Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник) - Джон Ле Карре

– Допустим, – согласился Холдейн, – перед нами все еще стоят прежние задачи. Но ведь условия изменились. Сейчас у этой игры совершенно иные правила. В прежние времена мы были хозяевами положения – резиновые лодки в безлунную ночь; захваченные вражеские самолеты, радиоперехват, и все такое. Уж нам ли не знать: мы проделывали все вместе с тобой. Но теперь все по-другому. Это совершенно иная война, принципиально другие методы ведения боевых действий. И в министерстве это отлично понимают, – добавил он. – А с Цирком я бы вообще не стал в таком случае связывать никаких надежд. Они там благотворительностью не занимаются.

Они вдруг посмотрели друг на друга удивленно, словно знакомились заново. Потом Леклерк сказал, причем его голос был чуть громче шепота:

– Все ведь началось с агентурных сетей, верно? Помнишь, как Цирк начал отнимать их у нас одну за одной? А в министерстве только говорили: «Нам ни к чему иметь два польских отдела, которые будут дублировать работу друг друга, Леклерк. Мы решили, что Польшей теперь будет заниматься Шеф со своими людьми». Когда это было? В июле сорок восьмого. А потом продолжалось из года в год. Почему, ты думаешь, им так нравится твой аналитический отдел? Не потому, что ты умеешь красиво оформлять папки с досье. Это то место, которое они хотели бы отвести нам, разве не ясно? Место вспомогательной службы! Никаких самостоятельных операций! Они готовятся усыпить нас, как старых псов! Знаешь, какое у нас сейчас прозвище на Уайтхолле? Шпионская богадельня!

Наступила долгая пауза.

– Я всего лишь обрабатываю данные, – сказал Холдейн. – Я не разведчик.

– Но ведь ты был прекрасным оперативником, Адриан.

– Как и мы все.

– Тебе известна цель. Ты располагаешь о ней всеми сведениями. Кому еще этим заниматься? Забирай себе любого – Эвери, Вудфорда… Кого только захочешь.

– Мы отвыкли от людей. То есть от работы с агентами, я имею в виду. – В тоне Холдейна послышалась неожиданная неуверенность в себе. – Я стал аналитиком. Занимаюсь бумажками.

– Нам просто нечего было тебе предложить взамен до этого момента. А сколько лет прошло? Уже двадцать?

– Ты хоть представляешь себе пусковую площадку ракеты? – неожиданно спросил Холдейн. – Сколько всего требуется для ее оборудования? Им нужны стартовые столы, защитные щиты, кабельные трубопроводы, здания для пультов управления, бункеры для хранения боеголовок, топливозаправщики и машины для подвозки окислителя. И все это надо подготовить заранее. Ракеты не появляются ниоткуда за одну ночь. Они похожи на целые передвижные ярмарки. Не заметить этого невозможно. Мы бы знали обо всем значительно раньше. Мы или Цирк. А что касается смерти Тейлора…

– Ради бога, Адриан, ты ведь не думаешь, что в разведке все так просто? Что в ней есть незыблемые правила? Ты ставишь меня в положение священника, который должен каждый раз доказывать, что Христос появился на свет именно в день Святого Рождества. Во что-то приходится просто верить. Порой случаются неожиданности. – Леклерк придвинул к Холдейну округлое лицо, словно стараясь заставить его признать очевидное.

– Ты не можешь оперировать одними умозрительными схемами, Адриан. Мы не ученые. Мы служим своей стране. Нам нужно принимать складывающееся положение вещей. Быть готовыми к работе с людьми, с фактами, готовыми к любому повороту событий.

– Очень хорошо. Давай разберемся с фактами. Он переплыл реку. Как сумел сохранить пленку сухой? И если уж на то пошло, как он вообще ухитрился сделать эти снимки? Почему на них незаметны сотрясения камеры? Он крепко выпил. Ему приходилось вставать на цыпочки. А ведь он использовал очень длинные выдержки, по его же словам. – Казалось, что сейчас Холдейн не опасался Леклерка, не волновался за судьбу операции, а страшился самого себя. – Почему он отдал Гортону бесплатно то, за что с других требовал денег? Чего ради он был готов рисковать жизнью, когда делал фотографии? Я отправил Гортону целый список дополнительных вопросов. Но он отвечает, что пока не может разыскать этого человека.

Холдейн переводил взгляд с модели бомбардировщика на рабочий стол Леклерка, заваленный папками.

– Ты ведь думаешь о Пенемюнде[27], я прав? Тебе хочется, чтобы повторилась история с Пенемюнде.

– Ты так и не сказал, как поступишь, если задание это поручат мне.

– Ты его не получишь. Никогда и ни за что. – Холдейн говорил теперь решительно и даже с оттенком триумфа. – Мы мертвы, разве тебе это еще непонятно? Ты фактически сам признал это. Они не хотят, чтобы мы воевали. Им нужно мирно нас усыпить. – Он поднялся из-за стола. – А потому все это не имеет никакого значения. И для нас в этом заключен чисто теоретический смысл. Неужели ты мог в самом деле подумать, что Шеф нам хотя бы в чем-то поможет?

– Они согласились предоставить своего секретного курьера.

– Да. И это очень странно.

Холдейн остановился у одной из фотографий на стене рядом с дверью.

– Это ведь Маллаби, если не ошибаюсь? Мальчик, который погиб. Почему ты взял его фамилию для кодового имени?

– Сам не знаю. Просто пришло в голову. Иногда память играет с нами злые шутки.

– Ты не должен был отправлять Эвери. Нам нельзя использовать его для подобных заданий.

– Я просмотрел всю картотеку этой ночью. У нас есть человек, который нам подойдет. Я имею в виду, для засылки в тот район. – Осмелев, он добавил: – В роли нашего агента. Он обучен обращению с рацией, говорит по-немецки, холост.

Холдейн замер.

– Сколько ему лет?

– Сорок. Или чуть больше.

– Значит, на войне он был совсем сосунком.

– Но работал отлично. Попал в плен в Голландии и сумел бежать.

– Как он попал в плен?

Последовала короткая пауза.

– Записей об этом не сохранилось.

– Умен?

– По крайней мере вполне квалифицирован.

Новая пауза, более продолжительная.

– Мы тут все квалифицированны. Давай дождемся, с чем вернется Эвери.

– И посмотрим, что скажут в министерстве.

Леклерк дождался, пока звуки кашля затихнут в дальнем конце коридора, и надел пальто. Он отправится на прогулку, подышит свежим воздухом, пообедает в клубе. Закажет лучшее блюдо. Он даже задумался, что ему подадут: в этом заведении с каждым годом кормили все хуже. После обеда ему предстояло вернуться к жене Тейлора. А потом на очереди министерство.

Вудфорд обедал с женой в «Горриндже».

– Наш юный Эвери отправился на первое задание, – сказал он. – Кларки[28] его послал. Думаю, он сумеет себя проявить.

– Или его тоже убьют, – сказала она с некрасивой кривой ухмылкой. Ей нельзя было пить – строгий запрет врачей. – Вот когда у вас будет повод устроить настоящий праздник. Боже, я так и представляю эту вечеринку на два с половиной человека гостей! Милости просим на Блэкфрайарз! У нас карнавал! – У нее задрожала нижняя губа. – И почему только в молодости люди так хороши? Мы ведь с тобой тоже когда-то были молоды, помнишь?… Боже мой, мы все еще молоды, и нам не терпится скорее повзрослеть! А что, разве я не права? Не можем же мы…

– Все хорошо, Бабз[29], – сказал он, опасаясь, что она в любой момент разрыдается.

Эвери сидел в самолете, вспоминая тот день, когда Холдейн не явился на службу. Так совпало, что это было первое число месяца. Кажется, первое июля. И Холдейн не пришел в контору. Эвери не заметил бы этого, но по внутреннему телефону позвонил Вудфорд. Вероятно, Холдейн заболел, сказал Эвери. Или возникло неотложное личное дело. Но Вудфорда такое объяснение не устраивало. Он специально зашел в кабинет Леклерка и посмотрел список отпусков и отгулов. Холдейн в последнем не значился. А в отпуск уходил только в августе.

– Позвони ему домой, Джон, позвони домой, – подначивал он. – Поговори с женой. Узнай, что с ним такое.

Эвери был настолько поражен, что совершенно растерялся: эти двое проработали вместе двадцать лет. Даже он знал, что Холдейн не женат.

– Выясни, где он, – напирал Вудфорд. – Давай! Я тебе приказываю. Позвони ему домой.

И он подчинился. Можно было отказаться. Пусть Вудфорд звонит сам, если ему так надо, но у Эвери не хватило духа. Ответила сестра Холдейна. Брат лежит в постели, у него сильные боли в груди. Дать ей номер телефона департамента он наотрез отказался. Когда взгляд Эвери случайно упал на календарь, он сразу понял причину необычного волнения Вудфорда. Начало квартала. Холдейн мог перевестись на другую работу и покинуть департамент, не предупредив его, Вудфорда. Когда через пару дней Холдейн вернулся, Вудфорд вел себя с ним необычайно сердечно, пропуская мимо ушей саркастические замечания, – настолько он был рад, что Холдейн остался на своем месте. Что до Эвери, то он еще какое-то время не мог прийти в себя от испуга. Его вера пошатнулась, стоило ему приглядеться повнимательнее к тому, во что он верил.

Он стал замечать, что все его коллеги – только Холдейн не играл в эти игры – приписывали друг другу черты необыкновенных, чуть ли не легендарных личностей. Тот же Леклерк, к примеру, представляя Эвери кому-либо из министерского начальства, никогда не упускал случая сказать: «Эвери – наша восходящая звезда». Для более высокопоставленных чиновников это звучало примерно так: «Эвери заменяет мне память. Если возникнет любой вопрос, достаточно обратиться к нему». По тем же причинам они легко прощали друг другу грубейшие ошибки. Инстинкт самосохранения не позволял им допустить даже мысль о том, что в департаменте могли работать дураки. Он обнаружил, что контора служила своего рода убежищем от всех сложностей современной жизни, здесь все еще существовали прежние правила и границы поведения. Для своих сотрудников департамент приобрел черты почти религиозного святилища. Подобно монахам, они наделяли этот свой монастырь мистическими свойствами, которые существовали независимо от того, что в нем водились свои глупцы и грешники. Они могли относиться с оттенком циничного пренебрежения к деловым качествам друг друга, презирать внутреннюю иерархию и карьерные соображения, но пламя их веры в департамент хранилось словно в отдельной часовне, которую они называли патриотизмом.