Последняя тайна храма - Пол Сассман

– Мы хорошо жили, – продолжала женщина. – Открыли лавку, завели новых друзей. Общались узкой компанией. Все умерли. Я, Вольфганг, Дитер – мы последние остались. А теперь вот одна я.

Она вздохнула и задвигалась под простынями, не выпуская руку Халифы.

– Конечно, мы были начеку. Особенно после того, что случилось с Юлиусом. Они повесили его, грязные свиньи. Однако мы в принципе неплохо справлялись, наладили дела. Надеялись, что доживем в мире и спокойствии.

– Пока не появилась Ханна Шлегель, – тихо сказал Халифа.

Мерзкая гримаса исказила лицо старухи. Оскалив зубы, она показалась инспектору похожей больше на рычащего пса или волка, чем на человека.

– Одному Богу известно, как она нашла Дитера, – пробормотала старуха. – Чего он только не делал, чтобы замести следы! Даже подделал чужой труп под свой, когда мы убегали из Берлина. Оставил на убитом некоторые свои вещи, чтобы подумали, будто он погиб под обстрелом. Но эти евреи… От них никуда не денешься. Как вампиры охотятся за человеческой кровью. Везде, везде ищут.

Она стала возбужденно шевелиться, дыхание ее участилось. Медсестра подошла к кровати и положила ладонь на серый лоб, пытаясь успокоить старуху. Халифа воспользовался этим моментом и высвободил руку, не в силах больше выносить прикосновение ее холодной кожи, будто она источала какое-то ядовитое вещество. Он отодвинул подальше кресло, скрестил ноги и стал ждать, пока она придет в чувство.

– Он не рассказывал много о той истории, – продолжила Инга после того, как медсестре удалось ее немного успокоить. – Помню, дело было где-то во Франции, во время каких-то раскопок. Он говорил только, что отправил ее в лагерь в сорок третьем году. И вот через сорок пять лет, ни с того ни с сего, она звонит из луксорского отеля и требует встречи… – Она покачала головой. – Сначала он заподозрил обычный шантаж. Известно же, какие евреи жадные твари. Но когда он пришел на встречу, тупая еврейка стала вопить о справедливости, о мести, сказала, что у нее нож и она убьет его. Дитеру было тогда за семьдесят, но он держал себя в форме. В общем, он хорошенько избил ее, а потом прикончил тростью. Или ему показалось, что прикончил. Потом от Фарука мы узнали, что еврейка была еще жива, когда он ушел. – Она зашипела. – Как тараканы, нельзя их раздавить, чтобы не запачкаться.

Халифа покачал головой. Ему не верилось, что старая хворая женщина может так холодно, так отстраненно говорить о подобных вещах. «Не понимаю, – подумал он. – В этом деле совершенно ничего не понятно, как в темной комнате. И все мои инстинкты здесь бессильны. Ничего не понимаю, ничего».

– А что с ее квартирой? – кое-как собравшись с мыслями, спросил он. – Это Янсен попросил ее поджечь?

Старуха кивнула.

– Он позвонил нам и рассказал обо всем. Предупредил, что она могла оставить записи, по которым его можно найти. Он забрал ее бумажник, и в нем был ее адрес. Вольфганг связался с одним партнером из Иерусалима, и они обо всем позаботились.

Она прикрыла веки, морщинистые пальцы забегали по краю кровати.

– Бедный Дитер, он так и не успокоился с того времени. Мы все были напуганы, но он стал настоящим параноиком. Избегал незнакомцев, запирал окна на замок, рядом с кроватью держал пистолет. А когда в прошлом году умер Фарук, он просто впал в панику. Ведь никого не осталось, кто мог бы нас защитить. Именно из-за этого у Дитера и начался рак. Я правда так думаю. Постоянно на нервах, постоянно ждал неприятностей… Да, хоть он и прикончил ее тогда в Карнаке, еврейская мразь все-таки доконала и его, и нас. Как всегда. Паразиты, подонки. Травить, травить их надо…

Силы у Инги Грац были на исходе, и медсестра тихонько кашлянула и показала на часы, давая понять, что разговор надо заканчивать. Халифа кивнул и собрался уходить, однако у самой двери обернулся.

– Последний вопрос. Незадолго до смерти мистер Янсен пытался установить контакт с аль-Мулатхамом. Он говорил, что у него есть некое оружие, которое можно применить против евреев. Вы ничего не знаете об этом?

К его удивлению, женщина ухмыльнулась, издав мерзкий звук, словно от хлюпания по грязи.

– Загадка Дитера, – тужась, произнесла она. – Так мы с Вольфгангом это называли. Он часто о нем говорил, особенно когда был выпивши. «Я еще могу им показать, Инга, я еще могу показать этим щенкам» – так он любил говорить.

Она опять захихикала и плюхнулась на подушку, словно в сугроб.

– Он не говорил, что это за оружие? – спросил Халифа.

Женщина ответила отрицательно.

– А где он держал его?

Инга слегка повела плечами.

– Вроде бы он упоминал какой-то сейф в банке. Но в другой раз говорил, что детали у его друга. Не знаю. Дитер был очень скрытный.

Она кашлянула и посмотрела на потолок.

– Он все рассчитывал на новое поколение. Кому бы он мог передать секрет, чтобы Германия снова стала великой страной. Но шли годы, а никто подходящий не появлялся. И когда у Дитера нашли рак, он решил отдать оружие палестинцам. «Пусть его возьмут люди, которым оно нужнее» – так он сказал. Мы послали его письмо.

– Письмо? – удивленно переспросил Халифа.

– Палестинке, в Иерусалим. Дитер думал, что она поможет ему. Аль-Мадани, так ее зовут. Лайла аль-Мадани. Не знаю, ответила ли она ему. Надеюсь, что ответила. Надо продолжать с ними бороться. Во что бы то ни стало. Они же паразиты. Мы спасали от них человечество, понимаете? Вы же понимаете меня? Мы – ваши друзья, а евреи – паразиты.

Глаза ее медленно закатились, голос резко ослаб. Она угасала. Халифа тщетно пытался найти в себе хоть долю сочувствия к умирающей, а затем повернулся в сторону двери. В этот момент Инга каким-то образом привстала на кровати и обратилась к нему:

– Я же поправлюсь, не так ли? И вы не расскажете обо мне израильтянам? Они ведь и ваши враги тоже…

Халифа ничего не ответил, только постоял некоторое время и вышел в коридор, прикрыв за собой дверь.

Лагерь беженцев в Каландии, между Иерусалимом и Рамаллой

Встав засветло, после нескольких часов беспокойного сна, Юнис Абу Джиш умылся под ржавым краном за низеньким домом из шлаковаты и, вернувшись в свою комнату, начал тихо, стараясь не разбудить четверых младших братьев, спавших тут же, читать утреннюю молитву.

Прошло три дня после рокового звонка от аль-Мулатхама. За это время с молодым человеком произошли разительные перемены. Лицо его, и до того впалое и вытянутое, стало окончательно напоминать череп, точно плоть была высосана изнутри, а глаза выкатились и еще сильнее потемнели, походя на застоявшуюся в торфянике воду. Его поведение также изменилось до неузнаваемости. Прежде общительный и легкий на подъем, Юнис в последние дни ушел в себя, избегал людей и все время проводил взаперти, погрузившись в молитву.

«Что случилось? – то и дело спрашивала его мать, обеспокоенная странными переменами в наружности и поведении сына. – Ты здоров? Может быть, доктора вызвать?»

Он был бы рад рассказать все начистоту, сбросить часть висевшего на нем бремени, с каждым днем становившегося все тяжелее. Хотя Юнис был твердо уверен в справедливости того дела, на которое он решился, смотреть в лицо неотвратимо надвигавшейся смерти от этого было не легче. Однако ему недвусмысленно запретили обсуждать с кем-либо подробности предстоящего мероприятия, и поэтому Юнису ничего не оставалось, как заверять мать и остальных, интересовавшихся его самочувствием, что у него все отлично и волноваться ни к чему: он просто немного занят, и через какое-то время они все поймут.

Он закончил молиться, прочитав «Шахаду», и, встав на ноги, посмотрел на самого маленького из братьев – шестилетнего Салима, спавшего на матрасе, мягко дыша и вытянув худую ручку, словно пытаясь достать что-то вдали. Не первый раз за последнюю пару дней Юниса пронзила острая боль при мысли, что он больше никогда не увидит своих близких, которых так любил и так берег. Но эта боль быстро отступала, когда он говорил себе, что именно потому, что он так любит и бережет этих людей, именно ради их счастья он выбрал этот страшный путь.

Он наклонился и легонько провел рукой по волосам брата, шепча, как сильно он его любит и просит извинить за боль, которую может причинить. Затем Юнис взял с полки Коран и вышел на воздух, где в серой предутренней заре продолжил уединенную подготовку к теракту.

Иерусалим

Лайла вернулась домой в одиннадцать утра. В Иерусалиме было уже невыносимо жарко – редкость для этого времени года, – и город, казалось, погрузился в дремоту. Зайдя в квартиру, журналистка бросила мобильник и рюкзак на диван и, прослушав оставленные на автоответчике сообщения (обычный набор: ругань, угрозы, напоминания о сдаче статей из редакций), скинула грязную одежду и пошла в душ.

«Что же сейчас делать? – спрашивала она себя, стоя под плотной струей. – Куда двигаться?»

В отличие от скептичной француженки с грибами Лайла не сомневалась: Хот что-то нашел. Но что? И где сокровище могло быть сейчас? Бесследно пропало в охватившем Германию в последние месяцы войны хаосе? Если даже какие-то записи и сохранились, их никогда не публиковали. А самой заняться архивными изысканиями… Жан Мишель Дюпон сказал, что от нацистов остались тысячи, если не десятки тысяч, неисследованных папок и документов, на чтение которых могли уйти годы. И где гарантия, что в них есть хоть строчка о сокровище Кастельомбра?