Соната незабудки - Санта Монтефиоре

На рождественский ужин собралась вся семья. Генри и Роуз приехали с кучей подарков и положили их под елку, которую девочки украсили звездами, сделанными на уроках рисования. Тетушка Эдна приехала вместе с ними. Она много хохотала, тряся своим двойным подбородком, но тревога отравляла ей кровь всякий раз, когда она замечала тоскующие взгляды, которыми обменивались Одри и Луис. Тетушке Хильде, судя по всему, пришлось заставить Нелли приехать, так как лицо у той было бледнее обычного, а глаза покраснели от слез. Она ни разу не улыбнулась с того момента, как вошла в дом, и не могла смотреть на Луиса без слез. Альберт стоял у пианино и курил. Луис сел между близнецами, и они втроем стали играть веселые песенки. Младшие братья, Джордж и Эдвард, улеглись на солнце и болтали о девчонках и футболе, потому что разговоры родителей и теток казались им очень скучными.

— Жду не дождусь пудинга твоей сестры, — сказала Сесилу тетушка Эдна, плотоядно облизываясь.

— Я тоже, — ответил он.

— Видел бы ты лицо Мерседес, когда я показывала, как его следует подавать! — засмеялась Одри. — Не думаю, что ей доводилось видеть что-либо подобное.

— По крайней мере, ей не пришлось начинать с нуля, — продолжала тетушка Эдна. При мысли об обеде у нее уже текли слюнки.

— Иначе она бы точно все испортила, — съязвила тетушка Хильда.

— Пудинг удался на славу, — заверила их Одри. — Леонора привезла его из Англии в чемодане. Это самый тяжелый пудинг на свете. Бедная девочка!

— Ну, раз уж мы об этом заговорили, не пришла ли пора подкрепиться? — спросил Сесил, и Одри кивнула.

— Ребята, обед! — крикнула она своим братьям и заглянула в соседнюю комнату, чтобы позвать пианистов.

Луис поднял глаза и ласково ей улыбнулся. В его глазах читалось: «Если бы мы только могли сейчас оказаться вдвоем в пампасах…» Она склонила голову набок и улыбнулась ему в ответ. Но ее сердце готово было разорваться…

Семья расселась за длинным столом, который Мерседес поставила под деревьями в глубине сада. Удушливый зной вполне можно было сравнить с дурным настроением Хильды и безответной любовью Нелли, но вряд ли кто-то обращал на это внимание, а они сами старались не подавать виду, что им плохо, с усердием налегая на рождественскую индейку. Одри любовалась дочерьми. Леонора сидела рядом с тетушкой Эдной и дедом под строгим присмотром Потрепанного Кролика, который выглядывал из-за кувшина с водой. Алисия развлекала Альберта своей болтовней, и с каждым его одобрительным утробным смешком ее истории становились все более дерзкими. Сердце Одри наполнялось любовью, когда она смотрела на девочек. Леонора взглянула на нее, и на ее лице расцвела широкая улыбка — улыбка ребенка, уверенного в безусловной и безграничной любви своей матери.

Сесил наблюдал за женой. Он всегда наблюдал за ней, ибо она была единственным смыслом его существования. Одри оставалась вне досягаемости, точно спелое яблочко на верхушке дерева. Она принадлежала ему лишь формально. Он вспомнил тот вечер на уругвайском пляже, когда она согласилась выйти за него замуж. Теперь, оглядываясь назад, он не мог насладиться своим счастьем в полной мере, потому что спрашивал себя снова и снова: а любила ли она его когда-нибудь? Он осушил стакан и протянул руку к бутылке с вином.

Наконец на пороге с огромным серебряным блюдом появилась Мерседес.

— А вот и рождественский пудинг с ликерной пропиткой и кремом! — воскликнула тетушка Эдна, потирая руки в предвкушении знаменитого десерта Сисли.

— Да, давно мы не ели таких вкусностей! — поддержал ее Генри. — И ты привезла его из самой Англии, умница ты моя! — сказал он Леоноре.

— Я помогала ей нести, — не преминула вставить Алисия, которой тоже хотелось, чтобы ее похвалили.

— Ты тоже умница, — сказала Роуз, обернувшись, чтобы посмотреть на повариху, вразвалку идущую по лужайке.

Когда она приблизилась, все в ужасе уставились на поднос. Рождественский пудинг не лежал там аккуратным шариком, как они ожидали, а был развален на неровные комки.

— Боже всемилостивый, что же ты натворила?! — выдохнула тетушка Хильда, поскольку Одри не нашлась что сказать от удивления.

Мерседес, которая краснела довольно редко, стала пунцовой, как вишня, видневшаяся среди развалин пудинга. Она насупилась и покачала головой.

— Сеньора, — обратилась она к Одри, — я сделала все так, как вы велели. Но когда я положила его на поднос, я заметила металлический блеск. Естественно, я не могла допустить, чтобы дети подавились куском железа, поэтому мне пришлось осторожно достать его ножом. Это оказалась монетка. Монетка, подумать только! В пудинге! Потом я увидела еще одну, и еще. В конце концов мне пришлось разворотить весь пудинг. В нем оказалось двадцать монет. Двадцать монет, imaginate![22] А уж как они туда попали, я не знаю!

Дослушав до конца ее объяснения, Луис залился смехом. Он так хохотал, что схватился руками за живот и согнулся пополам. Алисия и Леонора тоже засмеялись, и скоро все, за исключением Хильды и Нелли, присоединились к их веселью.

Мерседес смотрела на них, как на пришельцев с другой планеты.

— Не бери в голову, Мерседес, — успокоила ее Одри, закусив губу, чтобы не расхохотаться. Если Мерседес обижается, это надолго. — Вкус-то у него не изменился. Тетушка Эдна, что же вы не едите наш пудинг?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Время шло, и скоро отъезд близняшек в Англию перестал казаться частью далекого будущего. Теперь это была конкретная дата, отчеканенная в их сознании. По утрам девочки с удовольствием катались верхом, не дожидаясь, пока полуденная жара вынудит их спрятаться в холодной голубой воде бассейна, а по вечерам играли в теннис с другими детьми, сновавшими по Херлингему одной большой компанией. Леонора смотрела на них с завистью, зная, что им с сестрой придется провести пасхальные и летние каникулы с тетушкой Сисли в Англии. Она не могла доверить свои страхи Алисии, потому что та хотела поскорей вернуться в школу и, на первый взгляд, вообще не скучала по родителям. Казалось, ее сердце было выточено из камня.

Пока дети принимали участие в спортивных состязаниях, церковных празднованиях и всяческих турнирах, Одри старалась хоть изредка улучить минутку, чтобы побыть наедине с Луисом. В сердцах их тихо и робко теплилась надежда, но наступит момент, и точка кипения будет достигнута…

Луис твердым шагом направился в спальню Одри. Сесил уехал в офис, и в доме не было никого, не считая Мерседес, которая на время сиесты с головой погружалась в воспоминания и выходила только к чаю. Одри раскладывала чистую одежду, предаваясь мечтам, в которых они с Луисом и детьми жили дружной семьей в какой-то вымышленной стране. Она думала, что Луиса не будет дома весь день, и удивилась, когда он появился в дверях.

— Я думала, ты у Гаэтано, — сказала она, устремляясь в его объятия.

— Я рано вернулся. Нужно поговорить, а в последнее время нам перепадают жалкие минуты. — Его голос дрогнул, и лицо посерело. — Одри, я больше так не могу.

Она с грустью ему улыбнулась и коснулась морщинки, перерезавшей его лоб.

— Я знаю, Луис. Но что же нам делать?

— Давай убежим. Как только близняшки уедут в Англию. Мы приедем к ним и начнем вместе новую жизнь: ты, я и девочки. И тебе не придется скучать ни по дочкам, ни по мне.

Одри замерла в нерешительности.

— Я не могу сказать это Сесилу в глаза, — отозвалась она. — Я оставлю ему записку. Объясню, почему так поступила… У меня никогда не получалось поговорить с ним по душам. Я не вынесу его страдания. Несмотря на то, что мы такие разные, он мне очень симпатичен. Просто я не люблю его так, как тебя.

— Полетим на самолете и разберемся со всем, как только окажемся в Англии. — Заметив тень сомнения, промелькнувшую на ее лице, он продолжил, не колеблясь: — Ты не можешь всегда жить для других. Однажды твои родители умрут, а ты останешься с Сесилом и остатками былого чувства долга, который перестанет иметь значение.

— Ты прав.

— Любовь моя, я же не прошу тебя бросить детей! Я бы никогда не просил тебя об этом. Мне бы и в голову не пришло. Они — самые важные люди в твоей жизни, и я это понимаю. Перво-наперво, их не стоило отправлять за рубеж.

Одри вспомнила, как она уезжала из страны, в которой выросла, вспомнила то ощущение свободы, что испытала на палубе «Алькантара», глядя на открывшийся перед ней горизонт безграничных возможностей.

— Я боюсь, — призналась она, пряча голову у него на груди. — Я люблю тебя и готова бросить все ради тебя. И тем не менее мне страшно.

— Я знаю, — прошептал он, поглаживая ее волосы и покрывая их поцелуями. — Я тоже боюсь.

— Правда?

— Конечно. Боюсь еще раз тебя потерять.