Победа. Книга 3 - Александр Чаковский

У Трумэна были основания думать, что Молотов не питает к нему симпатий. И не только из-за перепалок за столом Конференции. Он не сомневался, что советский нарком конечно же не забыл той первой, вашингтонской встречи в Белом доме, когда президент сделал попытку разговаривать с ним как с мальчиком или, во всяком случае, как с одним из своих подчиненных.

Теперь надо было исправить эту оплошность. Исправить не потому, что Трумэн осознал бестактность своего тогдашнего поведения, и, разумеется, не потому, что вдруг проникся симпатиями к Молотову. Нет, дело было в другом. Трумэн знал, что Молотов является в своем роде «alter ego» Сталина и что разговор с ним – это почти то же самое, что и разговор со Сталиным. «Почти» – потому что Сталин мог решать. Молотов же только докладывать ему, может быть, что-либо рекомендовать, но главное – выполнять указания.

Трумэн не сомневался, что каждая сказанная им сейчас фраза, каждая его интонация, даже, наверное, жесты, будут в точности переданы этим человеком Сталину.

– Нам хотелось бы, – сказал Трумэн, сплетая пальцы, на одном из которых тускло поблескивало обручальное кольцо, – обсудить с генералиссимусом важный вопрос, касающийся Польши. И не только обсудить, но и внести с его согласия на рассмотрение Конференции важное, как нам кажется, предложение… Вы не возражаете, если я попрошу мистера Бирнса изложить суть дела? – Он многозначительно посмотрел на Бирнса и добавил: – Мне кажется, что наш государственный секретарь за время Конференции приобрел большую практику в формулировании проектов и предложений.

Затем Трумэн перевел взгляд на Молотова, как бы спрашивая, не возражает ли он.

– Я готов слушать, – сухо ответил Молотов.

– Буду рубить прямо сплеча, как говорят в таких случаях у нас, да и у вас, кажется, также, – начал Бирнс… – Какие между нашими делегациями существуют главные расхождения? Это, – он поднял руку с расширенными пальцами, – вопрос о репарациях… Так? – Бирнс загнул большой палец. – И это – вопрос о западных границах Польши. – Он загнул второй палец. – Так вот, – опуская руку, продолжал Бирнс, – если бы мы с вами могли договориться по этим двум вопросам, то думаю, что за английской делегацией дело не станет.

– Вы г-говорите и от ее имени? – спросил Молотов.

– Пока нет, – ответил Бирнс. – Более того, мы вообще не знаем, каково мнение Эттли и Бевина о западной границе Польши. Но… – он несколько замялся, – я надеюсь, что с англичанами можно будет договориться.

В первом случае Бирнс явно лукавил, – позицию Эттли и Бевина в отношении польской границы и он и Трумэн знали прекрасно. Более того, Бирнс знал и о том, что именно англичане поручили своим журналистам распространить слух из «самых достоверных источников», что Конференция на грани провала из-за неуступчивости русских. Во втором случае Бирнс был ближе к истине, поскольку не сомневался, что англичане не посмеют пренебречь мнением Соединенных Штатов.

– Следует ли понимать вас так, что американская делегация теперь согласна удовлетворить требования поляков? – спросил Молотов.

– Кроме одного, – снова поднял руку Бирнс, на этот раз предостерегающе. – Мы согласны со всем, что просят поляки, за исключением территории между восточной и западной Нейсе.

Молотов чуть заметно пожал плечами. Его руки неподвижно лежали на коленях.

– Но это же и есть то главное, на чем настаивают поляки! – сказал он и посмотрел на Трумэна, как бы спрашивая его, в чем же смысл «важного предложения».

– Мы это знаем! – поспешно, словно опасаясь, что Трумэн опередит его, произнес Бирнс. – И поэтому предлагаем компромисс. Давайте договоримся так: пусть до решения Мирной конференции этот спорный район остается под советским управлением. По этому вопросу мы составили меморандум и хотим надеяться, что его содержание вас устроит.

Бирнс сделал паузу и посмотрел на Молотова. На лице наркома ничего не отразилось – ни согласия, ни возражения. Таким же холодно-бесстрастным осталось оно и после того, как Болен зачитал подготовленный текст.

В этом тексте не заключалось нового по сравнению с тем, что Бирнс только что сказал, хотя сформулирован он был хитроумнее: с упором на то, что предоставляется Польше, и молчанием о том, в чем ей отказывают.

Молотов по-прежнему безмолвствовал, и это начинало выводить Бирнса из себя.

– Итак, вы поняли меня, мистер Молотов? – с трудом преодолевая раздражение, спросил Бирнс. И повторил, как бы подводя итоги: – Значит, так: спорная территория управляется советской администрацией. Польская администрация, которая сейчас, так сказать, явочным порядком присвоила себе власть на некоторых германских землях, ликвидируется… Хочу напомнить, мистер Молотов, что по ялтинскому соглашению никакой зоны оккупации для Польши не предусматривалось. Верно?

– И верно и не в-верно, – невозмутимо произнес наконец Молотов.

– Как же «не верно», если… – начал было Бирнс, но Молотов, прервав его, сказал:

– Верно то, что насчет, как вы выразились, «польской зоны оккупации» в ялтинском соглашении ничего не сказано. Но в нем черным по белому записано, что главы трех держав признают право Польши получить существенные приращения территории на севере и на западе. Как же полагает мистер Бирнс: получив эти «существенные приращения», должна Польша иметь там свою администрацию? Или «приращения» произойдут только на карте?

– Но Польша захватила значительно больше, чем предполагалось! – воскликнул Бирнс.

– Кем предполагалось? – спросил Молотов. – На Ялтинской конференции было решено, что о размерах присоединяемых к Польше территорий будет своевременно запрошено мнение польского правительства. Оно запрошено. Т-так? Ответ получен: граница по Одеру и западной Нейсе. В чем же дело?

– Но как вы не понимаете, мистер Молотов? – вмешался Трумэн, чувствуя, что разговор заходит в тупик. – Неужели для вас не очевидно, что своим предложением мы идем вам навстречу, делаем большую уступку!

– К-какую уступку? В чем? – спросил Молотов. – Относительно территории, о которой говорит господин Бирнс и которую вы упоминаете в своем меморандуме, между нами вообще не было никаких разногласий. О ней договорились еще в Тегеране! А вот о районе между западной и восточной Нейсе, том самом, на который законно претендует Польша, в документе, который здесь был зачитан, даже не упоминается!

– Но поляки не могут получить все, что им захочется! – воскликнул Трумэн. – Мы и так делаем им большую уступку!

– В ч-чем? – снова спросил Молотов.

Теперь и Бирнс почувствовал, что разговор возвращайся к исходной точке и сейчас пойдет по «второму кругу», то есть начнется все сначала. Каким же способом «сбить» Молотова с этого «круга»? До сих пор он, по су ществу, лишь повторял аргументацию Сталина, а Трумэн и Бирнс ее уже не раз слышали. Может быть, есть хоть какая-нибудь возможность заставить этого человека с каменным лицом не отойти от сталинской аргументации, – нет, об этом нечего и думать! – но хотя бы оказать на него какое-нибудь эмоциональное воздействие?.. И Трумэн и Бирнс очень хотели через Молотова навязать Сталину мысль, что земли между восточной и западной Нейсе оказались под польским управлением в результате победоносного наступления Советской Армии и теперь, когда война окончилась, поляки должны с этих земель уйти. Таков «минимум», на котором американцы настаивают.

– Но это же исконно польские земли! – упорствовал Молотов.

– О, мы уже много раз слышали исторические легенды насчет того, чем владела Польша сотни лет тому назад! Но мы живем в двадцатом веке, а не в восемнадцатом! – снисходительно улыбнулся Бирнс.

– Для восстановления справедливости срока давности не существует, – холодно произнес Молотов.

– Будем экономить время, джентльмены! – не скрывая своего раздражения, снова вмешался в разговор Трумэн. – То, что мы хотели сказать, сказано. Мистер Сталин может принять наше предложение или отклонить его…

Дальше последовала многозначительная пауза, таившая в себе лишь слегка завуалированный ультиматум: «Помните, мол, что отклонение американского проекта неизбежно сорвет Конференцию». Нет, такой фразы Трумэн не произнес. Но, судя по раздраженности президента, по категоричности тона, он хотел, чтобы советская сторона поняла бы его именно так. Однако советский наркоминдел ничем не выдал своего отношения к заявлению президента. Он должен был сначала доложить о нем Сталину.

Хотя Молотов был ближайшим сотрудником Сталина в течение долгих лет, он никогда не решился бы со стопроцентной уверенностью предугадать, как будет реагировать Сталин на ту или иную сложную ситуацию, не мог предвидеть, какие соображения примет в расчет, а какие отвергнет, как оценит сложившуюся в данный момент расстановку сил. Поэтому и теперь Молотову оставалось только бесстрастно заявить, что он конечно же передаст генералиссимусу американское предложение.