Набат-3 - Александр Гера

«Даром сыр только в мышеловке», — спохватился Вавакин, но огорчения не ощутил. Ссуду он пробил, а дальше видно будет, чьи медовые коврижки вкуснее.

Следующий день он мастерски уклонялся от шефа и от Тараса Акимовича, а в три часа пополудни был в прежнем кабинете главы «Криминал-балка». Сообщил о разговоре с шефом, о его готовности помочь, потом подписал договор ссуды без процентов и выплате ее через три месяца, забрал кейс и пакет с предложениями дам шефа, получил наличными пять миллионов рублей и отбыл в Думу, не прельстившись на этот раз чашечкой ароматного кофе. Не до излишеств.

Вот теперь он мастерски вытянул шефа с заседания и прямо под нос сунул ему пакет с предложениями.

— По-моему, нам садятся на голову. — Такими словами Вавакин сопроводил вручение пакета.

Шеф пробежал глазами первый лист, чертыхнулся, вернул пакет Вавакину. зашептал громко и заговорщически:

— Охренели мои собратья! Сделай так, чтоб ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра ты мне ничего не вручал. Придумай сам, не до того, голова идет кругом.

Шеф тотчас вернулся в зал заседаний, где шел дележ возможных портфелей и Черномырдин щедро их раздавал. Жаль только, брали их не все. Вавакину эти портфели были ни к чему, его удовлетворял кейс с начинкой, и он веселой походкой отправился звонить Тарасу Акимычу.

— Всё на месте, — игриво сказал он в трубку, надеясь на похвалу, будто и не притемнялся он вчера.

— Вы большая умница, Андрей Андреевич, — не заставил ждать себя товарищ из Белого дома. — Завтра встретимся в ЦДЛ, время подоспело.

Условились. Вавакин нечаянно прибил Марио камнями в седьмом уровне, огорчаться не стал и выключил компьютер, намереваясь отбыть на отдых. Остановила Эльвира:

— Андрей Андреевич, вас какая-то Мотвийчук спрашивает. Возьмете трубочку?

— А, интересно, интересно! — живо отреагировал Вавакин и, погасивши улыбку, сказал: — Соедини.

Сведений о нахаленке у него пока не было, и послушать мамашу хотелось, как она станет обсказывать свое кровное.

— Где мой сын? — плачущим голосом спросила Мотвийчук.

— Милейшая госпожа Мот, — подчеркнуто отвечал Вавакин. — Он у меня не служит, поищите в другом месте.

— Обождите, не кладите трубку! — взмолилась на крик она. — Мой бывший муж сказал, что вы с ним говорили о сыне. Вы!

— Ах, с бывшим мужем? — издевался Вавакин. — Это с профессором Христоумовым?

— Он не профессор. — рыдала всемогущая гадалка. Верните моего сына, или я обращусь в милицию.

— Какую чушь вы несете! Какой муж, какой сын, какой профессор? Ко мне подкатился алкоголик, и я дал ему тридцать рублей. Понимаете? Тридцать сребреников! А где пропадает ваш сын. извините, не хватало мне сопли вытирать великовозрастному шалопаю. Оставьте меня в покое.

— Прокляну, порчу наведу!

— Да-да, мощный отворот-приворот, от ворот поворот. Ты уже лечила меня за сто двадцать штук баксов. Пошла ты…

Вавакин бросил трубку и ощутил блаженное злорадство во всем теле. С ним, с Вавакиным, тягаться…

Он не сомневался, что Мотвийчук перезвонит.

— Андрей Андреевич, — дрожашим голосом говорила она, — я не права, я оплачу вам материальный ущерб, я оплачу моральный, только скажите, где мой мальчик?

— Не знаю я, — по слогам произнес Вавакин, но тон смягчил: — Скорее всего вашего сына послали в командировку.

— Какие могут быть командировки? Он же такой глупый!

— Всякие. Спросите его начальника, — отбоярился он.

Больше Мотвийчук не перезванивала.

Вавакин задумался. Мотвийчук, того гляди, поднимет хай. Обратиться за помощью к своим постоянным клиентам ей труда не составит, а ниточка к нему все же ведет…

Черт возьми! Как же это он забыл взять у Мотвийчук адресок настоящего профессора! Поразмыслив, он позвонил и Центр Нинелии Мот, и ему сказали, что ее нет на месте. Что передать?

— Скажите, ее искал Андрей Андреевич.

Сработало. Мотвийчук быстро нашлась.

— Не хотел вас травмировать, но кое-что мне известно.

— Ради Бога, говорите!

— В обмен на телефон настоящего профессора.

Мотвийчук заученно выпалила номер телефона и назвала имя: Толмачев Сергей Алексеевич.

— Знаете, я видел вашего сына в компании гнилых ребят у Думы. Знаете, они были все пьяны.

— Мой сын не пьет, — храбро ответила Мотвийчук. — Что-что, только не алкоголь.

— Боюсь, тогда именно что-что. Они усаживались в машину на парковке у Думы. Не волнуйтесь. Через пару дней объявится. Кончатся деньги, и объявится, — намекнул Вавакин. Пусть дергается.

Имея адрес профессора, Вавакин вообще перестал думать о злополучном Шурике.

— Андрей Андреевич, — вошла Дина, — шеф просил составить рапортичку по его заданию.

— Когда?

— Прямо сейчас. Не мог дозвониться, телефон был занят.

— Сейчас и сделаем, — кивнул Вавакин и связался с шефом но прямому телефону. Цифры взял с потолка, но свежие. — Значит, так. У марксистов половина за Черномырдина, у яблочников обработал пятерых, огородники все за, независимые требуют льгот. Какие будут дальнейшие указания?

— Торгуйся, Андрей Андреич, создавай видимость.

«Еще бы — усмехнулся Вавакин. — Так и делаем, на том стоим!»

Куда приятнее было звонить настоящему профессору. Неужели опять проходимец?..

Кнопки на мобильном телефоне Вавакин нажимал не торопясь, раздумывая после всех успешных дел: а надо ли ввергать себя в неизвестность? Жил себе и жил с чем Бог дал, потомство завел, достаток есть и на светлые, и на черные денечки — надо ему это?

Последняя цифра номера пришлась на коней раздумий Вавакина: надо, чтобы всем в жизни насладиться, — и на той стороне ответил спокойный мужской голос, настоящий, профессорский:

— Слушаю вас.

— Сергей Алексеевич, вас беспокоит Вавакин Андрей Андреевич по поводу уникальной операции, которую вы освоили. Я от госпожи Мот, — добавил Вавакин. Толмачев не ответил сразу, и Вавакин выжидал. — Я вполне платежеспособный человек, — добавил он.

— Дело не в платежности, — ответил наконец Толмачев. — Моторика этого явления еще изучена слабо. Есть опыт, и вполне удачный, по стоит повременить. Давайте договоримся, что вы свяжетесь со мной через неделю, и я дам точный ответ.

— Можно подумать, у меня есть выбор. Согласен подождать.

На обоих концах связи трубки вернулись на рычаги, и оба собеседника подумали о себе с большой буквы. «Надо же, — думал один, — могу без сожаления выбросить на операцию большие деньги». А второй: «Надо же, могу заработать большие деньги». Первый вызвал Эльвиру, второй Евгению.

— Элечка, детка, — игриво сказал Вавакин, — а тебе не слабо угодить шефу и отдаться ему?

— Чего ото вы, Андрей Андреевич? Раньше вы не замечали меня. Приспичило?

— Это мое дело. — покачивался Вавакин на пружинистой спинке кресла, отталкиваясь. — Да или нет?

— Хорошему человеку дать не жалко.

— А прямо здесь, на столе, и прямо сейчас?

— Да хоть на люстре. Только завтра. У меня эти дела.

— А деньги вперед, — полувопросом, полуутвердительно молвил Вавакин, — изучая с прищуром фигуру Эльвиры.

— Какие деньги, шеф? По любви.

— Какая любовь, Эля? Я старый козел, даже на Боярского не похож, за что меня любить?

— За прочность, Андрей Андреевич. Вы человек прочный, а мне замуж пора. За одногодков пусть дурочки выскакивают, я уже по кустам натрахалась.

— Женя, — спрашивал Сичкину Толмачев, — а вам не слабо выйти за меня?

— Чего ради, Сергей Алексеевич? — расхохоталась Сичкина. — У вас прочности нет, я с вами и в постель не лягу.

— Чем это я так плох? — пыжился Толмачев.

— А мужика сразу видно: какой в деле, такой и в постели.

«Сделаю я этому придурку операцию, — решил Толмачев. Сичкина подхлестнула его. — А с такими деньгами сама в постель ко мне полезет, и с фокусами. Подумаешь, пава…»

Прочность Вавакина не подвергалась сомнению, и он уехал домой независимым и гордым, а Толмачева снедало раздражение, его не уважали. Хотелось сатисфакции.

— Как там наш генерал? — сменил он бесполезную пока тему. — Пусть приведут его…

Судских оставался таким, каким сюда попал. Ни угнетенности, ни страха Толмачев ни увидел в его глазах. Своеобразный случай в его практике, второй, между прочим, когда препараты не властны над личностью. У Судских Толмачей искал ответа, почему он, выпускник-отличник, нормальный мужчина, влачит жалкое существование, а какая-то сука из Думы, тупая и самодовольная, тащит незаконно денежки, обворовывает страну и считает себя честным? Или быть истинно честным немодно сейчас? Только с чего вдруг он считает себя честным, если нарушил клятву Гиппократа, испохабил само назначение врача и человеческие нормы поведения? Но при чем тут он? Его заставили из нормальных делать психов, так пусть отвечают те, кто велел делать это, он маленькая сошка и стать вообще никем не желает, все эти игры в честных без нормальных условий существования ничего не стоят — жизнь уходит, и пропади она пропадом, чужая жизнь. Почему одному везет, а другому нет?