Рассекающий пенные гребни - Владислав Крапивин

– Вить'а…

В сумраке забелело круглое лицо.

– Даня…

– Витька… Если я после заката отопру дверь, вы сумеете уйти?

– Подожди…

Витька исчез на несколько минут, и мальчик истомился ожиданием.

– Даня… Тут есть матрос, он до войны служил на этом бастионе. Говорит, что знает тайный проход к дальним причалам. Можно рискнуть. Все равно терять нечего…

– Я отвлеку часового. Вы выйдите, и его… только не убивайте, ладно?

В зарослях чертополоха с красными (тоже кровавыми) цветами мальчик дождался захода солнца. Оно быстро утонуло в тихой, с переливчатыми красками воде. Почти сразу навалилась теплая ночь.

Над полукруглой, врезанной в каменную толщу дверью горел зарешеченный фонарь. Тусклый, закопченный.

Мальчик проследил, как сменили часового. Новый солдат зевал и оглядывался. Топтался у двери. Мальчик подождал с четверть часа, потом кинул камешек в дальние кусты дрока. Часовой нацелил штык и крадучись двинулся на шум.

Хорошо, что замок оказался смазан. Колюч повернулся легко, дужка не звякнула. Сердце мальчишки колотилось будто не в груди, а в ушах, гул стоял в голове. Но двигался мальчик точно и стремительно. Плечом нажал на дверь…

Все было продумано. Два матроса выскользнули из башни и притаились снаружи. Вернувшийся часовой не пикнул, когда его скрутили. Заткнули рот, замотали голову, поясами стянули ноги и руки. Сунули беднягу в каземат, опять навесили замок.

…По наружной линии бастиона стояли часовые. На берегу тоже. Но матрос-проводник скользнул в незаметную щель вблизи башни. За ним остальные. Оказались в полной тьме. Кто-то зажег тряпичный, пропитанный оливковым маслом (от тюремного обеда) жгут.

Во мрак уходил тесный сводчатый туннель. Пошли быстро и без слов, с частым хриплым дыханием. И шли долго. Мальчики – в середине цепочки.

Наконец дохнуло морской солью, блеснули звезды. Все крадучись выбрались из туннеля. В темноте громоздились каменные обломки, обгорелые сараи. Близко плескала вода. Над ней угадывались мостки из свай.

В бухте отражалось догорающее вдали судно. Порой взлетали сигнальные ракеты. На дальнем берегу мерцали сторожевые огни противника… Да, а кто теперь противник?

Основное пространство бухты было темным. Можно пересечь незаметно. А на чем?

– Здесь завсегда полно было яликов и шлюпок старых. Нынче, видать, все увели беженцы…

– Вот окаянность…

– Вашбродь, тут вроде вельбот под пирсом… Он и есть. Господь милостив…

– Пробоина же. Потому, видать, и не взяли…

– Да какая пробоина. Сей же час заткнем. Плыть-то недолго…

– И впрямь… Доски поищите заместо весел…

Этот приглушенный разговор словно не касался мальчишек. Они стояли друг против друга.

– Даня! Уходи с нами.

– Куда я там… И выйдет, что дезертир. Нет…

– Тебя же здесь убьют. Догадаются…

– Не догадаются. Все знают, что я ушел с бастиона. К утру буду в казарме…

– Я написал тебе адрес. Вот, – Витька сунул в ладонь мальчика бумажный комок.

Они коротко обнялись. Даниэль проглотил слезы. От вельбота сказали:

– Астахов, скорее. Мальчик плывет с нами?

– Нет, – не то выдохнул, не то всхлипнул Витька. – Говорит, что не может.

Командир беглецов подошел, сжал мальчику плечо.

– Спасибо, товарищ. Не забудем до смерти. Храни тебя Бог…

И мальчик остался один. Заплескало вблизи, тронулась по воде похожая на многолапого зверя тень. И даже не крикнешь "прощай"…

Он понимал, что безнадежно заплутает во мраке. Поэтому дождался среди развалин рассвета. И двинулся мимо черных разбитых домов, по лестницам и остаткам улиц.

"Наверно, красивый был раньше город".

Вверху большой лестницы, на площадке с рухнувшей колоннадой его остановил патруль.

– Это что за ранняя пташка? Небось, спешишь со свидания? Где ты отыскал девиц?

– Да рано ему еще с девицами! Небось, шарил по домам.

– Я не шарил, я заблудился! Я барабанщик Второго Колониального полка! Был на бастионе "Каменный лев", а сейчас иду в казарму!

– Ишь ты, барабанщик! С медалью. Видать, герой… Однако, обыщите героя на всякий случай…

А в кармане – бумажка с чужими буквами, с адресом враждебной страны. И ключ! Он его сунул в карман, когда запер замок, и выбросить забыл…

8

Разобрались быстро. Мальчик поотпирался и перестал. Куда деваться-то, раз улики налицо! Он очень устал и уже не боялся.

Его почти не ругали. Незнакомые офицеры во время допроса хмуро переглядывались и пожимали плечами. А один седой майор со сдержанной жалостью сказал:

– Ох и дурак ты, братец…

Но мальчик знал, что он не дурак. Он сделал все как надо.

Его отвели опять на "Каменного льва" и заперли там, откуда бежали пленные. На тот же замок, тем же ключом.

Скоро случившееся стало известно командующему.

Прибыл лейтенант Бордо с письмом. Вошел в каземат вместе с командиром караула.

– Встаньте, барабанщик.

Мальчик поднялся с соломы.

Лейтенант Бордо официальным голосом прочитал приказ. В нем сообщалось, что завтра после восхода солнца барабанщик Второго Колониального полка Даниэль Дегар будет расстрелян на парапете бастиона. Вместо заложников, которых он столь вероломно и предательски освободил ночью. Казнь произойдет так, чтобы всю процедуру видела противная сторона.

Мальчик стремительно мертвел. Не двигался.

– У вас есть лишь одна слабая надежда, – сообщил Бордо. – Возможно, вас помилуют, если приговоренных к расстрелу пленников удастся вернуть.

Несмотря на ледяной ужас, мальчик нашел силы для улыбки: "Попробуйте, верните". Бордо понял его. Сказал значительно:

– Командующий принял особые меры.

Затем офицеры вышли. Дверь ухнула, лязгнула – и опять полумрак.

Мальчик постоял полминуты и упал в солому лицом.

Какие меры принял маршал, барабанщик, разумеется, не знал. А тот поступил, по мнению многих, весьма подло. Вновь направил парламентером барона де Люсса, который сообщил командующему вражеской армией следующее:

– Князь! Десять пленников, приговоренных к расстрелу, малодушно бежали, воспользовавшись помощью подкупленного ими мальчишки-барабанщика. Это накладывает пятно на всю вашу армию.

– Простите меня, старика, барон, вы несете вздор! Право на побег существует у всех пленных. Особенно же у тех, кого, вместо обещанного им обмена, обрекли смертной участи. А что касается барабанщика, то, как мне известно, мальчик помог несчастным из сострадания и благородства души.

– К сожалению, благородство души не спасет его от расстрела, если к тому времени беглецы не отдадут себя вновь в наши руки…

– С какой стати, майор? Это бред!.. К тому же, среди них тоже есть мальчик. Что за безбожный выбор вы предлагаете!

– Не я, ваше сиятельство, а маршал.

– Я не верю, что маршал решится запятнать себя кровью ребенка!

– Этот ребенок – солдат и подчиняется законам военного времени. А маршал никогда не меняет своих решений. Казнь неизбежна.

– Если… т а к о е случится, – глухо сказал князь, – я отвечу на это мощью всей своей артиллерии. Восемьсот девяносто орудий в течение суток будут превращать ваши позиции в щебень. Я прикажу потратить месячный запас боеприпасов, и сам государь не осудит меня за такой расход…

– Ваше сиятельство! Поскольку вы отказываетесь сообщить о требовании маршала беглецам, я считаю долгом самому сделать это. И если в них есть хоть капля благородства…

– Есть, есть. И они бы вернулись, конечно, если бы узнали про такое иезуитство… Однако, барон, изъявив намерение снестись с бывшими пленными через мою голову, вы превысили полномочия парламентера. Это дает мне основание задержать вас… вплоть до завершения всей ситуации… Лейтенант Жильцов! Примите у майора де Люсса саблю и проводите его на офицерскую гауптвахту. Проследите, чтобы барон ни в чем не имел нужды, но не имел бы также никаких сношений с кем-либо из офицеров и солдат…

В небе проступило предощущение утра. Казалось бы, звезды светили по-прежнему, но в блеске их появилась неуверенность. А в черноте неба – чуть заметная белесость. Кузнечики смолкли.

Мальчик ушел в башню, лег на солому и заснул.

Ему приснилась мама.

Вот странно, он почти не помнил ее и наяву думал о ней очень редко. А тут мама подошла, нагнулась, тронула волосы, и повеяло от нее такой нежностью, хоть плачь. Мальчик сел. Но мама уже уходила во тьму, а рядом оказался капрал Бовэ. И стало светло. И мальчик увидел, что глаза у дядюшки Жака светло-карие. Дядюшка щурил эти глаза, неуверенно отводил их от мальчика и говорил:

– Да ты не бойся. Самое поганое – это секунда, когда в тебя стреляют, а дальше уже не страшно.