Том 3. Собачье сердце - Михаил Афанасьевич Булгаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А... ордерок. Ну, будешь ты несчастным человеком. Во всяком случае, я тебя научу: когда придешь в магазин, ты не показывай ордера, а выбери сначала вещь. Пусть они тебя примут за буржуя, а потом ордер и вынешь. Вот увидишь, что будет...
«Странно... странно...» — подумал я и явился в магазин.
— Позвольте мне самую лучшую шубу, какая у вас есть. Самую дорогую, самую теплую, самую красивую и самую элегантную. Я хочу носить хорошую шубу, — так сказал я буржуазным голосом.
После этих слов с молодым человеком, стоящим у вешалок, на которых виднелась бездна шуб, сделался припадок.
Во-первых, он, как белка, взобрался куда-то наверх и потом прикатился обратно. Затем нырнул за какую-то таинственную занавеску и выпорхнул с шубой в руках.
— Прочная ли эта шуба? — спросил я, любуясь на себя в зеркало в голубой раме.
На это молодой человек ответил так:
— За внуков ваших я не ручаюсь, но сын ваш будет венчаться в этой шубе.
— Сколько она стоит?
— По теперешним временам ей нет цены, — ответил, обворожительно улыбаясь, этот бандит из магазина, — но мы из любви к человечеству и чтобы рекламировать качество нашей фирмы, продадим ее за 205 рублей. Миль пардон... Я сниму с вас пушинку.
— Я беру ее. Вот вам ордер, — сказал я, — а на остающиеся пять рублей позвольте мне три пары кальсон и полтинник сдачи. Я по рабочему кредиту.
Ах, жаль, что нельзя было сфотографировать этого преступника во время моих слов. Нижняя челюсть его легла на его галстук... Он сделал такое движение, как будто собирался отнять у меня шубу, но было поздно. И в шубе и с кальсонами я ушел из госмагазина.
* * *
Это было в ноябре. А через 4 (четыре) месяца — в марте я пришел по делу в один дом и услышал шепот девочки:
— Мама... Там к папе какой-то оборванный пришел. «Так оборванный. Как это так — оборванный. Я — оборванный. 205 рублей».
Я бросился к зеркалу, и в марте повисла моя челюсть. В углах карманов были трещины, все петли лохматились. Барашек на воротнике треснул в трех местах, локти лоснились, швы белели. А проклятая госбелка, вследствие неизвестной мне болезни, облысела в двух местах. В остальных же местах ее мех стал похож на театральный старческий парик.
За белку я плачу до сих пор. Каждый месяц.
Ботинки я купил в прошлом мае. 12-го числа. А четырнадцатого того же мая, проходя мимо Николая Васильевича Гоголя, сидящего на Арбате, услышал шарканье. Подняв правую ногу, я убедился, что правый ботинок раскрыл пасть. Из нее вывалился лоскут газеты.
— Что же это такое, глубокоуважаемый Николай Васильевич? — спросил я. — Что это такое, в самом деле? Ведь позавчера это были блистательные ботинки без каких бы то ни было признаков болезни?
Но Гоголь был безмолвен и печален на своем постаменте.
* * *
За ботинки я отдал 35 рублей.
* * *
Подвязки дамские под названием «Ле жартьер», — за 4 с полтиной, и они рассыпались через две недели.
* * *
Галоши прослужили два с половиной месяца, а с наступлением мокрой погоды служить отказались. Очевидно, это галоши, приспособленные только к сухости. И пока они стояли в передней — были ничего... галоши как галоши. Но лишь только хлынули вешние воды, они заболели и кончились.
* * *
И я заболел гриппом.
* * *
Но ведь, кажется, хотел сказать о носках. Нет. Не буду я о носках говорить ничего, чтобы не получить дополнение к гриппу еще развитие желчи. Не буду.
* * *
Достаточно. В углу висит белка. Я ее, лысой дряни, — кредитный раб. В шкафу брюки, блестящие на том же месте, где, при сидении, они соприкасались со стулом, на гвозде галстук с бахромой, на столе венские сосиски. На постели моя жена, откушавшая венских сосисков, а после них Иноземцевых капель... Довольно.
* * *
Пора, пора нам заговорить полным голосом о качестве нашей продукции.
Вечерний выпуск «Красной газеты» (Ленинград). 15 мая 1926 г.
Музыкально-вокальная катастрофа
На грязно-коричневой стене паровозного сарая висел белый плакат, возле которого стояла восхищенная толпа.
И немудрено. На плакате было изображено:
«Железнодорожники!
Внимание!
В понедельник, 26 апреля, в 4½ часа, в паровозном сарае при мастерских им. т. Урицкого состоится
Общее собрание.
Порядок дня:
1. Отчет месткома.
2. Обсуждение наказа новому месткому.
3. Перевыборы месткома.
Играет оркестр духовой музыки!»
* * *
Через день после появления означенного плаката, именно в среду, в вагонных мастерских заседал вагонный местком.
— Ну, Петя, как у них прошло? — спросил мрачный председатель у секретаря.
— Полный сбор, — ответил Петя, — сто процентов ихних приволоклось, да наших по контрамаркам было человек пятьдесят, оркестр слушали.
— Ах, халтурщики, ах, арапы, — расстроился председатель, — вот ловчилы собачьи!
— Ничего они не ловчилы, — отозвался член месткома товарищ Практичный, — а просто тамошний председатель Седулаев — умница! Знает, чем массу за жабры взять. А мы сидим, гнием. У нас на прошлом собрании сколько было?
— Семнадцать человек, — ответил Петя-секретарь.
— Ну, вот, а у них две тысячи народу! Да и семнадцать только потому оказалось, что я вовремя двери в столярный цех запер, не успел убежать народ!
— Стало быть, что ты предлагаешь? — спросил председатель встревоженно.
— Да предложение тут простое, — отозвался Практичный, — перешибить их надо.
— Ну, я ж их и перешибу! — вскричал председатель, зажженный словами Практичного. — Я покажу антрепренеру Седулаеву, что далеко кулику до Петрова дня! Далеко ему до вагонного месткома! Я им такое устрою, что слава о нас загремит по всему Союзу... Берите, братцы, бумагу, будем сочинять.
* * *
На другой день, именно в четверг, на грязной стене вагонного сарая висел плакат в три сажени:
«Всем, всем, всем!!!
Завтра, в пятницу, в 8 часов вечера, в здании вагонного сарая состоится грандиозное музыкально-вокальное общее собрание при участии лучших сил артистов и месткома, известных в Европе и Азии.
Программа:
1. Доклад о международном положении.
