Либеральный Апокалипсис. Сборник социальных антиутопий - Составитель Чекмаев

— И тем не менее, принято считать, что это был лучший танк Второй мировой войны.

— Второй мировой, тю… — правнук презрительно искривил губы. — Нашли чем гордиться. Тоталитарно–религиозные клики Востока и Запада в борьбе против демократий угробили десятки миллионов жизней…

— Вот, значит, как вам Великую Отечественную преподают… — задумчиво протянул Сергей Тимофеевич.

— Кого? — не понял правнук.

— Ну, Великую Отечественную войну.

Тимофей наморщил лоб.

— А когда такая была?..

Сергей Тимофеевич едва не поперхнулся, но тут в гостиной снова объявилась невестка:

— Тимочка, твой прадедушка устал, не беспокой его, иди в свою комнату, — заботливо проворковала она, — и вообще, ему скоро домой ехать, надо отдохнуть перед дорогой…

— Ба, ну я же сколько раз просил, я — Тимати! — вспыхнул тот.

— Да–да, хорошо, я поняла, Тимати, все ясно, — закивала Ника, выпроваживая правнука, а затем закрыла дверь и повернулась к Сергею Тимофеевичу. — Папа, — с этаким придыханием произнесла она, демонстрируя повышенную степень раздражения, — папа, я вас прошу: не морочьте мальчику голову. Я знаю, вы упрямы как… в общем сильно, но если мальчик в школе ляпнет что–то, что вы считаете правильным, ему могут повысить индекс социальной агрессии. А сами знаете, чем это чревато. Вы хотите, чтобы перед вашим правнуком закрылись двери наиболее престижных учебных заведений?

— В мое время, — сварливо огрызнулся Сергей Тимофеевич, — в престижные учебные заведения принимали тех, кто обладал необходимым уровнем знаний, а не по какому–то там индексу социальной агрессии.

— А в мое — тех, кто мог заплатить за обучение. Но каждому времени — свои законы. И сейчас они такие, — парировала невестка. — Так что если вы не хотите проблем своему правнуку, то не морочьте ему голову. Сейчас у Евроазиатского сотрудничества такая политика в области образования: максимально обходить кризисные моменты истории, которые могут возбудить взаимную агрессию различных групп населения. Люди устали от войн и всяческих иных подобных кризисов.

— Тогда, может, вообще историю изучать не стоит, — рассердился Сергей Тимофеевич, — эвон в мое время кто–то посчитал, что из пяти тысяч лет письменной человеческой истории было меньше двухсот, когда в мире хоть где–нибудь кто–то не воевал.

— Может, и вообще не стоит, — отрезала невестка, — но это не мне решать. А вас я еще раз прошу — не портите мальчику жизнь!

Вечером, уже у себя в избушке, Сергей Тимофеевич вытащил награды отца и разложил на столе. Пять медалей — «За боевые заслуги», «За отвагу», «За взятие Будапешта» и две юбилейных и два ордена — «Слава» военных лет и полученный тоже к какому–то юбилею «Отечественной войны» II степени. Про боевые награды он знал все. Отец много рассказывал ему о войне. У них с отцом это называлось «быль». Точно так же и Сергей Тимофеевич потом рассказывал о войне и сыну. А вот с внуком он уже так не общался. Когда тот родился, сын жил далеко, в Австралии и на родину вернулся только во время кризиса 2017 года, когда там стало совсем плохо. Здесь же было хоть и тоже не ахти, но терпимо… Ну а правнука, как выяснилось, все это уже совершенно не интересует…

Посидев так некоторое время, он достал коммуникатор и набрал знакомый номер.

— Привет, Тимати, — внутренне усмехаясь, произнес Сергей Тимофеевич.

— Деда, ты? — недоверчиво переспросил тот.

— Нуда.

— Bay, ты — крут! Я своим уже давно пытаюсь в голову вбить, как меня называть надо, а они — тупят. А ты сразу врубился.

— Да, я такой, — скромно согласился Сергей Тимофеевич, — я чего звоню–то… Разбирался тут в ящиках, награды нашел. Прапрадеда твоего. И вот я подумал, а чего это они у меня валяются? Лучше я их тебе отдам. Так что, время будет — приезжай, заберешь.

— Награды? Круто! Это как «Гремми»? А за что он их получил?

— Ты приезжай — расскажу.

— Хорошо, завтра приеду. Ты их далеко не прячь.

Дав отбой, Сергей Тимофеевич некоторое время сидел, задумчиво глядя на ордена и медали своего отца. Какое будущее их ждет? Сможет ли он завтра так рассказать о них правнуку, что тот будет хранить их всю жизнь, гордиться именем деда, или… или загонит их каким–нибудь скупщикам и продолжит настаивать, чтобы все именовали его этим дебильным имечком Тимати? И надо ли было вообще заводить этот разговор? Ведь Ника права, и знание всего, что он завтра будет рассказывать правнуку, действительно может выйти ему боком. Так уж устроена современная жизнь…

А потом отодвинул награды в сторону и взял свой старенький планшетник. К завтрашнему разговору надо было хорошенько подготовиться. Он открыл текстовый редактор, задумался, а потом решительно набрал фразу, давно считающуюся едва ли не крамольной. «Мы, русские…»

Маленькое послесловие.

Уж не знаю, как оценят читатели мой рассказ — как набор банальностей или как пустое нагнетание страстей, но все дело в том, что в нем нет ни грамма фантастики. Все повороты сюжета так или иначе уже присутствуют в современной нам жизни. Эпизод с обвинением в фашизме вследствие употребления привычного ругательства мне рассказал экскурсовод, бывший наш эмигрант, уехавший в США после того, как он «отстоял Белый дом» в 1991 году. Правда, он рассказал это не с удивлением или возмущением, а с гордостью за свое чадо. Эпизод с политикой в области образования — прямая цитата из общения с женой одного из наших инженеров, которая семь лет прожила в Бельгии. Ее сын проучился в местной школе пять лет. Это тоже уже существующая практика Евросоюза. Ну, а насчет слова «русские» я некоторое время назад общался с одной весьма активной украинской поэтессой, которая убеждала меня, что употребление слова «русский» сильно оскорбляет иные народы, населяющие Российскую Федерацию. И что правильнее было бы говорить «россияне». Так что мой рассказ не фантастика, а всего лишь вариант нашего будущего, все необходимые элементы для формирования которого уже есть в нашей сегодняшней жизни. И, если оно вам нравится или, хотя бы, не вызывает протеста, оставляет равнодушным — оно наступит.

Алексей Ерошин. Отцы и деды

Ну что, будем и дальше играть в молчанку? — спросил Мирошников, доставая из початой коробки «Казбека» новую папиросу. Рядовой Кирюхин хмуро глядел исподлобья и ни в чем сознаваться не собирался.

— Не знаю, чего вы от меня хотите, товарищ младший лейтенант.

«Не так, не так бы с ним надо, — подумал Мирошников. — А дать бы кулаком по столу, чтобы карандаш в щепы, да рявкнуть по–медвежьи, чтобы в портках замокрело — тогда бы спесь–то подрастерял. А может, и нет. Полтора года на фронте, из них год на передовой, медаль «За боевые заслуги» — поди, кой–чего пострашней особотдела видал».

— Курить хочешь? — спросил он беззлобно.

— Не курю я, товарищ младший лейтенант, — устало напомнил Кирюхин.

— И правильно, — кивнул Мирошников. — Курево, говорят, жизнь укорачивает. А ты молодой, тебе бы жить и жить еще, верно? Кабы не эта бумажка.

Лейтенант продул бумажную гильзу, постучал ею по коробке, вытрясая остатки табачных крошек, старательно обмял папиросу гармошкой и, не торопясь, прикурил от «катюши» — коптилки.

— Это ведь я с тобой по–человечески, по–свойски говорю, понимаешь? — продолжил он. — Там… Там с тобой нянчиться не будут. Поэтому лучше, если ты мне, вот здесь, все и расскажешь.

— Я уже все вам рассказал, — ответил Кирюхин, — как в красноармейской книжке записано, так и есть, мне скрывать нечего. И товарищи соврать не дадут.

— Вот с товарищами–то у тебя и проблема, — перебил Мирошников, пустив сизую струю крепкого дыма в закопченный потолок блиндажа. — Вот что пишет, к примеру, рядовой пулеметной роты Кравченко, цитирую: «Вернувшись из госпиталя 12 сентября сего, 1942 года, встретил у полевой кухни своего старого товарища, рядового третьего взвода первой стрелковой роты Михаила Кирюхина, который совершенно меня не узнал, хотя до ранения мы с ним были очень дружны, поскольку призывались из одного села. Прошу на основании моих слов проверить этого товарища, который лицом есть вылитый мой земляк и боевой товарищ рядовой Кирюхин, а по существу совсем другой человек, и может статься, немецкий шпион–диверсант. С моих слов записано верно, число и подпись: рядовой Кравченко».

— Дурак этот Кравченко, — сказал Кирюхин. — Я после второй контузии много чего напрочь позабывал. Имена и лица до сих пор еще путаю, бывает.

— Бывает, что и вошь кашляет, — проворчал Мирошников, попыхивая папиросой, — но моя обязанность — проверить и доложить. Проверить я не могу: госпиталь попал под бомбежку, все бумаги сгорели, члены врачебной комиссии убиты или пропали без вести. А поскольку возиться мне с тобой здесь нет никакой возможности, я твое дело должен передать в Особый отдел ОГПУ дивизии. Понимаешь?