Узы моря. Опасное соседство. Возвращение - Ялмар Тесен

Том встал, отодвинул драную занавеску, служившую дверью в их спальню, и поднял с пола свою куртку. Потом снял шляпу с одной из шишек, украшавших железную спинку кровати, потрепал жену по плечу и, когда она наконец шевельнулась, сказал: «Ну, я пошел», услышал ее невнятный утвердительный ответ, взял на кухне свой спиннинг и, минутку помедлив и хлопая себя по карманам в поисках спичек, вышел на двор, освещенный неяркими пока солнечными лучами. По отлично утоптанной тропинке он километров пять шел через лес и, минуя прибрежные утесы, вышел к морю. Высокие мощные деревья в лесу постепенно сменялись более хилыми и низкорослыми, которые, в свою очередь, уступали место похожим на газон зарослям вереска и мелианта, резко обрывавшимся у самого края каменистых утесов. Здесь виднелись следы автомобильных шин, но сейчас было еще рано, и старого разбитого «форда-универсала» он не заметил. Он выбрал себе местечко поудобнее и, пристроив удочку и рюкзак, уселся и раскурил трубочку. Парочка нектарниц с озабоченным видом сновала в зарослях эрики метрах в двух от того места, где он сидел, — самец с блестящим черным и изумрудно-зеленым оперением красиво выделялся на голубом фоне безбрежного морского простора и кроваво-красных цветов. Том отметил все это с тихим удовлетворением, однако без особого интереса.

Сейчас весь мир для него был заполнен лишь ароматами моря, и, как и всегда, когда ждал здесь, он думал о том, какой будет предстоящая рыбная ловля, и вспоминал прошлое.

Уже больше пяти лет он рыбачил вместе с Каннингемом.

Где-то раза два в месяц в лесничество привозили от него записку, и Том всегда приходил на это самое место. Порой, если погода резко менялась, он, прождав около часа напрасно, либо все же спускался к морю один, либо возвращался домой тем же путем, каким пришел сюда. У него никогда не было собственных часов, да он особенно и не стремился ими обзавестись, ибо ко времени и назначенным встречам относился философски. Он услышал грохот старого «форда» задолго до того, как тот показался из лесу, и очень обрадовался, увидев, что Каннингем приехал один. Стоило появиться здесь хотя бы одному новичку — и прощай рыбалка: Том превращался тогда всего лишь в подмастерье, в мальчика на побегушках, то есть без конца насаживал наживку, забрасывал удочки и проверял снасти. Вдвоем с Каннингемом он удил рыбу на равных, они даже перекусывали вместе, и он радовался не меньше Каннингема, когда тому удавалось поймать хорошую рыбу, если не считать того, что парочка жирных капских корацинов могла бы стать весьма существенной добавкой к рациону его семьи. Об остальной жизни своего белого приятеля Том знал очень мало. Он не сомневался в том, что Каннингем богат: тот владел огромным домом и на своей земле ничего не выращивал, только держал скаковых лошадей, которых Том считал совершенно бесполезными животными с точки зрения земледельца.

Прыжками спустившись к машине, Том снова в душе восхитился тем, как легко этот огромный мужчина с седеющей черной бородой преодолевает крутую каменистую тропу почти в полкилометра длиной, ведущего к морю, потом целый день с неизменным энтузиазмом удит рыбу, что обычно не свойственно пожилым белым, а потом снова легко взбирается по тропе вверх, пьет виски и еще по крайней мере полчаса разговаривает только о рыбной ловле, когда они едут обратно.

Если с Каннингемом приезжал кто-нибудь из приятелей, то он обычно очень много говорил и смеялся, а потом купался в удобной бухточке, а потом стоял и загорал на солнце, стряхивая воду с белых мускулистых плеч и с черных волос, покрывавших почти все его тело. Когда же они с Томом были одни, он говорил совсем мало, негромким хрипловатым голосом, но часто просто сидел и смотрел на океан, выставив подбородок и погрузившись в глубокое раздумье. Сейчас же, обернувшись к Тому, Каннингем улыбнулся, показав ряд некрупных белых, чуть выступающих вперед зубов, и громко поздоровался с ним по-английски.

Берег, расстилавшийся у подножия высоких утесов, которые повсюду опоясывали южную оконечность континента подобно замковым стенам, был пустынным и неровным. То тут, то там океан намывал маленькие песчаные пляжики, которые застенчиво прятались меж черными скалами за валами пенистых волн, и зачастую было большой неожиданностью увидеть здесь отпечатки ног другого человека. Отлив оставил на песке достаточно красноглазок для наживки, а еще они нашли несколько мидий и трех красных крабов, одного почти с ладонь Тома величиной. Выбрав местечко, они уселись на камнях, как и все рыболовы, разбросав вокруг одежду, сумки со снастью, разложив крючки, поплавки и ножи, приготовив длинную острогу и сунув в тень коробки с едой и ведро с наживкой.

Каннингем аккуратно прицепил краба к большому крючку для ловли морских карасей и предоставил Тому полную возможность ловить в боковом проливчике более легкой снастью, а сам, убедившись, что краб сидит на крючке крепко, забросил спиннинг далеко от берега, в сторону полоски более светлой, зеленоватой воды, что свидетельствовало о песчаном дне, и стал ждать. Ждать, пока клюнет морской карась, всегда приходилось долго, но Каннингем никогда не отступался, и время шло, пролетало высоко в небесах, точно кормораны над их головами, прерываемое лишь воплями куликов-сорок, и набегало на берег в бесконечном гуле приливов и отливов.

К четырем часам Том уже поймал хорошего бронзового морского леща и трех чернохвостых облад, вполне пригодных для жарки. У Каннингема два раза съели наживку, так что он насадил своего последнего краба, и долгожданный миг наконец наступил. Леса задрожала, точно нерв, когда по нему проходят неведомые токи жизненной энергии. Том сразу встряхнулся, сердце у него сильно забилось, и рыба рванула лесу так, что чуть не сломала удилище. А в следующий момент спиннинг изогнулся дугой, и колесико стремительно, со свистом начало вращаться. Каннингем издал торжествующий рев, и Том тут же бросился к нему, путаясь в собственной леске.

В течение следующих пятнадцати минут они стояли бок о бок в состоянии того редкостного возбужденного ожидания, какое ведомо только истинным рыболовам, а в глубине под ними рыба била широким, могучим хвостом, трясла огромной головой и все норовила забраться в темное местечко под скалы, но нейлоновая леса звенела у нее в пасти, и этот звук, отдаваясь эхом у рыбы в голове, преследовал ее повсюду — у рифов, на вершинах подводных скал — и никуда не давал уйти, потому что проклятая леса не рвалась, как бы рыба ее ни дергала. И вот наступил еще один редкий миг, воспоминание о котором всегда светло и бессмертно в душе рыболова: еще не погасло напряженное ожидание, но оно уже соединяется с восхищением, трепетом и, пожалуй, жалостью, ибо впервые живое голубоватое серебро рыбьей чешуи блестит под толщей зеленоватой воды. Побежденный морской карась будет теперь медленно описывать круги, все еще пытаясь сопротивляться, мечтая вырваться и вновь уплыть в темную глубину, и его бока будут сверкать, точно бриллиант светло-голубой воды, а у берега, в пене прибоя, среди колючих от черных мидий скал, станут скорее серебряными. Теперь поскорее — ведь волны дают лишь кратковременную передышку — следует воспользоваться острогой; рыба взлетает в воздух, бьется, ярко блестит на солнце, и явственно видно, как отлетают чешуйки на прибрежные скалы. Битва окончена.