Три подруги и пустынная кошка (СИ) - Солнцева Анастасия

Догадывался, что еще однажды увидит её?

Когда костер догорел, а это произошло быстро, мы по очереди потянулись к обгоревшим головешкам, усеянным пеплом, укладывая поверх них красные цветы, создавая подобие мемориала памяти. Я знала, что остатки кострища, усыпанные лилиями, простоят несколько дней, а потом их засеют землей, и Ниса останется в кругу своего клана навсегда.

Такие традиции.

Когда последний цветок был возложен, народ начал расходиться по своим деревянным домам, чтобы каждый в одиночестве мог подумать о ней и вспомнить то лучшее, что знал и помнил.

Я же попрощалась с дядей Изей, который на прощание очень крепко обнял меня и попросил:

— Береги себя.

Я пообещала, что беречь буду и направилась к выходу с владений клана, которые были обнесены высоким бревенчатым забором. Место находилось за городом, и многие жители из соседних поселков считали, что здесь обитает некая секта язычников, стараясь объезжать стороной.

Меня уже ждал черный джип с тонированными стеклами. Я подхватила подол длинного белого платья, села на переднее сидение, мотор завелся, мы развернулись и поехали прочь.

— Как все прошло? — спросила девушка за рулем.

— Так, как и должно было, — скупо ответила я, роясь в собственной сумочке.

— Они поверили? — задала новый вопрос моя водительница. — Поверили, что похоронили банши?

— Поверили, — проронила я, вздохнула и все-таки смогла её похвалить: — Ты молодец. Отлично сыграла.

— Отлично сыграла Нису или её смерть? — хитро заулыбалась Чума, которая даже не пыталась скрывать радость.

— Оба варианта, — не стала выбирать я что-то одно. — Ни Гриша, ни тем более Руся ничего не заподозрили.

— А ты отлично ударила, — решила она ответить взаимностью на взаимность.

— Я старалась, — хмыкнула я, оставляя сумочку в покое.

— Как хорошо, что камень не способен убить Чуму! И как хорошо, что Чума может быть кем угодно, — её глаза блестели ярче самых дорогих бриллиантов.

— Потому что Чума именно такая, какой была создана. И она выполнила миссию, для которой была предназначена.

Розабель счастливо рассмеялась, вжимая туфелькой на изящном каблуке педаль газа в пол.

Наблюдая за ней, я тоже не могла не улыбнуться. И вспомнила слова, которые хотела сказать Яну, но так и не сказала: «Именно я забрала её у тебя. Ты не смог о ней позаботиться. Она умирала в твоем замке, как когда-то умирала я в своем дворце. И обе мы умирали, потому что нас не любили. Меня — отец, а её — ты. Она так хотела твоей любви! Хоть чьей-нибудь любви, в душе считая, что не достойна её. Но ты так и не смог ей открыться. А я дала ей все — новую жизнь, новое имя, новую цель. Ты лишился её. Твоей Бель больше нет, теперь есть только моя Бель».

— Ты так странно смотришь на меня, — заметила она с улыбкой.

— Странно — это как? — уточнила я.

— Как будто, — улыбка сползла с её лица, — как будто хочешь попрощаться. Что ты задумала, Ди?

Я не успела ответить.

Из-за поворота на нас вылетел грузовик. Завизжали тормоза, заскрежетал металл, затрещало стекло, верх и низ поменялись местами. Машина, сделав кувырок, юркнула куда-то вниз и, прежде, чем удариться виском о что-то твердое, я успела подумать: «Надо было сказать ей… надо было сказать Бель, что она свободна, что я, как её создательница, отпускаю её, и она может делать все, что захочет. А теперь, кажется, уже поздно…».

ЭПИЛОГ

Я создала её такой.

Я создала её вечной.

Бессмертной.

Она — то наследие, которое я оставлю после себя. Она — мой мемориал. И создав её я стала богом.

Богом-творцом.

Я стала тем, кем никто еще не был до меня.

А все началось с истории…

С истории, которую все слышали. Кто-то в неё верил, а кто-то — нет. Но те, кто верили — именно они и создавали реальность.

Мне её рассказала бабушка, когда я была еще совсем маленькой.

Щелкая спицами под неразборчивое бормотания телевизора, она поведала мне легенду о Чуме — народном мстителе от мира магии. Чума стал воплощением справедливости, праведного гнева и независимого правосудия. Он — это отклик на молитвы всех тех, кто жаждал отмщения, но не мог добиться его собственными силами. Кто не мог защитить себя сам или в принципе не верил в возможность этой защиты.

Первые упоминания о Чуме появились еще в давние времена, когда не было на этом свете ни бабушки, ни бабушки моей бабушки. Сухи о мстителе возникали то тут, то там. Они следовали по пятам за смертью. Смерть — вот и все, что ассоциировалось с тем, кто взялся утолять чужую боль. Даже сложилось поверье, что если где-то появился символ этого убийцы — ищи рядом труп. Людей он никогда не трогал, из чего магическое сообщество сделало вывод, что Чума — не человек и охотится только за себе подобными.

У мстителя имелась собственная система принципов, очень скудная, но была. И он приходил за теми, кто по его мнению, нарушил эту систему. Любой, кто породил зло в той или иной форме мог стать следующей целью Чумы. Мститель возникал, будто из ниоткуда, вершил свой суд, причем наказание всегда было равноценным преступлению, и исчезал, не оставив никаких следов.

В какой-то момент вокруг личности Чумы сконцентрировалось столько домыслов, что слившись воедино, они породили нечто безразмерно ужасное, чему нет ни объяснений, ни оправданий.

Легенды о нем передавались из уст в уста, на каждом этапы обрастая все новыми и новыми жуткими подробностями. Лично мне ярче всего запомнилась история о банде оборотней. Звучала она так — однажды Чума поймал насильника-вервольфа и, держа в неволе больше месяца, каждый день отрезал ему гениталии, заставляя из ночи в ночь обращаться и отращивать отрезанное вновь. Пытка повторялась до тех пор, пока оборотень не признался, что насиловал не единожды и не один, а в компании высокопоставленных товарищей. Какой была судьба его дружков после того, как их имена стали известны Чуме — неизвестно, но больше их никто не видел. Они по очереди пропали без следа, один за другим. Как без следа пропал и пойманный оборотень, когда Чума с ним закончил. Кем были эти высокопоставленные лица — никто не знает, как никто не знает, какую кару для них подготовил мститель.

— Думаешь, мститель действительно существует? — испуганно вжимаясь в кресло, пискнула десятилетняя я, глядя на бабушку, чье лицо окутывали тени.

— Он существует потому что есть те, кто в нем нуждается, — в её ответе я услышала мягкую, таинственную улыбку от которой у меня почему-то побежали мурашки по коже.

Бабушка была очень доброй, в этом я никогда не сомневалась, но лишь спустя годами я поняла, что доброта порой способна приобретать неожиданные формы.

И все равно оставаться добротой…

— То есть, мститель был нужен, и поэтому он пришел? — я прижала к себе плюшевого медведя, голова которого была больше моей.

— Мстителя породила народная молва, а потом просто кто-то решил примерить на себя его маску. Так и началась история о Чуме. И в разное время за этой маской скрывались разные люди.

— Но почему именно Чума? — никак не могла успокоиться я.

— Чума — это нечто абсолютное, — поправляя клубок, в котором запуталась нитка, ответила бабушка и продолжила орудовать спицами. — Олицетворение мора, гибели. Что-то, что говорит о неимоверном ужасе, о наказании, от которого не сбежать и не скрыться. Когда-то, в середине пятнадцатого века, когда болезнь, прозванная «Черной смертью» по Великому шелковому пути пришла из Китая в Европу, стремительно начав выкашивать целые народы, летописец из Флоренции Джованни Виллани, описывая в своих исторических хрониках обрушившуюся на его город болезнь, написал в рукописи незаконченное предложение: «Чума продлилась до…». И оставил пропуск для даты, который так и не заполнили. Автор умер. Но в этом незаконченном предложении скрыта мощная символичность. Чума всеобъемлюща и не конечна.

«Всеобъемлюща и не конечна, — повторила я тогда про себя. — То есть, вечная?».