Арлекин - Евгений Пинаев

Слепые глазницы - вечернее небо,

И плещет волною в раскрытые рты

Вот Джерри везунчик, вон Робин-повеса,

А тот, обгоревший, механик с "Фатьмы"

Матрос с бабочкой дышал тяжело - возраст! - и потому выговаривал отрывисто и хрипло:

У Джека и Полли - отцовские скулы

Не нужно молитв и не трите глаза!

На ложе из ила прилягут матросы,

Чтоб вечностью стать, как морская волна

Натурализм песни напоминал слишком многое Да-а, видел, видел... Все это он уже видел не раз И мысли гнал, и тоже, бывало, тер лоб и сжимал кулаки, тискал виски, схваченные холодом безысходности - зачем война? почему?! А песня... Даже щенок запоскуливал. Бездомный щенок с причала Кормили все, но и все гнали. И вот... Была в скулеже просьба, почти мольба о защите. Хотелось псу найти хозяина, довериться человеку, но были глухи матросы и неумолимы офицеры крейсера, загнавшие себя в такую же собачью тоску...

Бездомный щен и решил дело: ну что мы хороним себя раньше времени, черт возьми! И жить будем, и будем плавать! И о щенке позаботимся. Именно так. Нарушил старпом капитанское "вето" и привел собаку на танкер.

Кличка Сэр Тоби появилась случайно и не имела отношения к персонажу Шекспира. И дал ее, кажется, боцман, поместивший "сэра" в кладовке под полубаком. Из конспирации - а что, приходится! - поставили в кладовку флягу с водой и притащили НЗ, несколько банок свиной тушенки. Но ухищрения не помогли, хотя капитан маялся радикулитом и не вылезал из постели, он все-таки пронюхал о собаке и вызвал старпома "на ковер".

Смиренно и как должное принял Арлекин первый "разнос", но в ответной "речи" произнес панегирик в пользу "четвероногих слухачей" и, кажется, доказал капитану, что они незаменимы именно в условиях военного времени.

- В этих условиях, - Владимир доверительно наклонился к больному и добавил с иезуитской кротостью: - В этих условиях собака - не отвлекающий момент, а верный друг моряков и помощник судоводителя.

И старик смирился. Лишь проворчал, что когда, мол, не спят собаки спят впередсмотрящие и сигнальщики, а сие - форменный бардак-с в вопросах службы.

- Значит, милейший, старпом не тянет, - выговаривал капитан, - вахта спит, а капитана, то есть меня, милейший, меня, допустившего сие непотребство, пора выбрасывать на свалку.

Выговорившись и растерев поясницу, угомонился, но поставил условие:

- Пес не должен появляться в жилых помещениях, обязан воздерживаться от писания в коридорах и... - Капитан умолк. Арлекину показалось, что он чуть было не сказал: "...и не курить на палубе", и потому не выдержал улыбнулся. - Но если с этого... Сэра Тоби, кажется, придется спрашивать службу, - кеп, к счастью, не заметил усмешку, - извольте поставить пса на довольствие и обеспечьте уход.

Матросы "Абердина" заторопились с окончанием работы, и это было признаком скорого выхода в море. Скребки и щетки обгладывали ржавчину с цепей, а кисти тут же прятали девственный блеск металла под каменноугольную смолу. Окраской распоряжался матрос с бабочкой, к нему и обратился старпом, когда боцману понадобилось немного черни для судовых нужд. Матрос нацедил смолы и, возвращая кандейку, спросил о собаке: как, мол, пес? Ответом остался доволен. Что ж, пес пристроен в хорошие руки, пес накормлен и обласкан, сэнк'ю, мистер чиф-мейт!

- Пойдете под нашей охраной, сэр! - Бабочка на его щеке сморщилась и собрала крылышки, качнулась вместе со щекой в сторону орудий крейсера. - В обиду не дадим. Британцы любят собак, но иногда... - Он усмехнулся. - Иногда не забывают друзей.

- Ол райт, камрад! - подыграл русский старпом. - Мы тоже любим и тех и других. Заходите в Мурманске - угостим по-русски, от души!

- Мы - крейсерское прикрытие и вряд ли пойдем дальше Медвежьего, где караван примут русские эсминцы.

- Ну что ж, спасибо вам, англичанам, и за это.

- Я шотландец, сэр! - возразил матрос.

- А я - русский. Владимир! - и протянул руку, что привело матроса в замешательство. - Рад был познакомиться с вами.

Матрос растерянно смотрел на него - офицера! - но все-таки решился на рукопожатие:

- Роберт Скотт... - и привычно добавил: - сэр!

* * *

Трое суток, как покинули Исландию.

"Заозерск" последним выполз из Хваль-фиорда и занял место в походном ордере. Корабли охранения рыскали вокруг, принюхивались к туманчику и чем-то напоминали Сэра Тоби: непривычная для этих широт осенняя погода доставляла собаке, если так можно выразиться, бодрое и чуткое удовольствие. В туманной кисее было что-то нереальное. Не разобрать, кто поджидает за ней. И если кто-то все-таки ждет, то скорее враг, чем друг. Враг!..

Сэр Тоби поглядывал равнодушно на стремительные корабли охранения, но морякам "Заозерска" гудение турбин доставляло удовольствие - реальная боевая мощь! Она внушала веру в благополучный прорыв. Хоть и появились на танкере "спарки" на турелях, хотя и укрепили в Акурейри фундамент сорокапятки, но все равно это пукалка. По самолетам из нее не шибко бабахнешь, а пулеметные установки... тоже для самоуспокоения. Так считали некоторые моряки. И зря.

На четвертые сутки, когда из бликучей кисеи, слегка подкрашенной голубым, выскочили "юнкерсы", Сэр Тоби первым облаял вздрогнувший от рева зенит. Откликнулась сорокапятка. Ударила, не успевая за пулеметами, зазвенела дымящимися гильзами и... Отвернули, сволочи! Унесли черные кресты и набитое бомбами подбрюшье! Сэр Тоби рычал, глядя им вслед, широко, по-матросски расставив мослатые лапы. И было на что посмотреть: именно на развороте "юнкерсы" перехватил фрегат "Черуэлл" и зажег одну из машин. Остальные волной откатились к центру и принялись клевать ядро каравана.

"Заозерск" сбавил ход и чуть-чуть подотстал, готовый, впрочем, рвануться вперед. Так и делали: бросались вперед и петляли, стопорили машину и снова выжимали предельные обороты, уходя из-под верного удара; когда "юнкерсы" снова насели, вздумали долбануть их на отходе. Крепко помог и фрегат, все время державшийся возле, в самом хвосте ордера.

В общем, пока везло. Пилоты, уверенные, что в любой момент успеют и смогут зажечь факел из одинокого танкеришки, не слишком настырничали вначале, занятые крупными судами, набитыми техникой, а после не успевали.

Дымы стояли над караваном. Их почти не сносило. Поднимались столбами, подпирая колбасы аэростатов заграждения. Наверху расплывались грязные шлейфы; в гуще сухогрузов взрывы и пламя рождали мощные завихрения, которые разбрасывали густую копоть, порой скрывающую очертания судов.

Однажды танкер едва не врезался в задранную корму "Тайдрича", топки которого еще не погасли, а котлы давали пар. Винт исступленно вращался, работал вразнос. "Заозерск" успел отработать задним, когда палубу "Тайдрича" вышибло взрывом. Корпус встал торчком и в какие-то мгновенья скрылся под водой, швырнув в небо мутный свистящий гейзер. Он тут же опал, воронка всосала клочья пены и выбросила новые, а с ними - расщепленные доски, мусор и несколько трупов, которые терлись головами, будто уговаривались о чем-то...