиться к тому, что придаст им незаурядность, силу, сексуальную притягательность, вызовет всеобщую зависть — правда, за определенную цену. Цену журнала. Им было невдомек, что все это создавалось с помощью фотокамеры. Застывший свет, застывший миг. Изменив ракурс, она могла изуродовать любую женщину. Как и любого мужчину. Из любой дурнушки сделать красавицу или, по крайней мере, придать ей пикантность. Все это — фотография, искусство делать картинку. Все это умение выбирать. Этого нельзя было купить, и не важно, какую часть своего скудного жалованья вы истратите на модную вещицу из змеиной кожи.

Несмотря на престиж, платили в «Лезвии бритвы» мало. Кат не могла позволить себе большинство из тех вещей, которые подавала в журнале с таким блеском. Экстравагантность и дороговизна Лондона начали тяготить ее. Она устала поглощать из соображений экономии в несчетных количествах канапе на литературных ленчах, устала от застарелого табачного запаха, въевшегося в темно-красные ковры в лондонских пабах, от труб, которые лопались каждую зиму, когда случались холода, и от всех этих редакционных Кларисс, Мелисс и Пенелоп с их вечным верещанием, как прошлой ночью они буквально, совершенно промерзли до костей и что буквально никогда-никогда еще не бывало таких холодов. Холодно было всегда. И трубы прорывало всегда. Никому и в голову не приходило поставить нормальные трубы, чтобы они не лопались. Лопающиеся трубы были английской традицией, как и многое другое.

Например, английские мужчины. Чтобы снять с тебя трусики, они завораживают тебя медоточивым голосом и потоком двусмысленностей, а затем, добившись своего, впадают в панику и убегают. Или остаются и ноют. Как скрипучая дверь. Если англичанин плачется вам в жилетку, вы должны считать это комплиментом. С его стороны это выражение особого доверия, он удостаивает вас чести узнать его подлинное «я». Его истинное, скулящее нутро. В сущности, так они представляли себе назначение женщины: слушать их нытье. Кат умела справляться с такой ролью, но не получала от этого ни малейшего удовольствия.

Между тем перед англичанками у нее было очевидное преимущество: она не принадлежала ни к одному классу. У нее не было класса, она была своим собственным классом. Общаясь с английскими мужчинами во всех их возможных разновидностях, Кат чувствовала себя в безопасности — они не могли прилепить к ней никакого социального ярлыка, не могли определить при помощи детекторов, которые у них всегда при себе, в карманах штанов, на языке какого класса она говорит, и не могли задеть ее своим мелким снобизмом, столь обогащавшим их внутреннюю жизнь. У этой свободы была оборотная сторона — Кат оставалась для всех чужой. Она приехала из колоний — такая раскованная, такая энергичная, никого здесь не знает, и, стало быть, можно не опасаться последствий. Перед ней можно открыть любые тайны, как в исповедальне, а потом уйти, не чувствуя угрызений совести.

И конечно же, она чересчур умна. Английским мужчинам присущ дух соперничества, они любят побеждать. Несколько раз это причиняло ей боль. Дважды пришлось делать аборт, потому что мужчины, с которыми она была близка, не признавали иных вариантов. Она научилась говорить, что не хочет иметь детей, а если вдруг в ней проснется материнский инстинкт, то заведет себе хомячка. Жизнь стала казаться слишком длинной. Запасы адреналина истощались. Скоро ей будет тридцать, а будущее не сулило никаких перемен.

Так обстояли дела, когда объявился Джералд. «Ты потрясная», — сказал он, и это было именно то, что она хотела услышать, даже от него, даже при том, что слово «потрясный» устарело, как прически пятидесятых годов. Она была готова и к его голосу: ровному, металлическому, носовому тембру уроженца Великих озер, с отчетливым твердым «р» и полным отсутствием театральности. Нормальный скучный голос. Так говорят у нее на родине. Она вдруг почувствовала себя в изгнании.

Джералд прощупывал почву, Джералд заманивал. Он много слышал о ней, видел ее работы, разыскивал ее. Он рассказал, что крупная компания в Торонто собралась издавать журнал мод, шикарный и, конечно же, интернациональный по содержанию, но уделяющий внимание и канадской моде, со списком магазинов, в которых можно купить рекламируемые товары. В этом отношении они будут выгодно отличатся от американских журналов, которые уверяют читателей, будто туалеты от Гуччи можно купит только в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Как бы не так, времена изменились, теперь все что угодно можно найти в Эдмонтоне! В Виннипеге!

Кат слишком долго не была дома. Канадская мода — такое возможно? Было бы вполне по-английски сострит, сказав, что «канадская мода» — это оксюморон. Но Кат промолчала, прикурила от зажигалки в ядовито-зеленом кожаном футляре (разрекламированной в майском номере «Лезвия бритвы») из бутика в Ковент-Гардене и взглянула Джералду в глаза.

— Бросит Лондон нелегко, — произнесла она ровным голосом и окинула взглядом модный ресторан на Мэйфер, где они заканчивали ленч; Кат выбрала это место, поскольку платил он. Она не стала бы выбрасывать столько денег, чтобы поест. — Где же я буду обедать?

Джералд заверил ее, что теперь рестораны Торонто — лучшие в Канаде. Он с радостью станет ее гидом. Они побывают в превосходном китайском ресторане, в роскошном итальянском. Он помолчал, переводя дух, и вдруг спросил:

— Я хотел полюбопытствовать. Насчет твоего имени. Кат — это такая дикая кошка?.. — Ему понравилась двусмысленность придуманной шутки, но Кат приходилось слышат такое не раз.

— Нет, — ответила она. — Это «Кит Кат». Шоколадка. Тает во рту. — Посмотрела на него своим убийственным взглядом в упор и усмехнулась, чуть скривив рот.

Джералд смутился, но не отступил. Ее хотят, в ней нуждаются, от нее в восторге — вот суть его слов. Им нужен человек со свежим, новаторским подходом и с ее опытом — иными словами, они готовы платит за это большие деньги. Но кроме денег ее ждет вознаграждение другого рода. Участие в создании исходной концепции, в формировании всей художественной стилистики и полная свобода действий. Он назвал сумму, от которой у Кат перехватило дыхание, но, разумеется, она не подала вида. Теперь она поумнела и научилась скрывать заинтересованность.

И она вернулась, через три месяца оправилась от культурного шока, посетила превосходный китайский ресторан и роскошный итальянский и при первой же возможности соблазнила Джералда, прямо в его кабинете младшего вице-президента. Его наверняка никогда не соблазняли в такой обстановке — если вообще соблазняли. Хотя все произошло после окончания рабочего дня, рискованность ситуации привела его в неистовство. Сама идея. Ее дерзость. Кат в супермодном лифчике, который он видел только в рекламе белья в воскресных выпусках «Нью-Йорк тайме», стоя на коленях, расстегивала Джерадцу брюки прямо перед фотографией его жены в серебряной рамке, фасующейся на письменном столе рядом с немыслимой подставкой для шариковых ручек. В ту пору он был настолько правильным, что чувствовал себя обязанным сначала снять обручальное кольцо и аккуратно положить его в пепельницу. На следующий день он принес ей коробку шоколадных трюфелей от «Дэвида Вуда». Лучшие трюфели, подчеркнул он, боясь, что она не оценит их качества. Кат нашла это банальным, но в то же время милым. Банально, мило, рассчитано на впечатление — в этом был весь Джералд.