Узкая дверь - Джоанн Харрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, в последние две недели мне удалось сделать гораздо больше, чем рассказывание всяких баек старине Стрейтли. На самом деле так приятно, когда можешь сказать себе: ты молодец, действуешь весьма решительно и определенно делаешь успехи. И потом, у Стрейтли нет ни малейшей возможности доказать, что именно – как ему почудилось – он там видел; нет такой возможности и у тех мальчиков, что привели его в то злополучное место. Ничего, скоро строительство закончится, и все их догадки будут не более чем сном в осеннюю ночь. А пока Стрейтли ничего и никому об этом не скажет из опасений, что в том преступлении мог быть замешан его старый друг; ну, а мальчики подчинятся его просьбе, ведь в этой школе их приучили к послушанию.
Но должна признаться: я с нетерпением жду возобновления наших бесед со Стрейтли. Рассказывать о себе – это, как оказалось, занятие весьма утомительное, зато очищающее. И, по-моему, чем скорее я доберусь до конца, тем скорее мы все сможем двигаться дальше.
Родители тогда попытались, конечно, как-то привести мои волосы в порядок. Точно так же и мы с Домиником попытались что-то сделать с «прической» Эмили. Я до сих пор помню, как мой отец пытался превратить все в игру, рассказывал мне об «Анне из Зеленых Мезонинов»[56] и говорил, что с такой прической я стала похожа на эльфа. А теперь уже я с каким-то осторожным умилением слушала, как Доминик примерно то же самое говорит Эмили. Теперь, детка, ты стала похожа на эльфа. И глазки твои с короткой прической кажутся еще больше и красивей. На самом деле моя дочь обладает довольно простенькой внешностью. Пухленькая, глаза совершенно отцовские. Это вовсе не значит, конечно, что теперь я стану меньше ее любить, но после того, как она так коротко обстригла себе волосы на затылке, у нее стал виден некрасивый валик жира у основания черепа, чем-то напоминающий мне один из тех «стопперов», которые мать вечно устанавливала под дверью в гостиную, борясь со сквозняками. Мягкие и довольно длинные каштановые локоны придавали Эмили некое младенческое очарование, и теперь, когда они исчезли, стало гораздо заметнее, что внешность у нее, собственно, весьма заурядная.
– Не расстраивайся, Эмили, волосы скоро отрастут. – Я не была уверена, кого именно пытаюсь успокоить – свою дочь или Доминика, темные глаза которого были полны слез; он всегда отличался чрезмерной впечатлительностью. Я даже ощутила легкий укол презрения. – В конце концов, это всего лишь волосы.
Но почему все-таки ты это сделала? – прозвучал в моих ушах голос матери, донесшийся сквозь годы. Он был таким же резким, как и всегда.
Конрад меня заставил, – сказала я. – Он сказал, что длинные волосы – это опасно.
Впервые – и лишь один раз в жизни – отец по-настоящему рассердился на Конрада. Видимо, в локонах маленькой девочки – как и в ее невинности – есть нечто, что кажется мужчинам уникальным, поистине драгоценным. А у меня к тому же волосы были довольно красивые, длинные, их до этого никогда не стригли. Возможно, все это и объясняло столь яростный гнев отца. Так или иначе, но Конраду на три недели было запрещено выходить из дома. Никаких прогулок с друзьями; никаких карманных денег; никакого телевизора. Он сделал вид, будто виноват и согласен с наказанием, а я была еще слишком мала, чтобы заметить, как злобно сверкнули его глаза, обещая скорую месть. Но, как потом скажет мне Джером – всего-то восемнадцать лет пройдет! – у Конрада была привычка затаить злобу, а потом ее на тебя обрушить.
Он выждал, когда закончатся эти три недели домашнего ареста, а потом снова показал себя. Подходил к концу июнь, и летние каникулы были уже где-то совсем близко, за углом, такие бесконечные, зеленые с белым. И вот как-то в субботу Конрад предложил родителям спокойно съездить в садовый центр и пообещал, что все это время пробудет со мной; но стоило им уйти, как явились Милки, Фэтти и Мод, которые стали звать меня с собой на прогулку, обещая показать одну клёвую вещь.
Это, разумеется, было частью заранее составленного плана, но я совершенно ни о чем не догадывалась. Конрад в тот день был таким милым; делился со мной сладостями и даже нес меня на спине, когда я уставала. Мы довольно долго шли пешком – сперва через лес, что тянется вдоль всей территории школы «Король Генрих», потом по заброшенным железнодорожным путям, которые некогда вели к угольным копям. Мне нравилось ходить в ту сторону. Земля на тропе была мягкая, сама тропа вилась среди зеленых кустов и деревьев, а по обе стороны от нее росли кусты цветущей бузины. Я не любила только старую ветку железной дороги, что вела к заброшенному туннелю Молбри. Туннель в длину был более тысячи ярдов и не использовался уже много лет. Вход в него был закрыт решеткой, а его дальний конец засыпан. Иногда Конрад и его дружки подходили ко входу в туннель совсем близко и начинали что-то выкрикивать туда, в темноту, чтобы вызвать эхо, но меня пугала даже эта игра, а внутрь мы и вовсе никогда пролезть не пытались.
Итак, мы прямо по полотну заброшенной железной дороги добрались до входа в туннель, потом вскарабкались на поросший травой гребень холма – он был довольно ровным, как бы срезанным, – где в отдалении над землей торчало старое вентиляционное устройство, издали похожее на маленький округлый замок. Это была своего рода местная достопримечательность. Местные называли ее Перечницей, а любители старых железных дорог часто возле нее фотографировались.
Но на этот раз Конрад с приятелями туда, где стояла на страже Перечница, не пошли, а повернули обратно, ко входу в туннель. Мне этот вход казался похожим на полуоткрытую беззубую пасть спящего старика-великана. Идти туда мне совсем не хотелось, и я все время порывалась слезть со спины Конрада на землю, но он мне не давал, да еще и шагу прибавил, а потом сообщил мне обманчиво веселым тоном:
– Мы сейчас войдем в этот туннель, и я покажу тебе одну клёвую штуку.
Я хоть и была мала, но сразу догадалась, что он
