Балканский венец - Вук Задунайский

На другой день встал господарь с постели как ни в чем не бывало и занялся делами привычными – то с войском своим, то с царедворцами, то на охоте весь день пропадает, а ведь разменял уже восьмой десяток. Пыталась перечить ему Симонис – мол, поберечь лучше себя, не перетруждать. Но перечить Милутину – все равно что воду лить против ветра. «Ни один Неманич не преставился лежа в постели, ибо нет хуже позора, – был ответ. – Всегда умирали мы с оружием в руках. И не были жены наши никогда сиделками». Все как всегда. Ја сам краљ, на мени је одлука[137]. И что ты на это скажешь? Жил господарь жизнью через край, дышал полной грудью, ни в чем себе не отказывал и меры даже знать не хотел.

Через полгода привезли юнаки бездыханное тело господаря с осенней охоты, еле успели соборовать его. Случилось несчастье на привале, когда разжигали большие костры и жарили на них туши оленей и вепрей, а на траве расстелены были богатые узорчатые ковры да посуда драгоценная на них разложена. Встрепенулся вроде бы король и молвил: «Ја чујем рог. У шуми још увек је лов?»[138] Но ответствовали ему все: «Не, господару, учинило ти се. Ми ништа не чујемо»[139]. Однако же когда подняли они серебряные чарки со шливовицей, за удачный лов, опять встрепенулся король, даже чарку свою не выпил: «Ја чујем рог. То је лов»[140]. Но ответствовали ему: «Не, господару. Ми ништа не чујемо. Немо овде другог лова»[141]. А потом, говорят, когда сели все на ковры и принялись за дичину, истекающую нежным золотисто-розовым соком, король, не разделявший их трапез, стоял поодаль с сыном своим, но вдруг бросился прочь да вскочил в седло свое с криком: «Ја чујем рог! Они ме зову!»[142], и прянул конь его прямо в чащу.

Побросали все юнаки да устремились следом, но никак не могли догнать короля, только мелькал он впереди, среди деревьев, да стучали подковы коня его. Но вдруг все стихло, и узрели юнаки – вон он, господарь их, лежит на листьях опавших да глядит в небо, не говорит ничего, сам живой еще, глаза же его будто стекло, а конь бродит вокруг и ржет. Видать, в скачке случился у короля удар, и пал он на землю. Забрала господаря Дикая Охота, ибо звучали рога ее только для него одного. Верой и красотой строил он страну свою, и расцвела она наконец долгожданными и преизобильными цветами. Правил он сорок лет и воздвиг сорок монастырей, в коих стал ктитором[143], – по храму на каждый год, ибо дал когда-то обет в том. Твердили иные злопыхатели, что много было грехов у господаря и что так замаливал он их пред Господом. Всяко может быть, только что с того? Не для того жизнь дается человеку, чтоб не грешить, а для того, чтоб замолить грехи свои.

Люди при Милутине зажили богато и вольготно. Не токмо князья да бояре, но даже и простолюдины, ибо много делал он и для них. Больницы и дома странноприимные отстроил, а прежде их в стране в глаза не видывали, и подаяние раздавал, не скупясь, тем, кому потребно оно. Не был побежден Милутин ни в едином сражении и вдвое увеличил размеры державы своей супротив того, что оставили ему отец с братом. Простиралась она теперь от Дуная, что называли ромеи Стримоном, до Ядранского моря, от Дрины – до моря Белого, вплоть до самого Афона. Пережил господарь пятерых жен своих и детей без счета, и даже внуков иных, а сына даже ослепил своею рукою.

Но едва накрыла могилу господаря плита мраморная, как снова налетели на Сербию злые ветры. Держали страну прежде сильные руки, а как ослабли да разомкнулись, так и стряслась беда. Обернулась королева, на троне сидючи, а вокруг – никого из тех, на кого можно было бы опереться. Сын в бой рвется, да только молод он еще, годков ему всего шестнадцать, и хоть мечом справно машет да «Стратегион» одолел, но господарю ж не токмо сие потребно.

Тут же и враги старые ждать себя не заставили – и как они, проклятые, скоры-то на подъем поживы заради? При Милутине и голову поднять не смели, скор был господарь на расправу, а тут вольницу почуяли. Бежал из крепости, подкупив стражников, Владислав, объявился на северной границе с войском, наполовину сербским, наполовину венгерским, господарем себя кличет – дескать, по договору в Дежево после смерти Милутина править потомкам брата его, Драгутина, а что отрекся тот под принуждением, так не мог он отречься за сына. Покинул обитель свою и королевич Стефан. Те, что приставлены были следить за ним, сами признали его королем и подались вместе с ним, а иноки тому не препятствовали. Объявился Стефан на восточной границе с войском, наполовину сербским, наполовину болгарским, помог ему царь Шишман, муж сестры его Анны. Тоже господарем кличет себя Стефан по праву, ибо он старший сын Милутина и преемник законный.

И собрались все, кто верен остался семье господаревой, в Призрене, провозгласили королем сербским Константина да поставили его во главе воинства, ибо ему завещал Милутин державу свою, его назвал преемником своим. Перекрестила Симонис сына на прощанье и долго глядела вослед ему, тяжко было у ней на сердце.

Двинулись все три воинства, равные по мощи, навстречу друг другу. Только сталь могла решить спор Неманичей. Почуяла Симонис неумолимую поступь проклятия. Разливалось оно в воздухе, текло по воде и стелилось по земле. Скоро, очень скоро падет оно на головы жертв своих. Широка земля, высоко небо, можно идти на все четыре стороны и никогда не встречаться, но раз родился Неманичем, никуда тебе не деться, найдешь ты проклятие свое, и оно тебя отыщет, где бы ты ни был. Не разойдутся двое Неманичей на одном поле, не разъедутся, не уживутся они там – многое могла поведать о том королева сербская. А тут их сразу трое собралось. Не носит столько земля.

Ни жива ни мертва сидела королева в палатах своих, когда принесли ей добрую весть. Встретились в поле два воинства, Владислава и Константина. Досталась победа Константину. Зарублен был умудренный летами бунтовщик молодым королевичем в честном бою. Отныне не будет ветвь Драгутинова воду мутить, ибо не оставил брат старого господаря более сыновей. Хотя нет, был еще сын, Урошичем звали его в миру, но убоялся он проклятия родового и скрылся от него за стенами монастырскими, приняв постриг, и не коснулось его проклятие крылом своим. И хотя радостной была весть о победе, не по себе стало королеве, ибо вновь свершилось неизбежное – брат убил брата. Но впереди ждала сеча еще страшнее прежней.

Как встали друг против друга два воинства – одно Константиново, другое Стефаново, – не смогла королева усидеть на месте. Берет она перо и бумагу да пишет письмо Стефану – когда-то жениху своему нареченному, а нынче выходит так, что и первому врагу: «Заклинаю тебя, Стефан, всем святым, что есть у тебя, не дай свершиться греху тяжкому. Не убий сына своего Константина – сын он тебе, хотя и сам о том не ведает. Не допусти смертоубийства, иначе вновь падет проклятие Неманичей на тебя и на потомков твоих и сотрет их с лица земли». Запечатала королева сербская письмо печатью своей и шлет с гонцом к Стефану. Все продумала королева – не станет убивать он сына своего. Одно только позабыла – ослеплен Стефан, нет у него глаз, нечем прочесть ему послание ее, а чужим людям видеть его не надобно.