Одарю тебя трижды - Гурам Петрович Дочанашвили
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— С мирными часами вас, мой хале… Вчерась драхму обещали, пожаловали бы мне, хале…
Но Доменико с омерзением бросил:
— За что? За то, что дважды пытался прирезать?
Чичио немножко, самую малость, смутился, даже потупился, но быстро оправился, заглянул ему в глаза и откровенно, осуждающе спросил:
— А сами, сами бы как поступили на моем месте, хале?
Вы еще здесь ведь, рядом со мной, так запомните — редчайший был случай! — в Каморе не смотрят друг другу в глаза, нацелятся взором то в брови, то в щеки, скользнут по губам, уставятся в лоб, но в глаза не глядят, никогда, ни за что, а столкнувшись случайно, мечут в сторону взгляд — по негласному правилу, кому же охота испытывать страх… морозом по телу. К тому ж неприятно, припомнится собственный взгляд, а мы знаем, знаем прекрасно, что собой представляем, ведь не зря, когда смотримся в зеркало, наводя красоту или бреясь, избегаем старательно глаз своего двойника.
— На, бери, — бросил Доменико, и драхма звонко отлетела от мостовой, а снова упасть ей не дали — Чичио неуловимо подхватил монету и ловко упрятал в потайной карман на груди.
— Пусть продлятся для вас мирные часы, друг…
А Скарпиозо все остерегал их, отводивших глаза:
— К самому полковнику идем, хале… Кто увяжется за нами, с полковником будет иметь дело, хале!
Алчным взглядом обжигали затылок, но следом не шли… Стояли, не двигались…
— Рубашка и брюки великоваты, — заметил Доменико.
Шли лесом.
— Откормлю тебя, хале, — усмехнулся Скарпиозо. — С твоими-то деньгами не пристало быть тощим, человека по брюху видно, по брюху судят о его достоинстве, а как же! Нагуляешь у меня жир от жареного-пареного.
— Почему рассчитаться не просишь, хале… — Доменико прикусил язык, чуть не оглянулся: как вырвалось опять «хале»!
— Чего спешить, хале.
Скарпиозо остановился, осмотрелся.
— Ты в городе чужак, и я по доброте своей предложу тебе кое-что, если снизойдешь, понятно, до меня, хале.
— Говори. — У Доменико тряслись поджилки, но с виду был невозмутим.
— Давай побратаемся, трудно в жизни без побратима. — Скарпиозо настороженно озирал окрестности. — Так вот, если не чураешься, станем побратимами, хале! Знаешь, как это делается?
— Нет.
— Не знаешь?
— Нет.
— Основа основ — земля, хале, это-то знаешь! Слыхал, верно: «Прахом был, прахом будешь», миг один наша жизнь, и что в ней ценить, если не честность, а, хале? Что другое унесем с собой на тот свет, с чем предстанем в раю, если не с добрыми делами… Как говорили в старину: «Земля еси, в землю отыдеши». Вот почему братаются в земле, в глубокой яме, — земля всему основа… Вон в том дупле у меня кирка с лопатой припрятаны… Копать сумеешь, хале?
— Попробую.
Проглянуло солнце, и в трепетном свете, проникавшем сквозь листву, засияли мириады пылинок.
— От-лично, мой славный. На, поорудуй киркой, а я отброшу землю лопатой. Ну, за дело!
Доменико кинул плащ и рубашку на землю, но Скарпиозо торопливо подобрал их, заботливо повесил на сук. Проследил за ним взглядом Доменико, расслабил свой широкий ремень и с размаху опустил кирку.
— Постой-ка… — неожиданно заволновался Скарпиозо. — Здесь уже кто-то копал. — И ухмыльнулся: — Тут уже братались, мы выроем себе другую яму, чего посягать на чужое!
Отошли шага на три в сторону. Скарпиозо первым ударил киркой и, убедившись, что земля не тронута, сказал довольный:
— Давай копай, отменное место.
У Доменико слегка дрожали колени, но руки энергично опускали кирку. Могилу рыл себе… А тот, Скарпиозо, озираясь по сторонам, вразумлял, опираясь на лопату:
— Не выжить человеку в нашем городе без побратима… Твой враг станет моим злейшим врагом, а уж друг — родней родного будет, хале… Хватит, вылезай, откину землю.
Усердно трудился Скарпиозо.
Доменико стоял в тени под деревом, не слушая Скарпиозо; понял, почему тот не убил его дома, почему уверял всех, будто идет с ним к полковнику… Прикончит его тут, у глубокой ямы, мигом засыплет землей и вернется в город, говоря — сдал полковнику, а когда люди надзирателя Наволе прекратят за ним слежку, смоется из города с драхмами. Рискованная была, вероятно, затея… Скарпиозо, утирая пот, присел на землю.
— Что в жизни ценить, как не труд, хале… Стыд и срам бездельнику, дармоеду! Не испачкайся, хале, за одежду дорого плачено.
До смеха ли было, и все же усмехнулся Доменико невольно.
— Давай, давай, веселей, — подстегивал Скарпиозо. — Хочешь, спою тебе, под песню работа спорится… Хочешь?
— Да.
— Раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре, э-э-э-х, горе матери дурного, никудышного сынка — хе-е-е, хе-е, — затянул Скарпиозо. — Для лентяя не жалеем мы хорошего пинка, о-о, о-о-о-у, хе-е-е… Хорошая песня, верно, парень?
— Да.
— Давай, давай, поживей! Ждут хвала, аплодисменты работягу славного, жрут гиены, не жалеют лодыря поганого-о-о-у, хе-хе, хе-е-е… Вылезай, выброшу землю, быстрей пойдет дело… Ты чего задом отходишь, а?
Да, он пятился, боясь повернуться в сторону укрывшегося где-то брата Александро, а Скарпиозо почему-то насторожили деревья перед Доменико, и глаза его змеями зашныряли по ним. По пояс в яме, он кряхтел, лихорадочно выкидывая землю. Выбрался из ямы, смахнул со лба пот.
— Помаши еще немного киркой, и… хватит, пожалуй, сударь. — И укоризненно добавил: — Что ты на землю сел, из дорогой материи брюки, неужто не жаль, хале…
Доменико забрался в яму. Скарпиозо сел рядом, утомился и еле тянул:
— У-у-у-о, хе-ее-е, э-э, мму-у-у-о, хе-е-е, э-э… Не жалей сил, хале, давай. Давай станем побратимами, хале, в последний раз выброшу землю. — Он огляделся. — А может, ты сам выбросишь, ты младший побратим, молодой…
Но Доменико был настороже.
— Нет, лезь ты.
Скарпиозо что-то заподозрил и с неохотой взялся за лопату.
— Между прочим, у меня, к твоему сведению, и
