Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник) - Анна Гаврилова

— Значит, Олег силу не против степняков копил? Значит, супротив Киева?! Вот же ж гад! Оба вы…

Розмич молчал довольно долго, после отозвался бессильным, замогильным голосом:

— Были б силы, я б тебя прирезал.

— А я тебя.

…Остаток пути провели молча. Когда лошади уставали — вели в поводу. Селенья обходили стороной, несмотря на дикий голод и жажду. Пусть народ в этих краях мирный, но в спину ударит с легкостью: дружины Осколода много горя чинили, а память у народа длинная.

В последний день припустил дождь. Земля сразу разжирела. Копыта лошадей утопали в грязи, гривастые на каждом шагу спотыкались.

К Днепру выехали затемно. Из-за туч, что заволокли все небо, тьма казалась кромешной, густой, как вареная смола.

У переправы напоролись на дозор. Дружинники не сразу признали в путниках своих. Кто-то даже порывался приложить Добродея кулаком — слишком дерзко отвечал. Розмич остудил их пыл, предъявив золоченый княжий перстень.

Величественный и безмятежный, Днепр принял варяжскую лодью в добрые руки. Бескрайний путь Трояна сверкал мириадами звезд в неизведанной вышине.

После смерти Диры Олег без стеснения занял княжеский терем. Но в том, что Новгородец решился ночевать в покоях Осколода, Добродей сомневался до последнего. Лишь переступив знакомый порог, окончательно убедился — ни совести, ни гордости у мурманина нет. Видать, неспроста духовник уверял, что рыжие рождаются в пекельном пламени, от колена самого дьявола. Потому и волос у них такой, огнем окрасился. А Олег — рыжее не бывает.

Прислужник, который был здесь ещё при Осколоде, торопливо зажигал лампады. По велению Олега притащил для путников скамью. Тут же в покои ворвалась заспанная кухонная девка, протянула Добродею кувшин. Тот сделал несколько глотков, бездумно передал сосуд Роське.

Для Олега поднесли княжеское кресло, он уселся напротив. Взгляд встревоженный, глаза кажутся ненастоящими — слишком яркие, слишком зеленые. Бесовские.

— Где остальные? — спросил Олег.

Голос Розмича прозвучал глухо, будто выпитое пролилось мимо горла, не смочив:

— До Шаркила не добрались. Хазаров встретили, передовую сотню. Все наши полегли. Скоро хазары будут уже здесь.

— А вы? Неужели сбежали? — казалось, Олег и сам не поверил в то, что сказал.

— Отпустили. Добродея отпустили, — Розмич кивнул на соседа, — а меня вместе с ним. Они велели передать, что не тронут Киев, если дань заплатим, но пуще прежней.

Губы Олега дернулись, усмешка была до того неприятной, что Добродей отвел глаза.

— Стало быть, вот-вот пожалуют гости дорогие…

— Мы их на пару дней опередили. Но если всем скопом идут, не растягиваясь — то на все три.

— Значит, с рассветом сами выступаем, — кивнул Олег. — Эта битва может стать великой… если хазарин не струсит.

— Не струсит, — сквозь зубы прошипел Добродей.

Олег одарил старшего дружинника холодной улыбкой, открыл и тут же закрыл рот. Вместо разговора с Добрей снова обратился к Розмичу:

— Отдыхайте. И если боги будут милостивы, напоим хазаров допьяна. Так, чтобы долго пить не хотелось.

Розмич спешно поднялся, поклонился. Добродей последовал примеру соратника, но с особой ненавистью отметил, что его — старшего дружинника Осколода — Олег на битву не зовет.

«Ну, ничего, мы и незваными придем!» — прорычал Добродей мысленно и, превозмогая тяжелую усталость, двинулся прочь.

В дверях они едва не столкнулись с Хорнимиром, но старик, обливаясь потом, широкими шагами прошествовал мимо — прямо к Олегу.

— Ценю твое усердие, воевода, — приветствовал его князь. — Ты как раз вовремя. Садись, в ногах правды нет.

— Не усердия ради, княже. За Киев тревожусь, — с одышкой отвечал Хорнимир, опускаясь на скамью.

— Ну так вот, слушай слово мое. Оставляю город на тебя и Сьельва, с княгиней и княжичем будет Гудмунд. Только их мои варяги да словены признают. Ты уж не обессудь.

Накажу им в дела твои не вмешиваться. Поутру горожан и прибеглых укрыть в крепости. У какого мужика не найдется копья или топора — вооружишь из запаса ратного. Я давеча сам проверял — имеется, и немалый. Понял?

— Оно, конечно, понятно, вот только давно степняки к городу не подступали. Последний раз печенеги. Народ страх потерял. Раздобрел, зажился. Трудно будет им дворы бросить. Больно много люда с окрестных земель в Киев устремилось по зову твоему. Было одних киевлян четыре тысячи, сейчас вдвое больше будет. Вот горожане и боятся воровства да мести. Ты вот давеча убийцу гридня по правде покарал, а что как без тебя самосуд устроят?

— Уже не успеют. Хазары ждать не станут. Скажи, что ноги протянут, если ослушаются. А вообще, неволить не будем. Кто без царя в голове, тому и кнут не поможет.

— Дозволь спросить, светлый князь?

— Разрешаю.

— Неужто на тот берег ступишь, сечи искать? А не лучше ли дать им бой под стенами? На холмах и в оврагах конным неуютно.

— Открытого боя не будет. Хазары задумали к югу переправляться.

— Это где Золотоношкино устье? — уточнил воевода.

— Верно. Оно самое. Только хазарская переправа будет на большом участке реки, где левые берега пологи, глубина невелика и Днепр узок.

— Значит, у Долгуна.

— Встречу их на островах и отмелях Татинецкого брода. В воде. Оттого Вельмуд с главной силою и стоит сейчас в двух верстах выше по течению, высокого дыма ждет, чтобы взять нас на борт. Тебя, воевода, оставляю город хранить, коли что не так случится. Хотя не должно, но мало ли. Будешь оборону держать, пока мы назад не поспеем. Меж оврагами киевскими засеки ставь, чтобы хазары прохода не чаяли. Едва тронемся по Днепру, конные дозоры по берегу расставь, и упаси тебя боги, чтобы хоть одна лодка вышла за нами следом «рыбачить» — не верю, чтобы не осталось в Киеве хазарских соглядатаев.

— Все сделаю. Сдюжим. Доброй удачи, княже!

— Правда за нами. Да помогут нам боги! — заключил Олег и знаком отпустил Хорнимира.

Несмотря на страшную усталость и отчаянное желание оказаться в тепле, переступить порог общего дома Добродей не смог. Осторожно уселся на крыльце, прислонился спиной к бревенчатой стенке. Небо над головой чернело, хмурилось и плакало. Крошечный козырек над крыльцом скрывал от дождевых капель, но от холодного ночного ветра здесь не спрячешься.

На плечи навалилась грусть, горшей печали старший дружинник не испытывал никогда. Это все равно что рухнуть с макушки княжеского терема на землю и не разбиться, а только сильно покалечиться. В голову лезли мрачные, злые мысли, совладать с которыми не мог.