Жюль Верн - Геннадий Прашкевич

24

Амьен нравился Жюлю Верну.

Зеленые парки… Набережная… Библиотека…

Конечно, Онорина предпочла бы Париж, но ей Амьен тоже нравился.

Она родилась здесь. Она здесь выросла. И теперь, вернувшись, нашла удовольствие, в некоторой степени заменявшее ей парижские развлечения: она поражала родственников, подруг и знакомых хорошо продуманными приемами и знаменитым мужем. Отношения их были далеки от совершенства, но внешнюю пристойность им все-таки удавалось соблюдать.

В стенах Амьенской академии Жюль Верн прочел очередную свою фантастическую работу «Идеальный город. Амьен в 2000 г. н. э.». (В 1875 году очерк появился в «Амьенской газете», а потом и в Париже — в издательстве Жене.)

Опять XX век…

Далекий, недостижимый…

«Дамы и господа! — начал выступление Жюль Верн. — Сегодня 12 декабря 1875 года позвольте мне пренебречь моими обязанностями директора Амьенской академии и заменить традиционную речь об окружающем нас мире рассказом о совершенно необыкновенном приключении, случившемся со мной…»

Шутка Жюлю Верну удалась.

Слушали писателя, затаив дыхание.

«У меня стародавняя привычка вставать на рассвете. Но по какой-то непонятной причине на этот раз я проснулся очень поздно. Солнце уже было в зените, стояла чудесная погода.

Я широко открыл окна. Бульвар был заполнен гуляющими, как в воскресный день, хотя я отлично помнил, что сегодня среда. Я быстро оделся, позавтракал и вышел на улицу…»

К изумлению писателя, знакомый город за одну ночь разительно изменился.

Исчезли старые каменные дома, выросли совершенно новые кварталы, обрамленные прекрасными тенистыми садами и бульварами. Конечно, массивный железнодорожный мост остался на месте, но к нему теперь вели не привычные козьи тропки, как прежде, а широкое шоссе, вымощенное плитками из порфира. Всматриваясь в прохожих, Жюль Верн не увидел знакомых лиц, но ему понравились роскошные кафе, заполненные веселой, празднично разодетой публикой. Пили кофе, просматривали газеты, слушали музыку.

О эта музыка! «И в этой области все изменилось. Никакого музыкального ритма, никакого темпа! Ни мелодии, ни гармонии! Какая-то звуковая алгебра! Триумф диссонансов! Звуки, подобные тем, какие производят оркестранты до того, как прозвучат три удара дирижерской палочки! Но слушатели аплодировали с таким энтузиазмом, словно приветствовали ловких гимнастов.

— Не иначе как это музыка будущего! — невольно воскликнул я. — Неужели я нахожусь за пределами настоящего?

Об этом нельзя было не подумать, так как, подойдя к афише, на которой были перечислены программные вещи, я прочел поистине потрясающее заглавие: "№ 1. Размышление в миноре о квадрате гипотенузы"».

Вот они — технические достижения Эдисона!

Странная звуковая алгебра одновременно транслировалась не только на новый Амьен, но и на весь мир — на Лондон, Санкт-Петербург, Вену, Рим, Берлин, Пекин, Токио. «Невольно подумаешь, что такое возможно только для обитателей Клермонского сумасшедшего дома. Но маэстро Пиановский, чей концерт я услышал, действительно играл в этот час в Париже — в чудесном зале Герца, а бесчисленные провода соединяли его гениальный инструмент с такими же электрическими инструментами других далеких городов мира».

Амьен будущего!

Никаких тупиков, никакой тесноты.

Всё в городе изменилось. Даже отношение врачей к своей профессии.

«Наши пациенты платят нам только тогда, когда они здоровы, а если заболевают, мы не получаем ни одного су. Поэтому мы нисколько не заинтересованы в том, чтобы пациенты болели…»[40]

А вот лицей — в нем обучается четыре тысячи человек.

Никакой зубрежки! К черту латынь и древнегреческий! К черту старое образование! Глубокие научные и технические знания, вот что следует давать современным молодым людям! Управлять электрическим трамваем сложнее, чем фыркающей лошадью, влекущей фиакр, это все понимают. Управлять мощными центробежными насосами, подъемниками, сельскохозяйственными машинами — сложнее, чем трамваями. Так что пора понять: будущее — это всегда усложнение.

25

К счастью, давно миновало время, когда 16 франков, отданные за сочинения Шекспира, пусть и «хорошо переплетенные, в издании Шарпантье», серьезно подрывали бюджет пишущего молодого человека. Этцель сдержал все свои обещания: гонорары, выплачиваемые им, изменили жизнь писателя.

Однажды Жюль Верн объявил о костюмированном бале.

Конечно, Амьен был заинтригован, а сам Жюль Верн не без некоторого смущения так объяснял ситуацию Этцелю: «Раз уж живешь с провинциалами, приходится подлаживаться под их нрав. Я хотел доставить жене огромное удовольствие…»[41]

Увы, удовольствия не получилось.

«Семьсот приглашений разослано, триста пятьдесят принято».

Гремела музыка, взлетали над садом великолепные фейерверки. Гости целыми толпами появлялись в саду в удивительных костюмах моряков, пиратов, принцесс, дикарей, рудокопов, воздухоплавателей, генералов, сенегальских стрелков, но та, которой бал этот был посвящен, участия в празднике не принимала.

Она лежала в спальне, прислушивалась к музыке и не могла подняться.

«Увы, — огорченно писал Жюль Верн Этцелю. — Онорина так неожиданно заболела. Я просто в отчаянии. Сами понимаете, что-либо отменять было поздно, а устроить такого рода бал в Амьене еще раз… нет, увольте… это немыслимо! И это очень жаль. Вы же знаете, я занимаю в Амьене нейтральное положение, потому мне и удалось собрать у себя поистине блестящее общество; ни одному политическому или промышленному деятелю такое бы не удалось. Денег потрачена тьма. Гости приехали даже из соседних городов, даже из Парижа…»

Сюзанна Лефевр, дочь Онорины, выступила в роли хозяйки.

«Так разбиваются сердца, — огорченно сообщал Жюль Верн Этцелю. И в который раз объяснял: — Я ведь и дал этот бал по той причине, чтобы моя жена и ее дети могли иметь в городе высокое положение, которого они заслуживают. Ну, все-таки теперь их выход в свет состоялся. Хотя, наверное, понимаете, что я сам лично эти четыре тысячи франков потратил бы иначе, скажем, на путешествие…»

26

К сожалению, Онорина чувствовала себя все хуже.

Кровотечение, открывшееся у нее, врачи никак не могли остановить.

Пришлось прибегнуть к переливанию крови — операции рискованной, даже героической по тем временам. Оплатил операцию, как ни странно, Жорж Лефевр — муж Сюзанны. Он же написал Этцелю: «Теперь мы, наконец, надеемся… Бедный муж (это он о Жюле Верне. — Г. П.) находится в ужасном состоянии. Ему не хватило сил написать Вам, и он поручил эту нелегкую миссию мне…»