Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Альберт Рис Вильямс

Интерес к собранию в цирке «Модерн» подогрела уличная демонстрация, состоявшаяся 17 декабря и провозглашенная газетой «Правда» за день до ее проведения заголовком: «ЗАВТРА ДЕМОНСТРАЦИЯ!» Вот что было написано:

«Пусть стройные ряды рабочих и крестьян потекут широким потоком по улицам и площадям, и да разнесутся повсюду их призывы к труженикам всех стран подняться и развернуть красное знамя пролетарской революции в общей борьбе за мир и социализм.

Через солидарность и организацию пролетарских рядов мы покажем всем врагам Советской власти несокрушимую силу, объединенную волю всех трудящихся, готовых все, как один, грудью встать на защиту великого дела пролетарской революции.

Уже восходит заря мира и социализма!

Да здравствует демократический мир и социализм!»

Все эти события, демонстрация, собрание в цирке и позже официальное собрание в Смольном, отмеченные историком Карром, на самом деле являлись прелюдией к Третьему интернационалу, который так и не состоялся в 1918 году из-за Брест-Литовска и интервенции. Ораторами выступили: Карл Хогланд – Либкнехт Скандинавских стран, мэр Стокгольма Линдхаген, Эгед Ниссен, мэр Ставангера (Норвегия), товарищ Раковски из Румынии, Рид и я. Владеющая многими языками Александра Коллонтай переводила для всех нас. Хогланд и Ниссен отбыли срок в тюрьме, и их высоко ценила «Правда», теперь же стало известно, что и Рид был осужден, и энтузиазм репортера «Правды» зашел так далеко, что уже приговорил Рида к двенадцати годам заключения.

Пространная статья в «Правде» приводила несколько прямых цитат из каждого выступления ораторов, и я вовсе не уверен, что Рид слишком преувеличивал, как это было указано. После абзаца о его двенадцатилетнем заключении «за борьбу против американских империалистов и в поддержку русских большевиков» шел следующий параграф:

«Товарищ Рид в своей речи доложил, что Американская социалистическая партия выросла и окрепла за годы империалистической войны и что события в России подтолкнут дальнейшее развитие классовой борьбы в Америке, которая сейчас принимает особенно острую форму».

На самом деле было множество признаков, что на родине классовая борьба обостряется. Никогда в истории Соединенных Штатов не было столько многочисленных и яростных забастовок, как в 1913 -1917 годах. Однако Социалистическая партия на родине, как и в Европе, раскололась по вопросу о поддержке войны; одна группа стала «патриотами», другая боролась за интересы международного рабочего класса. Я очень сомневаюсь, чтобы Рид, которого очень раздражали неудачи на родине, мог бы в целом хвалить Американскую социалистическую партию.

Истрепанный экземпляр того, что сейчас стало реликвией коллекционера, небольшой журнал под названием «Год революции», изданный Юджином Дебсом, можно найти на полках Публичной библиотеки в Нью-Йорке. Там есть статья, которую я написал для этого издания (первый и последний выпуск), отмечающая первую годовщину образования Российской Советской республики. Поскольку часть статьи касается собрания в цирке «Модерн», и эти абзацы часто цитировали другие авторы, а также потому, что эта статья больше чем что-либо, что я написал после этого, передавала атмосферу «Духа интернационализма» – таково было ее название, то я без колебаний сейчас процитирую ее.

«Это было в разгар зимы, в страшно холодный день, когда мы наткнулись на шествие, струившееся по Троицкому мосту. Между минаретом мусульманской мечети с голубым куполом и сияющим золотым шпилем Петропавловской крепости располагался новый собор пролетариата. Это было огромное, низкое, серое здание, называемое цирк «Модерн». Черные массы народа столпились у входа.

– Почему они не открывают двери и не впускают людей? – спросил я, когда мы проходили мимо толпы, а затем вошли в боковые двери в огромную темную пещеру. Это была громадная яма, вырытая в земле и подпиравшая сотней балок чудовищную арочную крышу. Однако мы не увидели ни пола, ни крыши, ни сидений в широком круге, который рядами поднимался вверх от арены. На самом деле мы вообще ничего не видели и, ведомые Коллонтай, пробирались во тьме по проходам наверх по каким-то ступеням, пока не вышли на несколько грубых досок, которые служили платформой. Света здесь не было, так как в тот день в Петрограде не было угля.

– Почему они не открывают двери и не впускают людей? – повторил я.

– Здесь уже пятнадцать тысяч, – ответила Коллонтай, – и все здание битком забито до крыши!

Из-за мертвой тишины это заявление казалось невероятным. Кто-то зажег свечу, чтобы можно было видеть лицо оратора – крошечная искорка мерцала в темноте.

– Идите, говорите! – сказала Коллонтай.

Казалось глупым говорить в громадной пустоте. Однако исполненный веры, я возвысил голос и открыто воззвал в темноту ночи.

– Товарищи! Я говорю от имени американских социалистов-интернационалистов !

И словно залпом яма взорвалась пятнадцатью тысячами голосов:

– Да здравствует Интернационал!

Это слово было словно спичка, которая подожгла пороховой склад.

– Да здравствует Интернационал! – Эта фраза всегда могла зажечь аудиторию. Когда она срывалась из уст иностранца на ломаном русском языке, то она начинала огромный пожар.

И с каким воодушевлением они пели Интернационал! Не так, как мы поем его здесь, когда часть певцов лишь догадывается о словах и большинство – просто смотрят. Здесь, в России, каждый революционер уверенно знает каждое слово и все поют так, словно от этого зависит их жизнь… В этом пении они обретают силу, подтверждают воинственность своей веры, заостряют лезвие своего болевого духа».

Когда я стоял на мостике линкора «Республика» и 11 000 матросов трубили в трубы, приветствуя американских интернационалистов, это было одновременно волнующим и унизительным опытом, ибо вера, которую они вкладывали в почти не существующий интернационализм, имела слишком хлипкое основание. Я чувствовал, что они воображают меня представителем миллионов американских матросов, солдат, шахтеров, железнодорожников, сталелитейных рабочих и портовых грузчиков, которые все объяты тем же огнем. А я на самом деле представлял те небольшие группы интеллектуалов среди местных представителей Нью-Джерси, к которым обращался во время избирательной кампании в пользу Дебса.

Большинство из слушателей никогда не встречали и я не уверен, что вообще когда-нибудь видели интернационалиста. Мы были настоящими, подлинными натуральными иностранцами, символами во плоти. Мы даже не были похожи на интернационалистов (и даже мэр Стокгольма не был на него похож). В ретроспективе мы не были такими уже непредставительными. В Америке мы дожили до того времени, что смогли выполнить свое обещание и рассказать миру о Великой Октябрьской революции. В России, когда мы стояли перед аудиторией и говорили, то понимали, что движение в Соединенных Штатах имеет большое значение, однако оно не настолько сильно, как хочет думать наша аудитория. На родине, наоборот, движение в России, которое мы представили своим слушателям, казалось намного грандиознее, чем аудитория представляла себе – или могла бы представить.