Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации - Владимир Козаровецкий

Вся эта композиция – конек-горбунок промеж двух конских морд и нарисованная рядом голова взнузданной лошади – в виду сказки настолько прозрачна, что Пушкин не рискнул врисовывать ее в тетрадь 1833 года, где она слишком явно выдавала бы и свое происхождение, и авторство сказки, но – для отвода глаз – расположил рисунок на свободном месте листа с черновиком стихотворения 1825 года «АНДРЕЙ ШЕНЬЕ» . Он поступал так неоднократно, вписывая тексты, настоящее время которых хотел скрыть, на страницы с черновиками прошлых лет или на чистые листы, которые он специально оставлял в рабочих тетрадях. Для того же отвода глаз в стороне от основной композиции слегка набросана и пятая лошадиная голова. Этот «автопортрет», вынесенный на обложку 1-го издания книги «Александр Пушкин. “Конек-Горбунок”» (М., НПЦ «ПРАКСИС», 2009) настолько характерен, узнаваем и убедителен, что, независимо от отношения к моей вступительной статье, обложка была воспроизведена во всех рецензиях и TV-откликах на нее.

Таким образом, этот рисунок стал едва ли не самым серьезным аргументом, косвенно подтверждающим пушкинское авторство сказки.

XII

В 1855 году П.В.Анненков, упомянув «известную русскую сказку г-на Ершова “Конек-Горбунок”, теперь забытую» , писал: « Первые четыре стиха этой сказки , по свидетельству г-на Смирдина, принадлежат Пушкину , удостоившему ее тщательного пересмотра» . «Ни Смирдин, ни проживший еще 14 лет Ершов не оспорили сообщение Анненкова…», – заметил Лацис. Что же стояло за этим «тщательным пересмотром» ?

Наиболее вероятно, что Пушкин, «пересматривая» сказку, оставил в беловике, переписанном рукою Ершова , свою правку, и Смирдин, прекрасно знавший пушкинский почерк, эти поправки увидел. Однако главное для нас в этом свидетельстве Смирдина – не столько подтверждение «пересмотра», из которого никакого аргумента в пользу пушкинского авторства мы все равно извлечь не можем, сколько его свидетельство, что Пушкину принадлежат первые 4 строки сказки . Другими словами, эта запись Анненкова ценна не сама по себе, а как документальное подтверждение другой записи, имеющей место в бумагах Смирдина:

«У Смирдина, – писал А.Толстяков в статье “Пушкин и «Конек-Горбунок» Ершова”, – была коллекционерская жилка – он хранил автографы писателей-современников: Крылова, Жуковского, Бестужева-Марлинского, Нарежного и многих других. При просмотре описи бумаг Смирдина, составленной им самим, мы натолкнулись на любопытную запись, имеющую непосредственное отношение к теме настоящей работы: “Пушкин Александр Сергеевич. <…> Заглавие и посвящение «Конька-Горбунка»” . Следовательно, в архиве Смирдина до конца его дней хранился неизвестный нам автограф Пушкина, связанный с “Коньком-Горбунком”…

Пока нет возможности подробно раскрыть содержание этого пушкинского автографа».

Мог ли Смирдин назвать эти четыре строки «посвящением» , даже если бы Пушкин не дал им сам такое название? – Вполне, он ведь не был профессиональным литератором, чтобы разбираться в литературных терминах. Но, думаю, дело было проще.

Представим себе, что в бумагах Смирдина была страничка с такой записью:

Конек-Горбунок

Русская сказка

За горами, за долами,

За широкими морями,

Против неба – на земле

Жил старик в одном селе.

Мог ли Смирдин сам записать эти строки? Нет, конечно, тогда Пушкин должен был бы ему продиктовать их. Но это еще более невероятно: с какой стати Пушкин стал бы диктовать, а Смирдин – записывать? А вот самому записать их и отдать листок в коллекцию Смирдину – дескать, я сказку всю пересмотрел, а посвящение и переписал заново, оставьте себе – так Пушкин сказать и поступить мог. Мог ли возникнуть у Смирдина вопрос: зачем это нужно Пушкину? Да, и он сам себе ответил: Пушкин передает ему автограф и одновременно оставляет свидетельство авторства первых четырех строк сказки. Отсюда и уверенность Смирдина в том, что эти четыре строки принадлежат Пушкину. Так или примерно так рассуждали и пушкинисты, анализируя эту запись Анненкова.

И, наконец, последнее. Как мы уже понимаем, 3-я строка этого «посвящения» не могла быть написана бездарным Ершовым, а в 5-е издание сказки попала из этой записи. Почему же Пушкин оставил такую строку именно в этом автографе? – Строка гениальная, это пушкинская «черта Апеллеса» .

Этой строкой Пушкин делал свой автограф очевидным свидетельством своего авторства .

Как понимать эту запись Смирдина и сообщение Анненкова, а также само слово «посвящение» в таком контексте у серьезных пушкинистов сомнения не вызывало, в том числе ни у Н.О.Лернера, по предложению которого первые 4 строки сказки в этом варианте стали включать в собрания сочинений Пушкина, ни у М.К.Азадовского, по предложению которого включать перестали. Азадовский мотивировал свое предложение «не включать» тем, что непонятно, все ли четверостишие принадлежит Пушкину или он только отредактировал его; при этом он полагал, что строка «Против неба – на земле» – ершовская правка.

Видимо, Азадовский был так убедителен, что с момента публикации его заметки приведенное четверостишие в пушкинских изданиях больше не приводится. И правильно – поскольку приводить надо всю сказку, а не одно четверостишие. Но у меня все эти выкладки пушкиниста вызывают ряд вопросов. Например: возможно ли слова «принадлежат Пушкину» понять в смысле какой бы то ни было «редакционной работы»? Стереотип ершовского авторства был настолько силен, что пушкинист вопреки логике оттрактовал эти слова в прямо противоположном их смыслу понимании. Азадовскому «не приходило в голову, что, выправляя эти стихи», именно Пушкин правит Пушкина; между тем, на фоне общепризнанного авторства Ершова запись Анненкова подчеркивает , что эти строки «принадлежат Пушкину» .

В связи с предполагаемой пушкинистом «редакционной работой» Пушкина в этом четверостишии напрашивается и другой вопрос: мог ли Пушкин оставить автограф, в котором хоть одна строчка принадлежала не ему? Не касаясь сомнительной этичности такого предположения, замечу, что я готов понять Пушкина, как автора сказки , пожелавшего оставить свой автограф – «документ» для будущих поколений, в надежде, что мы обо всем догадаемся и все поставим на свои места. Но оставлять записанное своей рукой четверостишие, которое является отредактированным им текстом Ершова? Зачем? Может ли кто-нибудь объяснить, какой в этом смысл?

Поскольку свидетельства Смирдина и Анненкова никогда не подвергались и не подвергаются сомнению, я и предлагаю считать «Заглавие и посвящение сказки “Конек-Горбунок”» (так названы эти первые четыре строки сказки в описи бумаг Смирдина) существовавшим пушкинским автографом и на этом основании – хотя и не дошедшим до нас, но имевшим место в действительности документальным свидетельством пушкинского авторства сказки .

Стремление оппонентов представить дело так, что не было никакого автографа, понятно: это ведь и в самом деле факт, который мог бы стать решающим, если бы автограф сохранился. Потому что само появление такого автографа невозможно объяснить ничем иным, как стремлением Пушкина оставить подтверждение своего авторства. А приравнять свидетельства Анненкова и Смирдина к факту дежурные ершоведы и пушкинисты, разумеется, категорически отказываются, предпочитая цепляться за «фантастическую по своей природе версию» авторства Ершова.

XIII

Предположим, мои оппоненты, даже будучи вынуждены согласиться с тем, что Ершов не мог быть автором «КОНЬКА-ГОРБУНКА» , не согласятся с доказательствами пушкинского авторства сказки – ни с доводами по поводу высказываний Пушкина «Теперь этот род сочинений…» и «Этот Ершоввладеет…» , ни с анализом записей Анненкова и Смирдина, – настаивая на необходимости недвусмысленного документального подтверждения такого авторства. Но факт признания «неавторства» Ершова при отсутствии документальных подтверждений подразумевает, во-первых, возможность признания авторства Пушкина при тех же условиях, а, во-вторых – становится признанием имевшей место литературной мистификации. А в случае литературной мистификации меняются и способы доказательства авторства.

Рассмотрим все возможные методы доказательства пушкинского авторства сказки помимо уже упомянутых доводов.

1) Есть способ, к которому уже прибегали в истории отечественной литературы – и речь тоже шла о пушкинском произведении. Когда в начале прошлого века решался вопрос о принадлежности Пушкину «ГАВРИИЛИАДЫ» , а письменного подтверждения, то есть документального свидетельства, на руках у исследователей еще не имелось, поступили просто. Был задан вопрос: а кто мог написать эту поэму в то время, когда впервые появились ее списки? И вопрос однозначно определил ответ: только Пушкин. Что ж, мы вполне можем поступить так же и задать аналогичный брюсовскому вопрос: а кто мог в 1833 году написать «КОНЬКА-ГОРБУНКА» ? Я полагаю, ответ будет тот же.