Леон и Луиза - Алекс Капю

– Я как раз собирался уходить, – сказал он. – Могу я вас немного проводить?

– Куда?

– Куда хотите.

– Лучше не надо. Дорога ко мне домой проходит через тёмный переулок. Там ты, чего доброго, начнёшь мне рассказывать про родственные души. Или попробуешь погадать по руке.

И ушла.

ГЛАВА 4

Когда Леон разговаривал с девушкой, в кафе «Дю Коммерс» стало непривычно тихо; хозяин усердно протирал один и тот же стакан; завсегдатаи пускали кольца дыма к потолку и тлеющими концами сигарет сгребали в кучки пепел в пепельницах. И вот, когда девушка исчезла за стеклянной дверью, они очнулись из оцепенения и начали разговаривать – пока что вяло и с заминками, но уже в радостном предвкушении момента, когда Леон тоже исчезнет и они смогут обстоятельно, во всех деталях обсудить сцену, которую только что наблюдали.

Действительно, немного погодя Леон застегнул форменную куртку и на прощанье махнул хозяину рукой, но тот, не в силах больше сдерживать свою потребность высказаться, схватил Леона за рукав, навязал ему ещё один стакан бордо на посошок и выложил всё, что знал о девушке в блузке в красный горошек.

Маленькая Луиза – на самом деле, она была не очень маленького роста, но её так называли, чтобы не путать с Толстой Луизой, женой могильщика, – так вот, два года назад маленькая Луиза прибилась к жителям Сен-Люка, как кошка. Некоторые утверждали, что она была сиротой из кирпичной деревушки на Сомме – одной из тех деревень, от которых после немецкого наступления весной 1915 года камня на камне не осталось. Точнее никто не знал; тех немногих, кто в первые недели осведомлялся о её происхождении, она с такой же кошачьей резкостью заставляла замолчать, и впредь этой темы никто не затрагивал. Она говорила на правильном французском, без акцента, который мог бы подсказать, из каких она мест, но это наводило на предположения, что она из хорошей семьи и училась в хорошей школе.

Как и Леон, Луиза попала в городок по распределению, в рамках программы военного министра. Она работала помощницей в аппарате мэра – была курьером, варила кофе и поливала комнатные растения. Она самостоятельно освоила пишущую машинку, которая до этого бесполезно стояла в приёмной. Маленькая Луиза была ловкой и смышлёной девушкой, которой всё лёгко удавалось: комнатные растения росли как никогда, кофе было отменным, и уже совсем скоро она без ошибок печатала на машинке письма.

Мэр был очень ею доволен, и через пару недель с удивлением заметил, что невольно становится чувствительно восприимчив к её грубоватому, нечаянному шарму; понимая, что разница в тридцать лет так и останется разницей в тридцать лет, он смиренно обязал себя быть предельно сдержанным в отношениях с помощницей, обращался с ней то с наигранной рассеянностью, то с холодной вежливостью или нарочитой строгостью. И всё же он допустил слабость, подарив Луизе – для её курьерских разъездов, которые она исполняла надёжно и быстро, свой старый мужской велосипед, который уже не один год за ненадобностью пылился в сарае.

На нём она рано утром заезжала в почтамт и забирала письма из ящика, в полдесятого покупала круассаны, а если перед обедом вдруг возникали неотложные служебные дела, она срочно вызывала мэра из трактира «Артистический», где он имел обыкновение выпивать аперитив. После обеда она тоже была в разъездах на своём велосипеде: развозила платёжные поручения, ценные указания и небольшие денежные суммы, а также передавала служебные задания служителю магистрата, путевому обходчику, трубочисту или в жандармерию.

Сложнее всего дело обстояло с официальными, немногословными повестками, которые Луиза, по приказу мэра, должна была передавать семьям погибших солдат. Эти повестки были абсолютно пустые, в них только говорилось, что в такой-то день, такой-то час таким-то надлежит явиться в ратушу. В первые месяцы войны озадаченные люди принимали эти повестки, лишь пожав плечами, и послушно пускались в путь, чтобы, ни о чём не подозревая, стоять перед письменным столом мэра, мять в руках шапку и осведомляться, что же такое важное сорвало их с работы и заставило явиться к начальству. На что мэр металлическим голосом уведомлял их, читая по бумажке, о том, что их сын, муж, отец, внук или племянник тогда-то и тогда-то, там-то и там-то пал геройской смертью в бою, служа Отечеству, в чём военный министр лично, так же, как и он, мэр, приносят им глубочайшие соболезнования и благодарность от имени всего народа.

Сцены последующего отчаяния беззащитный мэр пытался смягчить, напоминая безутешным о славе, Отечестве, Мире ином, но это звучало для них как издевательство над горем людей, которые имели право хотя бы на страдания, раз уж им никто больше не вернёт их любимых.

Иногда мэру случалось пережить в своём кабинете две или три таких драмы в день. Он начал искать забвения в анисовом ликёре, но всё равно не мог спать по ночам, с пищеварением начались сбои, голова была тяжёлой, а в его кабинете, который до этого был местом, исполненным важного самодовольства, поселились печаль и страх. Он дошёл до того, что был готов бежать в церковь и молить о пастырской помощи священника, хотя тот был заклятым врагом мэра из-за его шутки с общественным туалетом.

Так обстояло дело, когда весной 1915 года маленькая Луиза приехала в Сен-Люк и приступила к своим курьерским обязанностям. Она быстро поняла связь между повестками и неуклюжими крестьянскими драмами в кабинете мэра. Десять или пятнадцать раз Луиза наблюдала, как отец города потел и дрожал за своим письменным столом, с трудом подбирая слова и тон, но так и не мог найти выхода из своего неловкого служебного положения; а поскольку она точно знала, что ничего не изменится до конца войны, то решила действовать.

– Извините, пожалуйста, месьё мэр, – сказала она на следующий день, перед тем как доставить очередную повестку.

– Что такое? – сказал мэр, пригладив брови большим и указательным пальцами, и позволил себе взглянуть на красивый изгиб её шеи.

– Это одно из тех самых уведомлений?

– А что же ещё, моя маленькая Луиза, а что же ещё.

– О ком идёт речь?

– О Люсьене, единственном сыне вдовы Жуно, – ответил мэр. – Девятнадцать лет, девчонки называли его Лулу. Погиб седьмого февраля в Виль-сюр-Кузансе. Ты его знала?

– Нет.

– На Рождество он приезжал в отпуск, я видел его на всенощной. Красивый у него был голос.

Луиза взяла конверт и вышла, села на велосипед и помчалась через площадь Республики по прямой дороге на западную окраину, где находился дом вдовы Жуно. Она позвонила и передала ей конверт, а когда та вскрыла его указательным пальцем и растерянно просмотрела повестку, Луиза сказала:

– Вам не обязательно туда идти.

Потом она взяла женщину за локоть и провела в дом, села вместе с ней на диван и сказала, что её Лулу больше не вернётся, потому что он погиб на войне.

Луиза молча сидела на диване, когда женщина, рыдая, метнулась на пол и рвала на себе кудрявые волосы, и не сопротивлялась, когда женщина била её кулаками, а потом бросилась ей на шею, чтобы окончательно выплакаться, чего, наверное, не смогла бы сделать на груди у родственника или друга. Луиза протянула ей носовой платок, потом ещё один, а когда вдова Жуно более-менее успокоилась, Луиза закурила эту свою сигарету – будто они ей мёдом намазаны, – уложила вдову на подушку и пошла на кухню приготовить чай. Возвратившись с дымящейся чашкой, она сказала:

– Ну, я пойду. Не беспокойтесь о повестке, мадам Жуно. Я скажу господину мэру, что вы не придёте.

Когда Луиза сообщила мэру, как она исполнила поручение, он сделал строгое лицо и сказал что-то насчёт превышения полномочий и нарушения служебной тайны; но был, конечно, страшно рад и от всего сердца благодарен, что в этот раз его избавили от неминуемой драмы.

А когда на следующий день на очереди лежали две такие повестки, он не дал Луизе никаких напутствий, а наоборот, сам, не дожидаясь вопросов, сообщил ей все сведения, необходимые для выполнения её новой миссии.

– Вот этого звали Себастьян, – сказал мэр, передавая конверт и глядя в потолок, чтобы не видеть вырез её блузки, когда она наклонилась. – Он был младшим сыном крестьянина Петитпьера. Погиб шестнадцатого апреля на подступе к Дамлу. Славный парень, хорошо разбирался в лошадях, у него ещё была заячья губа.

– А второй?

– Нотариус Дёлякруа. Пятидесятилетний, бездетный, родителей больше нет. Осталась только жена. А сейчас беги, моя маленькая Луиза. Давай поторапливайся.

Отныне близкие родственники уже не должны были являться в ратушу. Луиза только завозила повестку домой – и люди уже знали, какая стряслась беда, и первую волну горя могли излить сразу, пока она тихим ангелом смерти сидела на диване. Часто бывало, что назавтра или через день родные посылали за Луизой, чтобы точно узнать об обстоятельствах гибели; тогда она приезжала во второй раз и рассказывала всё, что сообщалось официально: когда, где именно и при каких обстоятельствах Давид, Седрик или Филипп лишились жизни; погибли ли они в муках или лёгкой смертью; и наконец, самый важный из всех вопросов, упокоилось ли его тело в земле или – разорванное, обожжённое, гниющее – размётано где-то в грязи воронью на съедение.