Идеалист - Эдуард Багиров

– Но это домыслы чекистской пропаганды! – воскликнул профессор.

– Если бы. Шухевич сам отчитывался Берлину, признавая, что за девять месяцев в белорусских лесах он уничтожил две тысячи человек при собственных потерях в сорок бойцов. Впрочем, есть предположение, что уничтожал он вовсе не партизан, которые драться умели и вполне могли дать братьям-славянам достойный отпор. Скорее всего, пан профессор, Шухевич записал во враги режима мирное население, истреблять которое он умел и любил. Мне сдается, что берлинские кураторы нашего героя были просто в шоке. Такого беспредела не ожидали даже они. Так или иначе, так называемый «украинский легион» разоружили и распустили по домам. Восемьсот здоровых мужиков отпустили восвояси! А это, пан профессор, для войны дело просто неслыханное, ведь на счету у немцев был каждый человек. Однако наших ветеранов «Нахтигаля» под ружье ставить уже не торопились. Потому что пользоваться оружием они хоть и умели, но использовали его больше не для войны с красными, а мучая и убивая именно мирное население – потенциальную рабочую силу рейха. В боевых же столкновениях с противником свою доблесть украинские формирования до сорок третьего года отчего-то не проявили вовсе.

– Есть сведения и из иных источников, – профессор извлек из своего портфеля томик воспоминаний бандеровца Василя Кука. – Это был передовой отряд борьбы с большевизмом! Как историк вы обязаны анализировать различные источники.

– Я проанализировал, пан профессор – усмехнулся я. – Как можно верить соратнику Шухевича, дававшему против бывшего друга свидетельские показания? Впрочем, я уже упоминал, что предавать друг друга и вообще всех подряд эти люди умели очень хорошо. В том же сорок третьем году оставшийся не у дел Шухевич предал даже самого Гитлера. Он объявил об организации украинской повстанческой армии, заявил о войне с Советами, поляками и немцами. Правда, в отношении последних имелась оговорка – если те начнут первыми. Борец за свободу попросту соскучился по этническим чисткам. Захотел, видно, вспомнить времена панской Польши, когда полиция не смела вмешаться в убийство поляков. Потом в Галицию вступили красные, и вот отчего-то до сих пор я не слышал о каком-либо организованном сопротивлении, которая оказывала им УПА. Ее боевики перешли в подполье, в том или ином виде просуществовавшее до середины пятидесятых, и вволю мародерничали, пока их не выбили окончательно.

Пацюк подавленно молчал, нервно протирая очки. Я продолжал:

– А что же главарь этой, с позволения сказать, армии? Летом сорок восьмого года мы встречаем его в Одессе, в фешенебельном санатории. С фальшивым паспортом он живет в номере-люкс с очаровательной связной, которую вроде бы зовут Анна. В паспорт бандита вклеена та самая фотография, которая проходит по чекистским ориентировкам, Шухевич даже не удосужился ее поменять. Откуда такая беспечность у тертого убийцы? Да просто от того, что Шухевич был уверен – его не тронут. Он был занят тем, что сливал всех своих товарищей советским спецслужбам. Пока шестерки из его так называемой армии кантовались на допросах, Шухевич зависал в санаторном люксе с бухлом и красивой девчонкой. Потом он, видимо, решил взяться за старое, но уже бесповоротно изменилась сама история, и в пятидесятом эту тварь попросту убили. Это довольно подробно описано в мемуарах русского разведчика Павла Судоплатова. Окружили здание кооперативной лавки в селе под Львовом и предложили Шухевичу сдаться. Тот стал отстреливаться, и его пристрелили как собаку. Ничуть не жаль, кстати. Но это уже лирика.

Я закончил, провел ладонью по лбу, словно вытирая пот. Давно я так хорошо не выступал. Я был полностью собой доволен.

– Свободен, пан студент, – сказал профессор Пацюк. И добавил: – Неуд.

Я удивленно воззрился на него. Он отвел глаза.

– Пересдавать не пытайтесь. Костьми лягу.

Я молча вышел из аудитории.

VI

Скоро меня призвали в армию. Мама смахивала слезы и успокаивала себя тем, что, мол, хорошо хоть Украина небольшая, за Полярный круг точно не попадешь.

Против службы выступал отец. Он полагал, что вооруженные силы Украины находятся в очень плохом состоянии. При Советском Союзе хоть более-менее пристойно было.

В глубине души в этом вопросе я ему не очень доверял. Время от времени по «телебачению» показывали репортажи о модернизации украинской армии. Так что хотелось даже верить, что я попаду в цивилизованное, соответствующее всем евростандартам войско. К тому же страна невелика. Если дадут отпуск, то из любого конца страны можно будет быстро добраться до родителей. Что в этом плохого-то? И везде тепло, солнечно, привольно.

В последний вечер я вышел с отцом покурить на лестницу. Отец курил «Ватру» без фильтра. Я же солидно извлек из кармана пачку импортного «Кента».

– Зря начал, – вскользь заметил отец. – В армии лучше не курить. На бегу сдохнешь.

– Я не сдохну, – пообещал я. – Я крепкий.

– Да знаю. Но все равно это вредно... На самом деле это всего лишь игра, – вдруг произнес отец.

– Что ты имеешь в виду?

– Армейскую службу. Относись к ней, как к игре. И не заигрывайся.

– Хорошо, – кивнул я.

– И не будь говном. Это вообще главное. Дедовщины тоже не ссы. Деды твои – такие же пацаны, как и ты. Они тебя дрючат, но вспоминают на твоем месте себя. Поэтому не делай того, что было бы потом неприятно вспоминать. Даже если никто не видит – все равно не делай.

Он щелчком выкинул окурок в форточку подъездного окна, похлопал меня по плечу и, задумчиво опустив голову, пошел в сторону нашей двери.

VII

Запорожская область, где я в итоге оказался, – не самый худший вариант для службы. Часть войск противовоздушной обороны расположилась в живописном месте, которое лет двести назад считали бы чистым полем. Вокруг части на много десятков километров простиралась голая равнина. Самое близкое препятствие, на которое наталкивалась безграничная степь, оказывалось Азовским морем. До него было около шестидесяти километров.

Степь была та самая, которую топтал когда-то легендарный батька Махно, один из немногих достойных героев незалэжного пантеона. Где-то в этих местах в мясорубке отчаянного боя носились изобретенные им тачанки, мешались в кучу кони и люди, разрывались снаряды, трещали пулеметные очереди, грозно звучал «Интернационал».

Вибрации украинской степи – сплошь спокойствие, но при этом и тревога. Словно знаешь, что за этим сладким, лукаво пропитанным ароматами воздухом таится что-то до крайности опасное. Разъезд ли конников батьки Махно, орда ли печенегов, татарин ли с саблей, отряд ли казаков. Именно по этой степи кочевники, возвращаясь из набегов, уводили в плен наших предков. Возможно, это их миллионоголосое отчаяние и создало эту извечную степную тоску, постигнуть которую не единожды пытались классики великой русской литературы.

Служба у солдата шла, а степь только распалялась. Совсем уж невыносимо соблазнительной становилась она летом. Осень убавляла жар, но не красоту, наполняясь порой тонкого и изысканного очарования. И лишь в ноябре, когда с начала моей службы прошло полгода и появилось немного свободного времени, степь вдруг показала свое истинное лицо. Она стала ровным, темным и агрессивным пространством. Почти всю последующую зиму небо было густо затянуто низкими плотными тучами.

В армии я открыл для себя интересную деталь украинского языка – он, напевный и мягкий, не был предназначен для команд. Все попытки переложить кондовые российские «равняйсь» и «смирно» на мову выглядят неубедительно. Языки, команды на которых звучат резко, агрессивно – немецкий, русский, турецкий, – принадлежат народам-воинам. А вот звуки итальянской, венгерской, а также, несомненно, украинской речи предназначены расслаблять победителя, усыплять его внимание. Медоточивая мова – язык побежденных.

Дедовщины почти не было. Избили меня всего раз сорок, ну максимум пятьдесят, да и то несерьезно – не до реанимации, как в сопредельных частях. Я ожидал много худшего. Национализма в нашей части тоже почти не водилось. Русских было даже больше, чем украинцев. А оружия мы и не видели, если не считать того, с которым заступали в караул, ну, и раза три за весь срок службы выезжали на стрельбища.

В общем, жизнь в армии проходила размеренно, без каких-то там особенных экцессов и форс-мажоров. Но вдруг наступила зима. А вместе с ней в нашу часть пришел апокалипсис.

Вследствие извечного армейского бардака чего-то не поделили коммунальщики и военные. Видимо, предназначенные коммунальщикам армейские деньги просто заблудились на чьих-то банковских счетах. Стороны вцепились друг в друга – одна перестала платить, вторая перекрыла отопление. Командование глухо молчало. И тому были свои резоны – об украденных-то деньгах начальству ведь не доложишь.

Отдуваться пришлось, разумеется, солдатам славной украинской армии. Чем и как мы согревались, чем топили костры и буржуйки в условиях степи – долгая и не самая приятная история. Скажу лишь, что два заброшенных хутора в окрестностях части окончательно исчезли с лица земли. От них не осталось даже руин. Все, что могло гореть, сожгли солдаты.