Любовь в награду - Джулия Лонг

Джек кивнул.

– Когда у тебя нет папы… ты должен научиться быть сильнее, смелее и изобретательнее. Это слово означает, что ты всегда будешь лучше других знать, как позаботиться о себе и о тех, кого ты любишь. Иногда человек чувствует себя одиноким, если у него нет отца, но если у тебя большое сердце – а у тебя оно большое, – ты никогда не будешь одиноким долго.

Ла Вей был уверен, что Джек внимательно его слушает. Мальчик сидел неподвижно, правда, начал теребить пуговицы на сюртуке Филиппа.

– Видишь ли, Джек, твоя maman любит тебя за двоих. Я еще не встречал женщины, которая любила бы кого-то так же сильно, как любит тебя твоя мама. У нее огромное сердце, и она для тебя все равно что мама и папа, вместе взятые. Ты такой везучий, Джек, и такой особенный, поэтому вы и даны друг другу, чтобы друг друга любить. И ты достигнешь в жизни всего, чего захочешь. Я уверен, что ты вырастешь очень хорошим человеком, потому что ты уже сильный, смелый и изобретательный, а еще отважный, добрый и умный. А Колетту мы пожалеем и будем снисходительны к ней, потому что только несчастливые люди могут говорить такие нехорошие вещи. Хорошо?

– Хорошо. – Похоже, Джек стал несколько веселее. Глубоко вздохнув, он прижался к груди Филиппа.

– Временами мы очень остро чувствуем что-то, да? Настолько остро, что нам хочется убежать от этого, разбить что-то. Но ты должен остановиться и сначала подумать, не испугается ли за тебя человек, который тебя любит, не будет ли по тебе скучать. Ты всегда можешь сказать своей маме, что тебя тревожит. Твоя мама очень беспокоилась, Джек. И… я тоже, – договорил он.

– Прости меня, Великан.

– А теперь я отведу тебя домой, хорошо?

– Хорошо, Великан.

Ни Джек, ни Филипп не услышали шагов Рамзи и Элайзы, поднимавшихся по лестнице, ведомых прерывающимся светом фонаря наверху.

Дождь стал чуть слабее после настоящего ливня, и, несмотря на уговоры викария дождаться утра в его жилище, они все захотели вернуться домой.

Всю дорогу по холмам Ла Вей нес спящего Джека на руках, а Элайза освещала путь фонарем, огонь в котором, слава Богу, не гас.

В пути они хранили молчание – подавленное, смиренное, благоговейное, тихое и очень покорное.

Ни один из них не чувствовал холода.

Филипп не думал, ни о чем не думал.

Он просто прорывался сквозь тьму, как животное, выскочившее из ловушки, потому что был готов ради нее на все. Он не мог различить, что лучше для нее, а что для него самого, потому что они, казалось, были одним существом.

Филипп полагал, что такое происходит, когда кто-то еще становится твоим сердцем. А еще он догадывался, что Элайза слышала все, что он говорил Джеку.

Туча промчалась мимо полумесяца, тот наконец засиял на небе и осветил им дорогу домой.

– Прости меня, мамочка. Я люблю тебя, мамочка.

– Я знаю, солнышко мое. Я тоже люблю тебя. Ты ведь больше так не поступишь?

– Нет, мамочка, – сонно пробормотал Джек.

Стянув с сына промокшую одежду, Элайза вытерла его сухим теплым полотенцем, а затем надела на него ночную рубашку. В постель она отправила Джека с подогретыми кирпичами, чашкой горячего шоколада и львом.

Элайза прижимала Джека к себе, пока он не заснул, а произошло это почти мгновенно.

Она слушала ровное дыхание сына и считала его вдохи, словно хотела восстановить пропущенные за то время, когда мальчуган находился на колокольне, безуспешно пытаясь позвонить в колокол. Пытаясь достичь чего-то.

И тут Элайза начала дрожать.

Выскользнув из постели Джека, она разделась и вынула заколки из волос, тряхнула головой – волосы шатром рассыпались у нее по спине.

Закутавшись в халат, Элайза зажгла свечу и стала спускаться вниз по лестнице, двигаясь почти как лунатик к единственному на свете человеку, рядом с которым она чувствовала себя в безопасности.

Она трижды постучала в дверь его кабинета. Тихонько постучала.

Ответа не было.

Элайза нажала на ручку двери, ручка подалась. Она на несколько дюймов приоткрыла дверь – дверь открылась без скрипа.

Филипп сидел у камина в своем большом кресле с подголовником, лениво держа в руках бокал бренди.

Он смотрел на огонь с таким же выражением, с каким однажды при ней смотрел в окно. Быть может, он не слышал ее стука из-за шума дождя, который снова хлынул с небес с библейской мстительностью.

Ла Вей успел переодеться и теперь был в рубашке и панталонах, без сапог, а его все еще слегка влажные волосы причудливо курчавились на висках.

Он поднял голову.

А потом замер.

Очень осторожно поставил бокал с бренди на стол, стоящий у кресла.

Глаза Филиппа неотрывно следили за тем, как Элайза приближалась к нему, словно это было пришествие ангела.

Остановившись перед ла Веем, Элайза позволила ему рассмотреть смутный силуэт своего тела, закутанного в халат.

Она заглянула ему в глаза – они были горячи, как бренди, и отражали пляшущий в камине огонь.

Упав на колени перед Филиппом, Элайза положила голову ему на колени. Некоторое время он осторожно, бережно, молча гладил ее волосы.

Элайза заплакала и уже не могла остановиться. Весь пережитый кошмар, неведение, позорное слово «бастард»… Ей не вынести, если из-за нее Джек потеряет все, чего хочет. Все это разом выплеснулось из души бурными слезами.

Филипп гладил ее по голове, бормоча ласковые слова:

– Cherie, не плачь. Ma coeur [15], все в порядке. Джек в безопасности…

– Я так испугалась. – Элайза дрожала – запоздалая реакция на страх.

Приподняв, Ла Вей усадил ее на колени и крепко обнял, чтобы согреть теплом своего тела. Наконец дрожь унялась, Элайза постепенно перестала всхлипывать.

Некоторое время они молчали. Элайза опустила голову ему на плечо. Филипп прижимал ее к себе. Она вспомнила, что еще недавно раздумывала о том, находила ли другая женщина покой в его объятиях?

Похоже, в них покоился весь мир.

– Я так давно пыталась уберечь его от этого слова, Филипп, – наконец промолвила она. – В доме викария его едва ли стали бы так называть. Все это моя вина. Это я сделала с ним.

– Ты не сделала ничего плохого, ты только любила его, – возразил Ла Вей. – Это с ним сделал его отец. Ты не можешь защитить его от мира. Но ты можешь научить его, как жить в этом мире. В твоих силах объяснить Джеку, что он может остаться добрым, даже если все остальные несправедливы к нему. И кто может все это знать лучше тебя?

Элайза повернула голову, чтобы посмотреть Филиппу в глаза. А потом провела пальцем по его подбородку, его чувственным губам, и он не противился этому. Он просто наблюдал за ней, его глаза горели, пляшущие языки пламени отражались в его зрачках. Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга.