Призрак на палубе - Влад Виленов

Трудно описать чувства, охватившие кока: тут и боль, и ярость, и полное непонимание того, что же произошло, и, конечно, жуткий мистический страх. Уж не знаю, что там было дальше, но с тех пор Коля, когда хотел, непринуждённо являлся на камбуз, и мичман-кок услужливо кормил его чуть ли не тортами.

Не сложились у Коли отношения с главным боцманом. Коля был довольно ленив, что тут же заприметил боцман, тоже мичман в преклонном возрасте и друг старшего кока. И то ли по собственному почину, то ли по навету друга-кока, но боцман невзлюбил Кабанцева и постоянно старался назначать его на самые трудные и грязные работы. Коля не вылезал из цепного ящика, спешно оббивал ржавчину с якорной цепи или из междудонного пространства, откуда ветошью выбирал воду и скопившуюся за десятилетия грязь. В конце концов гонения Коле надоели, и он, улучив момент, когда они остались с боцманом с глазу на глаз, пригрозил, что если тот не перестанет придираться, то ему будет худо. И хотя мичман от такой наглости потерял на несколько минут дар речи, для Коли ничего не изменилось.

В ближайшую субботу после окончания большой приборки и обеда, когда матросы и курсанты отдыхали на палубе юта, отдраенной, пахнущей морской чистотой, неожиданно появился боцман. Затянутый в китель, он зорким и придирчивым взглядом ощупывал весь ют, точно искал, к чему бы придраться.

Увидев боцмана, аккордеонист неожиданно для себя начал играть огневое „Яблочко“. И боцман, всегда непроницаемо серьёзный, хмурый, неулыбчивый, никогда не принимавший участия в общих забавах, вдруг широко улыбнулся, задорно подмигнул аккордеонисту, не без труда задрал упёршуюся в нависающий животик ногу, лихо похлопал по подошве ладонью и пошёл в пляс, выделывая „Яблочко“ с выходом. В весёлом кураже, отбивая чечётку и прихлопывая в ладони, он прошёл по юту один круг, второй…

Сначала моряки опешили от неожиданности, а потом под крики „Ну даёт боцман!“ в круг вышел один, другой, и скоро вокруг боцмана, сменяя друг друга, плясали уже человек двадцать. Но через несколько минут все почувствовали, что с боцманом происходит что-то неладное: плясуны почти все уже выдохлись и угомонились, а пожилой мичман всё продолжал перебирать ногами, причём делал это всё с бо́льшим усилием. И почему-то не останавливался. Пот с него катил градом, на лице было написано страдание. Моряки попытались остановить боцмана, но он, даже упав, продолжал подёргивать руками и ногами. Аккордеонист тоже не мог остановиться: какая-то неведомая сила заставляла его растягивать мехи и перебирать клавиши. Наконец, совершенно обессиленный, он будто по чьей-то команде прекратил играть. Боцман, лежавший на палубе, не подавал признаков жизни и лишь иногда мелко-мелко вздрагивал. С этого дня боцман, завидев идущего по палубе Кабанцева, тут же перебегал на другой борт и по возможности скрывался во внутренних помещениях.

Однажды мы, человек 20 третьекурсников-дизелистов, попали в одну из женских школ (до 1950-х годов обучение мальчиков и девочек в школах было раздельным. — В.Ш.) на выпускной бал. В их числе оказался и Коля Кабанцев. Старшим у курсантов был мой однокашник и друг Витя Павлов, ныне капитан 1-го ранга в отставке. Он-то и пригласил меня и нашего общего друга Володю Семёнченко пойти вместе с третьекурсниками (мы учились уже на четвёртом курсе). Была суббота, идти нам всё равно было некуда, и мы, естественно, согласились с радостью: кто же откажется от танцев и дармовой выпивки?

Пришли мы в школу. Девочки были на верху блаженства — в белых, чуть ли не в подвенечных платьях, радостные, переполненные самыми радужными надеждами. После вручения медалей и аттестатов зрелости уселись за праздничный стол. Сначала все сидели за одним столом, а потом учителя, чтобы не стеснять молодёжь, ушли в учительскую, где тоже был накрыт стол.

Не помню, как мы с Витей Павловым перекочевали к преподавателям, но вот там-то, слегка подвыпив, мы и рассказали о присутствующем на вечере Коле Кабанцеве и предложили пригласить его к учительскому столу, угостить коньячком и попросить, чтобы он продемонстрировал свои „фокусы“.

Через полчаса в банкетном зале стол сдвинули в сторону. Коля сидел на диване в окружении толпы девочек, учителей, курсантов и родителей, жаждущих необычного зрелища. Я и Витя Павлов в качестве ассистентов сидели по обе стороны от „чудотворца“. Рядом с диваном поставили патефон, завели его и положили рядом две пластинки: одну — с танго, другую — с „Барыней“. Коле дали кусок картона, ножницы, иглу и нитки, и он быстро соорудил картонного плоского человечка наподобие дергунчика — его голова, руки, ноги были пришиты ниточками. Коля положил человечка на пол, попросил полной тишины, нагнулся над человечком и буквально впился в него взглядом.

Чувствовалось огромное Колино напряжение, со лба его скатывались капли пота. Прошло около минуты, и вдруг человечек мелко-мелко затрепетал и медленно поднялся на ноги, продолжая всё так же мелко вибрировать. Коля запустил патефон, поставил пластинку с танго, и человечек в такт музыке принялся плавно двигать руками и ногами, соблюдая ритм и мелодию. Затем Коля сменил пластинку, и человечек начал наяривать „Барыню“, чуть ли не вприсядку.

Сидя рядом с „магом“, я взял человечка в руки, а он всё продолжал выплясывать. Затем Коля высыпал в ладонь коробку спичек и подбросил в воздух. Они стайкой повисли в воздухе. Я собирал их и укладывал в коробку, причём когда я их брал пальцами, то чувствовал некоторое сопротивление.

По просьбе Коли ему дали несколько ученических ручек и остро заточенных карандашей. Он положил их на стол, посмотрел на них, и внезапно они поднялись вертикально, стоя на перьях или заточенных грифелях. Все желающие могли подойти и попытаться положить их горизонтально. Ничего не получалось — они вновь вскакивали и становились вертикально.

Следующим был „фокус“ с книгой: она сама листалась через столько страниц, сколько вы ей заказывали, — через пять, девять, двенадцать и т.д. Или открывалась на заданной странице.

Затем на небольшой столик, застланный листом ватмана, поставили чернильницу. Тогда были такие чернильницы — учительские: из прозрачного толстого стекла, плоские, с одним широким отверстием и другим узким. Оба отверстия соединялись чем-то наподобие канальчика. Такую устойчивую чернильницу при всём желании не опрокинешь. А тут она стояла, стояла и вдруг под взглядом Коли взяла и опрокинулась вверх дном. Чернила вылились на бумагу. На этом Коля закончил свои „чудеса“.

…Наступила мёртвая тишина. Надо было видеть лица этих бедных девочек! Да и преподавателей тоже! И курсантов, и родителей! Ведь все они, вне зависимости от возраста и образования, считали, что всё для них в жизни ясно и понятно. А тут вдруг в их сознание ворвалось нечто жуткое, непонятное и необъяснимое, что разрушило враз всё, что годами складывалось в их уме.

Вечер был безнадёжно сорван. Ни о каких танцах не могло быть и речи. Из школы все ушли точно с похорон, в тягостном молчании и с хаосом в голове.

По дороге в училище один из однокашников Коли начал меня убеждать, что-де, мол, на прииске, где рос Кабанцев, кто-то нашёл „волшебный камень“ и подарил его Коле. Вот он теперь и „колдует“ с камнем. Я пристыдил его: ведь он закончил уже третий курс высшего инженерного училища, одолел высшую математику, физику, теоретическую механику, сопромат и другие науки, а поверил в какое-то колдовство! Я лично ни на йоту не сомневался в том, что здесь нет никакого колдовства, хотя и был потрясён Колиными „чудесами“. Я сразу же твёрдо решил, что в основе их лежат какие-то ещё не открытые наукой физические явления, что пройдёт какое-то время, и учёные найдут разгадку таинственных Колиных манипуляций.

После этого вечера сам Коля Кабанцев рассказал мне, что у них на прииске жил старик-лозоходец, который с помощью лозы искал и находил золотые самородки в отработанных отвалах, чем и приносил громадную прибыль прииску. У Коли рано умерла мать, отец круглые дни пропадал на работе, и этот старик, приглядывая за Колей, полюбил его. И когда тот подрос, передал ему способность к телекинезу. Причём, утверждал Коля, этому может научиться почти каждый.

Тогда я спросил, почему он не обратится в какой-либо НИИ и не расскажет о своих способностях, чтобы обогатить науку.

— Нашёл дурака! — отвечал Коля. — Вот закончу училище, поднаберусь научно-теоретической базы, сдам кандидатский минимум — и на эту тему буду защищать диссертацию. Может, даже и докторскую.

Верилось мне в это с трудом. Уж больно нерадив был Коля в учёбе. А впрочем, не исключено, что я ошибаюсь. Может он уже академик?..

Все выпускники Дзержинки собираются (соответственно годам выпуска) раз в пять лет под шпилем Адмиралтейства, вспоминают былое, рассказывают о своей жизни. Так что мы, дзержинцы, знаем всё о своих товарищах. Только вот однокашники Коли Кабанцева ничего о нём не слышали: где и кем он служил и чем сейчас занимается и жив ли он вообще?»