В поисках древних кладов - Уилбур Смит

— Вы не сможете путешествовать без него, — убеждал майора губернатор. — Это было бы сумасбродством. Его услугами пользовался даже ваш отец, знаменитый доктор Фуллер Баллантайн. Именно он показал вашему достославному отцу путь к озеру Малави.

Зуга приподнял бровь:

— Мой отец был первым человеком, кто дошел до озера Малави.

— Первым белым человеком, — деликатно поправил его губернатор, и Зуга улыбнулся: это был один из тех тонких нюансов, какими Фуллер Баллантайн защищал свои открытия и исследования.

Разумеется, люди по берегам озера живут уже по крайней мере две тысячи лет, а арабы и мулаты торгуют там две сотни лет, но они не белые люди. Вот в чем существенная разница.

Наконец Зуга сдался, догадавшись, что этот образец совершенства является еще и племянником губернатора и что дальше экспедиция пойдет несравненно более гладко, если в ее составе будет человек с такими связями.

В первые же несколько дней он получил повод изменить свое мнение. Их спутник оказался хвастуном и занудой. Его запас историй был нескончаем, и героем всегда оказывался он, а явное пренебрежение истиной ставило под сомнение все излагаемые им сведения.

Для Зуги оставалось загадкой, хорошо ли этот человек говорит на племенных диалектах. Со слугами он предпочитал общаться с помощью носка собственного ботинка или с помощью плети из кожи гиппопотама, с которой никогда не расставался. Что касается его охотничьего мастерства, то тратил он несметное количество пороха и зарядов.

Баллантайн растянулся на корме баркаса в тени брезентового навеса и, держа на коленях блокнот, делал зарисовки. К такому времяпрепровождению он пристрастился в Индии, и, хоть и знал, что не обладает большим талантом, все же это занятие помогало скоротать часы досуга и сохранить наброски людей и мест, событий и животных. Некоторые из рисунков и акварелей Зуга намеревался включить в книгу с описанием экспедиции. Эта книга принесет ему состояние и славу.

Он пытался передать на бумаге необъятность реки, вышину пронзительно-синего неба и полуденных грозовых туч, громоздящихся, словно башни, как вдруг раздался грохот ружейного выстрела. Майор раздраженно нахмурился и поднял глаза.

— Опять он. — Робин уронила книгу на колени и оглянулась на вторую баржу.

Взгромоздившись на самую вершину груза, Камачо Нуньо Альварес Перейра перезаряжал ружье, шомполом забивая заряд в длинный ствол. Высокая фетровая шляпа торчала у него на голове, как каминная труба, а вокруг тульи, словно печной дым, развевались страусовые перья. Зуга не видел, в кого он стрелял, но догадался, какой будет его следующая цель. Течение отнесло баркас к внешнему краю широкой излучины, и кораблик, пыхтя, пытался пробраться между двумя песчаными отмелями.

Белый песок сверкал на солнце, как альпийские снежные поля, и на нем резко выделялись черные тени, похожие на округлые гранитные валуны.

Баркас медленно приближался, и тени превратились в стадо сонных гиппопотамов. Их было не меньше дюжины. Один из них, огромный, покрытый шрамами самец, лежал на боку, выставив напоказ громадное брюхо.

Зуга перевел взгляд с огромных спящих животных на Камачо Перейру, плывшего на второй барже. Камачо приподнял шляпу и приветственно помахал. Даже издалека его зубы сверкнули как семафор.

— Сам нанимал, — елейно сказала Робин, проследив за взглядом Зуги.

— Он нам пригодится. — Зуга посмотрел на сестру. — Мне говорили, что он лучший охотник и проводник на всем восточном побережье.

Оба глядели, как Камачо, закончив заряжать ружье, ставит боек на взрыватель.

Вдруг спящие гиппопотамы заметили приближающийся баркас. С проворством, удивительным для таких неуклюжих на вид животных, они вскочили и помчались по белому песку, вздымая огромными ногами тучи пыли. С громким плеском, подняв каскады брызг, они плюхнулись в воду и быстро исчезли, оставив на поверхности гроздья пены. С носа первой баржи Зуга ясно видел темные тени в глубине. Чем больше Зуга глядел на них, тем большую симпатию и восторг вызывали у него эти нерасторопные существа Он вспомнил детский стишок, который ему читал дядя Уильям. Стишок начинался так: «Гип-по-кто-там?»

Баллантайн все еще улыбался, когда невдалеке от баржи всплыл гиппопотам. Показалась массивная серая голова, карманы, прикрывающие ноздри, раскрылись, зверь вдохнул и замотал маленькими круглыми ушами, вытряхивая из них воду. Они затрепетали, как крылья птицы.

С секунду он глядел на непонятные движущиеся предметы красными поросячьими глазками. Потом, разинув пасть во всю ширь, продемонстрировал шелковистую розовую пещеру и кривые желтые клыки, способные перекусить пополам вола. Зверь уже не казался толстым и смешным. Он был тем, кем и являлся на самом деле — самым опасным из крупных зверей Африки.

Майор знал, что гиппопотамы умертвили больше людей, чем слоны, львы и буйволы, вместе взятые. Они легко могут разгрызть макоро, распространенное во всей Африке хрупкое долбленое каноэ, и перекусить пополам перепуганных гребцов. Они запросто выходят из воды, чтобы догнать и убить человека, который, по их мнению, угрожает самке, а в местах, где на них охотятся, способны нападать неспровоцированно. Однако стальные борта барж были не под силу клыкам этих великанов, и Зуга мог наблюдать за ними вполне безбоязненно.

Из разинутой пасти вырвался грозный рев. Приближаясь к незваным гостям, угрожающим его самкам и детенышам, зверь ревел все громче и страшнее. Камачо закинул руку за голову и ухарски сдвинул шляпу набекрень. С неизменной улыбкой он вскинул ружье и выстрелил.

Зуга видел, как пуля глубоко проникла в горло животного и повредила артерию. Из разинутой пасти хлынул алый фонтан, окрасил сверкающие клыки и вылился из каучуковых усатых губ. Рев зверя перешел в пронзительный крик боли, он нырнул, подняв тучу брызг.

— Я его уби-ил! — завопил Камачо.

Его громкий смех заполнил наступившую тишину. Гиппопотам погрузился в воду, и течение, клубясь, уносило его кровь.

Робин вскочила и вцепилась в поручень, ее загорелые щеки вспыхнули.

— Безжалостная бойня, — тихо произнесла она.

— И бессмысленная, — согласился Зуга. — Зверь погибнет под водой, и его унесет в море.

Он ошибся: раненое животное всплыло опять, рядом с баржей. Из разинутой пасти потоком хлестала кровь. Обезумев, гиппопотам бился и метался, описывая круги, вода и кровь заглушали его рев. Предсмертное неистовство достигло высшей точки. Пуля, должно быть, повредила его мозг, и он не мог закрыть пасть или владеть конечностями.

— Я его уби-ил! — вопил Камачо, возбужденно приплясывая на носу второй баржи.

Он всаживал в огромную серую тушу пулю за пулей. Его черные слуги действовали со слаженностью, которая достигается только долгой практикой, так что у Камачо в любую секунду было наготове заряженное ружье, а услужливые руки тотчас же после выстрела принимали дымящееся оружие.