В тесном кругу - Буало-Нарсежак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я вас умоляю! «Бодрой»! Скажете тоже!
— Что ж такого, если это правда? Может быть, я чуть-чуть преувеличиваю, но это только для того, чтобы вы поняли: вам не грозит никакая серьезная болезнь. Вторую руку… Знаете, что вам надо сделать? Купить себе небольшую пишущую машинку и тренировать на ней пальцы. Неважно, что вы будете печатать и сколько ошибок сделаете. Главное — тренировка. Каждый день два раза по пятнадцать минут… Вы меня не слушаете?
— Извините. Я все думаю про Джину Монтано.
— А, вы прочитали про то, что с ней случилось? Таким людям, как она, нужно жить в хорошо защищенном месте — таком, как наш «Приют отшельника». Уж здесь-то ей точно не грозит никакое нападение. И у нее с избытком хватит на это средств. Она снималась больше, чем Чарльз Уонел… Так… Повязку не снимайте до вечера, а перед сном на пять минут опустите руки в теплую воду. И хорошенько поработайте пальцами. Поделайте упражнение «краб». Жду вас через два дня.
От кабинета администратора Жюли отделял только коридор, и она направилась к нему так быстро, как только могла. У нее мелькнула одна мысль, которая требовала немедленной проверки. Вернее, это была даже не мысль, — просто в мозгу как будто пробежала искра разряда. Так зверь, строящий себе берлогу, понятия не имеет о том, что он строит именно берлогу, но каждый его жест повторяется с роковым автоматизмом. Жюли попросила телефонный справочник. Прочитала: «Монтано Джина — драматическая актриса. Вилла „Карубье“, бульвар Монфлери, Канны. Тел. 59 97 08».
Из сумочки Жюли извлекла шариковую ручку и блокнот, которыми иногда пыталась пользоваться, впрочем, почти всегда поблизости находилась добрая душа, готовая ей помочь. На сей раз такой душой оказался привратник, только что закончивший разговор с соседом из «Гладиолусов» — молодящимся полковником в отставке. Под диктовку привратник писал адрес, а она все это время не переставая твердила про себя: «Смогу я это сделать или оставлю все как есть?.. И имею ли я право это сделать? И потом…»
— Пожалуйста, мадемуазель. Вот увидите, место там очень хорошее. И жить прекрасно, если бы не… Да, на стариков везде нападают. Я хочу сказать, есть такие старики, на которых нападают…
— Спасибо, — прервала Жюли его словоизлияния. Она чувствовала себя слишком растерянной, чтобы болтать.
До самого вечера она все никак не могла решиться и не один раз опускала руку на телефонный аппарат. Во-первых, она совсем не была уверена, что они встречались именно в 1924 году. Итальянца-продюсера звали Умберто Стоппа. Он только что закончил снимать большой исторический фильм, в котором было все — львы, христиане, патрицианские оргии… Монтано играла куртизанку Элизу. Стоппа устроил у себя торжественный ужин. Справа от него сидела Джина Монтано, слева — Глория. С другой стороны от Глории сидел тенор Амброзио Бертини, по которому тогда сходила с ума вся Италия. Она снова как наяву увидела длинный стол, освещенный факелами. Нет, не может быть, чтобы она ошиблась. И Джина Монтано наверняка не могла это забыть. Ах да, она ведь присылала в клинику цветы — уже после аварии. Жюли даже собралась было спросить у сестры, действительно ли все было так, как она думает. Память Глории вызывала неизменное изумленное восхищение у всех, кто ее окружал. Но ведь она сразу же начнет выпытывать: «Зачем тебе понадобилась Джина?»
Жюли не могла бы ответить на этот вопрос, потому что она сама до сих пор еще не знала, нужно ли было… Да или нет? А почему, собственно, нет?..
Она прикурила сигарету, уронив еще тлеющую спичку прямо себе на платье, быстро вскочила, чтобы замять искру, и бессильно привалилась к спинке кресла. Она задыхалась. Врач не рекомендовал ей резких движений. Мгновение она прислушивалась к себе, затем сделала несколько осторожных шагов, как будто боялась спугнуть притаившегося зверя. Прижимая рукой бок, она пошла на свою маленькую кухоньку, где обычно ела с помощью Клариссы, которая разрезала ей мясо, вынимала кости из рыбы и умела бесшумно наливать ей питье. Она вообще двигалась так тихо и делала все так незаметно, что у Жюли вполне могла сложиться иллюзия, что она обходится собственными силами: если, например, она роняла вилку, то тут же оказывалось, что возле ее тарелки уже лежит другая.
Она присела к столу. Есть не хотелось, и она налила себе немного холодной воды. Справляться с кувшином она умела без посторонней помощи. Бросила взгляд на кварцевые часы, которые носила днем и ночью на левом запястье: восемь часов. Не то чтобы она придавала большое значение времени. Глория — другое дело, она постоянно пребывала в ожидании очередного гостя и следила за часами. Жюли время давно стало казаться неким бесцветным потоком, по ночам превращавшимся в тягостную вечность. Наверное, в восемь часов Джина Монтано уже спит. Неудобно звонить так поздно. И потом, что она ей скажет? «Я Жюли Майоль. Пианистка. Вы меня помните?»
Нет, лучше завтра утром. Старики как раз по утрам бывают посообразительней. Ей это хорошо известно, потому что в ее собственной памяти в хорошие моменты всплывают целыми страницами Бах, Моцарт, Шуман — с сочностью, блеском и нежностью, которые придавало им ее знаменитое туше. Она немного замечталась. И начала считать, загибая отсутствующие пальцы. Август, сентябрь, октябрь. И сразу после — 1 ноября. Времени совсем мало, но попробовать все-таки надо. В сущности, все это такая ерунда. Стычка призраков. А в мире в это же самое время фанатики взрывают автомобили и целые самолеты. Подумать только, в эту самую минуту где-то на земле проливают кровь совсем молодые люди! А Глория рассказывает о своей первой поездке на «Нормандии»! Смешно? Жалко? Или все-таки чудовищно? Вот именно, думает она. Мы — чудовища, вот мы кто такие. И я — первое. Позвоню завтра.
Она глотает несколько таблеток, потому что решила во что бы то ни стало уснуть. Но даже сквозь сон слышит звук шагов ночного сторожа, который обходит владение. По гравию аллеи скребут лапы его волкодава. Ранним утром она просыпается от криков стрижей. Открывает глаза. Пять часов. Ей удалось провести ночь почти нормально. Это — победа, и лишь она одна знает ей цену. В восемь часов она навестит Глорию, которая будет вне себя от ярости, потому что терпеть не может, когда ее видят без макияжа, будь то родная сестра. Нo прежде чем звонить в Канны, Жюли необходимо кое о чем переговорить с Глорией. От этого зависит, не изменит ли она свое решение. Она зовет Клариссу. Ей тоже необходимо привести себя в порядок до выхода в свет. Кларисса надевает ей парик, наносит легкое облачко пудры, которая должна хоть немного скрыть морщины, как трещины расколовшие ее увядшее лицо. Почему красота досталась одной Глории? Удача — одной Глории? Любовь — одной Глории? Почему Глория забрала себе все?
— Ты, случайно, не знаешь?
— Чего не знаю? — переспрашивает Кларисса.
— Ничего. Глория уже завтракала?
— Да. Съела круассан и тартинку с маслом. Кажется, она плохо спала. По-моему, она слишком много ест пирожных. Ни к чему ей столько сладкого. Ваша палка, мадемуазель.
Жюли проходит просторным вестибюлем и тихонько стучит в дверь «концертного зала» своим особенным условным стуком.
— Войди, — кричит Глория своим по-прежнему сильным голосом.
Жюли толкает обитую дверь. Играет утренняя пластинка. Глория всегда слушает по утрам музыку. Иногда, исключительно ради удовольствия покритиковать, она выбирает какую-нибудь пьесу в исполнении Эмойаля или Луазеля. Даже Иегуди Менухин не всегда удостаивается благосклонности. Она уверяет, что в особенно виртуозных пассажах он пропускает некоторые ноты. Впрочем, большую часть времени она слушает самое себя. Граммофон стоит у нее на низком столике, справа от кровати. Слева дремлет в своей колыбели «страдивариус». Он тоже слушает, а она время от времени легонько поглаживает его пальцами. Жюли делает шаг вперед и уже открывает рот, чтобы сказать…
— Послушай, пожалуйста.
Жюли замирает. Она узнала прелюдию из «Потопа». Она не любит Сен-Санса. Его изобретательность плоска, как картинки из мультфильма. Что может быть глупее, чем его знаменитый «Лебедь»? И даже «Потоп» а-ля «Сесил Б. Де Милль», который поднимается все выше и выше с единственной целью — дать солисту возможность играть в самом высоком регистре, где так трудно добиться четкого и чистого звука. Зато этот номер был триумфом Глории. Она так и не поняла, что исполнитель должен служить композитору. А это томное вибрато, от которого так и веет сладострастием, — это вибрато для музыкального киоска! Жюли хочется крикнуть: «Хватит!» Она думает: «Да, я ее ненавижу». Наконец пластинка замирает. Глория прикрыла глаза — ушла в воспоминания. Спустя минуту она открывает их и жестко смотрит на сестру.
— Что тебе от меня нужно?
— Я пришла спросить, не нужно ли чего тебе. Я собралась «на сушу».