Апостол зла - Фрэнсис Вилсон

Билл свернул в специальный «карман» на скоростном шоссе, остановившись перед фургоном.

— Что вы делаете? — спросила Лизл.

— Хочу помочь этому парню сдвинуться с места.

— Уилл, мне не хочется здесь сидеть и…

— Только одну минуту.

Он поспешил к фургону. Мотор «кантри-сквайр» знаком ему не хуже бревиария[24].

Если поломка не очень серьезная, он исправит ее.

Билл облокотился на крыло и взглянул поверх мотора на парня, который, возможно, был лет на десять — пятнадцать младше его, но моложе не выглядел.

— Заглох?

Парень подозрительно покосился на него. Билл этого и ожидал. Люди склонны поглядывать искоса на предложения о помощи, исходящие от бородатых типов с конскими хвостами.

— Угу. Заглох, когда мы застряли в пробке. Трещит и не заводится. Боюсь, я не очень-то разбираюсь в машинах.

— Зато я разбираюсь. — Билл принялся откручивать гайку на крышке воздушного фильтра, открыл карбюратор и велел:

— Садись в машину и нажми на педаль газа. Один раз.

Парень сделал, что было сказано, и Билл тут же заметил, что дроссельная заслонка не движется. Заело. Он улыбнулся. С этим нетрудно справиться.

Он освободил заслонку, придержал ее в открытом положении и крикнул:

— Все в порядке, давай еще попробуем.

Мотор крутился, прокручивался, но не заводился.

— Так и раньше было! — прокричал водитель.

— Давай, давай еще!

И он завелся. Мотор задрожал, затрясся, взревел, пробудился к жизни, выбросив огромный клуб черного дыма из задней трубы. С этими моторами вечно так. Под хор радостных детских голосов из машины Билл побежал к собственному автомобилю, открыл багажник и вытащил из ящика с инструментами спрей со смазкой. Спрыснул шарниры заслонки, надел крышку, захлопнул капот.

— Вычисти карбюратор и проверь дроссель как можно скорей, — посоветовал он мужчине, — иначе это случится снова.

Парень сунул ему двадцатку, но Билл вернул ее.

— Купи ребятишкам лишний хот-дог.

— Бог вас благословит, мистер, — сказала женщина.

— Не думаю, — тихо сказал Билл, когда они тронулись с места.

Он помахал в ответ улыбающимся детям, высовывающимся из окна, и пошел к своей машине.

— Ну вот, — сказал он Лизл, заводя «импалу», — это не долго.

— Милосердный самарянин, — сказала она, с досадой качнув головой.

— Почему бы и нет? Это не стоило мне ничего, кроме нескольких минут работы, которую я все равно с удовольствием делаю в свободное время, и буквально сберегло для шестерых человек целый день.

Лизл дотянулась и коснулась его руки.

— Вы хороший человек, Уилл. Но вы не должны позволять каждому встречному пользоваться своей добротой. Они сожрут вас заживо, если вы им разрешите.

Билл повернул к очередному выезду со скоростного шоссе, развернулся и снова выехал на дорогу, взяв курс на юг к городу. Его расстроило ее замечание.

— Никто не пользуется моей добротой, Лизл. Я увидел человеческое существо, которое нуждалось в помощи; мне некуда было спешить, и я протянул ему руку. Вот и все. Невелико дело. Я уехал, думая о себе чуточку лучше, и он уехал, думая чуточку лучше о других людях. А глубоко в душе я надеюсь, что связал первое звено некой цепочки — может быть, в следующий раз он увидит кого-то, кому требуется рука помощи, и остановится. Вот в чем дело, Лизл. Все мы варимся в одном котле.

— А почему вам так важно думать о себе лучше?

Вопрос застал его врасплох. Если бы вы только знали, леди.

— Я… я считаю, это всем нужно — чуточку. Я хочу сказать, очень многие не сознают, что могли бы быть лучше или поступать лучше. Мне приятно думать, что я могу изменить что-то. Я не говорю изменить мир, хотя, если подумать, изменяя к лучшему чью-то жизнь, вы тем самым изменяете мир, правда? Ничтожнейшая перемена, но мир — хотя бы какая-то его частичка — становится лучше, когда вы ее производите.

Ему понравилась эта мысль.

— Если вы желаете стать жертвенным агнцем, я уверена, очень многие выстроятся в очередь, чтобы откусить от вас кусочек.

— Но я говорю не о жертве. Я говорю о простых, добрых, братских отношениях, о поступках, подобающих члену команды космического корабля под названием Земля.

— Вы не член команды. Вы командир. Подумайте, Уилл. Способен ли кто-то из них сделать что-нибудь — по-настоящему сделать — для вас?

Он задумался и устрашился ответа. Кто в целом мире мог помочь ему? Есть ли на свете хоть один человек, который мог бы снова наладить его жизнь?

— Нет, — тихо произнес он.

— Вот именно. Высшие держатся поодиночке. Мы — острова. Нам надо учиться жить отдельно от остальных.

Билл смотрел прямо перед собой на дорогу. «Лизл, не надо стремиться стать островом. Я знаю, что это такое. Я живу на острове пять лет, и это настоящий ад».

Но тут какое-то произнесенное ей слово назойливо засвербило в его мозгу.

— Высшие? Вы говорите «высшие»? Это еще что такое?

И она прогрузилась в пространную диссертацию о «высших» и «прочих», постоянно, где надо и где не надо, используя в качестве знаков препинания фразу «Раф говорит».

— Какая куча элитарного дерьма! — сказал Билл, когда она закончила. — Раф что, действительно верит в этот бред?

— Разумеется, — подтвердила она. — И это не бред. На вас влияют культурные традиции. Раф говорит…

— Не важно, что говорит Раф. А что говорит Лизл?

— Лизл говорит то же самое. Вас, и меня, и многих других приучили не признавать, кто мы такие на самом деле, чтобы нас легче было использовать. Оглянитесь вокруг, посмотрите на мир реально, и вы увидите, что это правда.

Билл уставился на нее.

— Что с вами происходит, Лизи?

Она повернулась к нему с искаженным от злобы лицом.

— Не задавайте мне этого вопроса! Мне его вечно родители задавали, и я никогда больше не желаю его слышать!

— Ладно, ладно, — успокоил ее Билл, изумленный этим взрывом, — остыньте. Я вам не родитель.

Он провел остаток обратного пути к городу, пытаясь растолковать ей изъяны в извращенном эгоизме Рафа — эгоист сам по себе плох, но когда он отказывается признавать ценность всех других «эго» вокруг себя, то в результате жертвует не только логикой, но и сочувствием.

Но Лизл ничего не принимала. Она полностью погрузилась в философию Рафа.

Постепенно в душе Билла нарастало глубокое беспокойство.

Что происходит? Такое впечатление, что Раф преображает Лизл изнутри, прямо у Билла под носом.

Понятно, как это случилось. Лизл, столь ранимое и уязвимое существо, была настоящей клушей-наседкой. Плохое мнение о себе, эмоциональный надрыв — и вдруг появляется необычайно привлекательный молодой человек и сообщает, что она вовсе не клуша, какой привыкла себя считать, а белый лебедь. Немножко любви и привязанности, чтобы облегчить тяжелые переживания после развода, немножко нежности, немножко терпения, и Лизл открылась навстречу. А ему явно недостаточно физического обладания. Он пытается завладеть ее сознанием. И когда защитные барьеры Лизл окончательно рухнули, принялся заполнять пустоты в ее душе, которую воспитатели не позаботились снабдить системой ценностей, стал внушать перевернутую, порочную философию, позволяющую без труда обрести высокое о себе мнение, чего она была лишена всю свою жизнь. Но это ложная самооценка, добытая за счет других. А в ходе работы по перековке Раф стал для Лизл солнцем в окошке; теперь она вращалась вокруг него, и отныне лицо ее всегда обращено к нему, только к нему.