Битва при Пуатье - Жан-Анри Руа

К несчастью, об образовании и формировании молодого Мухаммеда нам известно очень мало Возможно, он сопровождал караваны, отряжаемые его дядей в Сирию. В его беседе с отшельником Бахирой слишком много чудес и неправдоподобности, чтобы ее можно было взять на вооружение, однако следует допустить, что Мухаммед приобрел сравнительно точные сведения об иудаизме и христианстве, свидетельством чего является Коран, в большей степени благодаря своим прошлым и будущим путешествиям, а не общению с неимущими христианами Мекки, которых его клан, должно быть, сторонился. Можно вместе с Годефруа-Демомбином[39] удивиться тому, как мог этот курайшит, если ему доводилось присутствовать на христианских церемониях, не сохранить о них никаких воспоминаний, тогда как некоторые языческие поэты его времени вроде Аль-А'ши описывают священника, преклоняющего колени перед чашей вина. Однако важно не забывать, что Мухаммед был воспитан в вере своих родителей, а Предание определенно грешит, с ужасом отвергая саму мысль о его возможном участии в языческих церемониях. После смерти Абд-аль-Мутталиба наследником сикайи, то есть почетного права кормить и поить паломников к языческому святилищу Мекки, стал дядя Пророка Аль-Аббас, и если языческий поэт и мог побывать на литургии, то куда труднее вообразить, чтобы то же самое позволил себе племянник человека, облеченного жреческой функцией, явно несовместимой с христианством. Намного легче представить себе его интерес к тем замкнутым или гонимым религиозным общинам, которых в то время было немало на караванных путях. Во всяком случае, возможность того, что Мухаммед мог читать еврейские или христианские тексты, по-видимому, исключена, так как совершенно непонятно, как бы он смог получить к ним доступ, да и неизвестно, умел ли он читать. Предание отрицает это с заведомой целью придать его посланию, «продиктованному» самим Аллахом (таков смысл слова «коран»), характер сверхъестественности, которого оно бы не имело, родившись под влиянием иудейских или христианских текстов; однако выказываемое Кораном сходство с ними иногда озадачивает. Сам Мухаммед отрицает, что у него были наставники, способные подсказать ему те или иные стихи; они слетали с губ Пророка спонтанно на глазах у верующих, которые запечатлевали их в памяти для дальнейшей декламации, а письменная традиция, воплотившаяся в рукописном тексте Корана, в основном относится ко времени после смерти Пророка. Здесь, как кажется, Коран подтверждает Предание.

Действительно, в трех стихах мы встречаем относящееся к Пророку выражение эломимиййу, означающее «неграмотный». Например, в стихе 158 суры Арафа читаем: «Потому, веруйте в Бога и Его посланника, неученого пророка…»[40]

Мы не можем буквально принимать этот эпитет, которому, по словам Монт, противоречат совершенство стиля, верность классическим канонам и красноречие священной Книги. В этих сурах, дарованных в Медине, Мухаммед обращается к евреям, которые отказываются от принятия ислама, по их впечатлению Мухаммед, заявляющий о своей связи с их традицией и о том, что Библия предвозвещает его приход, демонстрировал вопиющее незнание текстов. В этом контексте слово «неграмотный» приобретает совершенно иной смысл Курайшит отказывается следовать учителям еврейского закона, которые учат по текстам. Его откровение другой природы, нежели их банальные словесные ухищрения по поводу буквы, которую они, возможно, сфабриковали. Да, он невежественен и силен своим незнанием, ибо его вдохновляет Аллах, и только он.

Но мы здесь ничего сказать не можем. Заметим просто, что этот молодой человек, еще не получивший своего первого видения, который бы сам удивился больше всех, предскажи ему кто-то его будущее, сумел после своего нищенского детства приобрести репутацию хорошего караванщика и дальновидного дельца. Однако мекканские купцы пользовались письменностью, хотя и довольно примитивной, поскольку диакритические знаки были ей неведомы, и фиксировала она одни согласные, но для их торговых нужд этого было достаточно. Нет причин, почему бы Мухаммеду не знать того, что было известно самым сведущим из них. Между двадцатью и двадцатью пятью годами он поступил на службу к богатой вдове Хадидже, поручившей ему свои караваны, и вел ее дела с необычайным успехом, получая прибыль, исключительную для того периода.[41] Иными словами, у Мухаммеда было финансовое чутье, и нас не должно вводить в заблуждение его нищенское детство и приверженность к жизни без всякой роскоши, которую он демонстрировал впоследствии, а также бедность или даже нищета некоторых из его учеников Хадиджа видела в будущем пророке красивого, честолюбивого мужчину благородного происхождения, обладавшего, что было особенно ценно, коммерческим чутьем. В его глазах Хадиджа выглядела не моложе, чем в действительности, и, возможно, никогда не казалась ему красивой; однако именно ей предстояло дать ему то единственное, чего ему недоставало, чтобы выйти на первые роли в кругу мекканской аристократии: поручительство процветающего предприятия.

Предание гласит, что он женился на ней в двадцать пять лет: ей исполнилось сорок, и она первая предприняла шаги, чтобы добиться согласия своего отца, когда тот был пьян, но этот анекдот выглядит подозрительным. Все согласны с тем, что этот брак оказался очень удачным. Мухаммед хранил абсолютную верность своей жене до тех пор, пока она не умерла, подарив ему семерых детей, троих мальчиков, из которых не выжил ни один, и четырех девочек, младшая из которых, Фатима, стала супругой Али, двоюродного брата Пророка. Блашер противопоставляет воздержанность, выказанную Мухаммедом в эту эпоху, той чувственности, которая впоследствии побуждала его жениться на многих других женщинах, иногда совсем молодых, да еще заводить красивых наложниц. Что более всего поражает нас в этом союзе, так это его неравенство, ибо Хадиджа была старой и безобразной, а Мухаммед унаследовал красоту своего отца. Мусульманские толкователи отказываются допускать, что у Пророка, помимо всего прочего, имелся и достаточно корыстный расчет. Однако те, кто свободен от парализующего влияния пиетета, часто обнаруживают у Пророка такой нюх на выгоду и такой практицизм, который придает ему совсем иной характер по сравнению с Буддой и Христом, гораздо более безразличным к материальным ценностям.

Это вовсе не критика, а, совсем напротив, констатация факта. Если бы Мухаммед безраздельно отдался лишь своему мистицизму, он был бы менее интересен для историков, так как никогда бы не захотел и не смог играть роль государственного мужа. Вот, если угодно, более грубое сравнение: Христос умер, осужденный с согласия евреев, после того как объявил, что его царство не от мира сего, тогда как Мухаммед почил, окруженный горячей любовью своих приверженцев, после того как с оружием в руках победил своих противников и встал во главе государства, которое сплотил и сделал грозным. Невозможно разделить эти два аспекта его личности, которые в глазах представителей западной христианской культуры неизбежно выглядят несовместимыми, хотя для араба это совсем не так. Подтверждение тому дает сама Хадиджа. Она вышла замуж за бедного человека, соблазнившись его деловыми качествами. Ничто тогда не могло предвестить ей в Мухаммеде основателя новой религии. Однако ее убедило первое же его откровение. Она не только не стала отговаривать своего мужа от путешествия, быстро снискавшего ему враждебность богатых купцов, но сделала все, чтобы поддержать его в новом призвании и победить уныние, которое поначалу иногда обуревало его.

Благодаря достатку Мухаммед отрекся от нищеты и окружил себя определенными удобствами. Он пользовался репутацией честного горожанина, был прозван надежным человеком и, должно быть, блистал той уравновешенностью, которая является высшей добродетелью мекканца. Как мимоходом сообщает Предание, он был избран для разрешения запутанной тяжбы. Когда дожди разрушили Каабу, четыре племени курайшитов отстроили ее заново, сделав более прочной; материалом для нее послужила древесина потерпевшего крушение греческого корабля. Когда же речь зашла о том, чтобы огородить один угол и вделать в него черный камень, вспыхнул яростный спор. Кому достанется эта честь? На нее претендовали все четыре вождя. Мухаммед велел положить камень на плащ и вручил четыре его угла четырем вождям, затем сам взял камень и замуровал в священном месте. Таким образом, мы получаем дополнительное доказательство его влияния и представление о его дипломатических способностях, которые впоследствии творили чудеса в Медине и привели столько соперничающих племен к объединению ради общего дела.

Итак, Мухаммед привык совмещать нужды торговли с духовными запросами и ежегодно на месяц удалялся в одиночестве на гору в окрестностях Хира, причем это не удивляло Хадиджу. Это оставляет место двум гипотезам, нисколько не противоречащим друг другу либо речь здесь идет о некоем обычае, бытовавшем тогда в определенных кругах мекканского общества, неотступно преследуемых более суровыми религиозными требованиями, чем это возможно в рамках достаточно примитивного в своей практике политеизма, либо супруга будущего пророка уже предчувствовала пусть еще не истинное призвание своего мужа, но, по крайней мере, то, что он больше других нуждается в возможности предаться мистицизму.