Повесть о снежном человеке - Александр Абрамов

— Что у них там внизу?

О чем он? На экране коричневая жижа земли, фонтанами взлетающая в воздух, а потом медленно оседающая вниз. Под нами поле — неровное, израненное круглыми глубокими ямами. Поворачиваю верньер, и в кабину врывается звук: резкий, зловещий вой ветра, еще треск какой-то, частый и прерывистый, еще ухающие удары, еще дальний нестройный крик.

Люди? Не знаю.

Под нами дорога. По ней ползут большие темно-зеленые жуки, выставив перед собой длинные усы с утолщением на конце. Один, два… пять. Не успел подсчитать: проскочили.

Дальше — лес, редкий, безлистный, совсем не похожий на наши леса. Голые, торчащие, извивающиеся прутья и какие-то сооружения среди них, тоже темно-зеленые. По грязному снегу мечутся люди. Поворачиваю верньер, изображение становится крупнее и резче. Люди в длинных, до колен, грязно-белых куртках, мохнатых снизу. Ухающие звуки — это отсюда. Сейчас они громче.

Блеснула серо-стальная полоса реки, за пей скопления людей уже в темно-зеленой одежде. Через реку мост. К нему устремляются знакомые большие жуки с усами. Ползут и стрекочут на ходу. Машины? Возможно. Но почему всюду такой сумбур, суета, спешка, нелогичность действий? И опять этот крик: «А-ааа…»

У бегущих по снегу людей какие-то короткие трубки в руках: вероятно, это оружие. Кое-кто обращает его к небу, должно быть в сторону нашего корабля. Слышен близкий треск, словно горсть орехов ударяет по обшивке.

— Похоже, в нас стреляют, Навигатор, — говорит второй пилот.

— Чем?

— Пустяки. Свинец. Ответить?

— Зачем? Мы здесь не для того, чтобы вмешиваться.

— Во что?

— В войну.

— Какой же это уровень?

— Думаю, среднетехнический.

— На чем вы основываетесь?

— Техника. Оружие. Анализатор не ошибается. Мне кажется, что мы попали в период внутрипланетных войн.

— Кого с кем?

— Вспомните историю. И у нас это было. Что будем делать? Посадка неуместна. Может быть, еще успеем изменить курс?

— Поздно, Навигатор. Необходима переориентировка темпорально-пространственного вектора. В полете не справиться, нужна стабильность.

— Как долго это продлится?

— Два цикла, не больше.

Я не участвую в разговоре. Только внимательно слушаю. Мое дело считать — орбиты, траектории, координаты. Я — Вычислитель, и мои знания понадобятся лишь тогда, когда мы выйдем на околоземную орбиту. Я рассчитаю траекторию обратного полета, выдам программу, а Навигатор заложит ее в автомат управления.

А пока можно смотреть на жуков, извергающих из усов желтые вспышки огня, на людей, бегущих по смешанному с размокшей землей снегу.

Они спотыкаются, падают, вновь подымаются и бегут, а кто-то остается лежать, скорчившись или раскинув руки, словно боясь сорваться в Вечность с бешено несущейся планеты, которая так и останется для нас чужой, потому что высадка не предусматривается.

Вот она стремительно надвигается на экран — белая от снега, бугристая шкура планеты. Мягкий удар, скольжение — и все.

Блестящая посадка.

Я смотрю на спутников. Они заняты своим делом, не обращая внимания на экран. А он отражает пустынный зимний пейзаж. Люди с оружием куда-то ушли.

— Я выйду ненадолго, Навигатор.

Он удивлен: планета его не интересует. — Зачем?

— Любопытно.

Удивление невольно сменяется уважением. Любопытство к чему бы то ни было — качество довольно редкое у нас на родине.

— Хорошо, Вычислитель. Не возражаю. Только будь осторожнее.

Я прыгаю из люка на землю. Под ногами развороченная смерзшаяся глина вперемешку со снежными комьями. Ходить трудно, но тяжесть нормальная и дышится легко, как у нас. Идет мелкий пушистый снег, влажный и теплый, как у нас в середине лета. Ведь наша планета холодная, у нас даже на экваторе не везде тает снег.

Впереди — роща. Пытаюсь пробежаться и падаю, руки грязные от размокшей глины и снега. Вытираю их о ствол дерева — тоненького, ломкого, со смешной черно-белой корой. Дерево голое, без листьев, без почек.

Поодаль лежит человек, уткнувшись лицом в смерзшуюся землю. С трудом переворачиваю его: безвольно повисшие руки, застекленевшие глаза.

Резкий свист, и два бухающих взрыва — где-то совсем рядом, потому что даже деревья не спасают от ударной волны. Сильный толчок валит меня рядом с убитым. Я подымаюсь, оборачиваюсь и… не могу сдержать крик.

Нас приучали к выдержке с детства: никаких эмоций, сдержанность, собранность, постоянная готовность к неожиданностям. Наверное, я плохо усвоил уроки своих наставников. Не переставая кричать, я бегу из рощи, спотыкаюсь, ударяюсь о стволы деревьев, на бегу вытираю лицо… Что на руке? Снег или слезы пополам с кровью?.. И снова бегу, задыхаясь и кашляя, пока не застываю у огромной воронки, там, где еще несколько минут назад стоял наш корабль.

Медленно, как сознание к больному, возвращается выдержка, способность здраво оценить обстановку. А впрочем, что оценивать? Два прямых попадания бомбы лишили меня всего: дома, друзей, родины, может быть, смысла жизни. Чуда не будет. Никто не полетит вслед за нами, а мертвых не воскресишь. Да и следов от них не осталось: мерзлая глина, побагровевшая от крови. Навигатор был прав: не стоило выходить на эту чужую планету.

Но я вышел и выжил, и чужая планета должна стать моей. Придется ассимилироваться — выхода нет. Непослушными, негнущимися от волнения пальцами снимаю комбинезон: он вызовет подозрения. Раздеваю убитого. Ремень с пряжкой, защитная рубаха с медными пуговицами, нелепая обувь — высокая, грубая, без скрепок. На теле сравнительно чистая белая рубаха: она помягче верхней — подойдет.

Натягиваю ее на себя, потом такие же белые штаны с тесемками у щиколотки. А сейчас — подальше отсюда, от места нашей посадки, чтобы не было вопросов и подозрений: корабль-то, наверное, видели, кто-то даже стрелял по нему.

Впереди до самого горизонта поле, перепаханное гусеницами зеленых машин. И где-то далеко — еле различимая человеческая суета. Люди, в общем, похожие на нас, — на привет и приют можно рассчитывать. Рискну. Я делаю шаг вперед, и снова резкий свист и грохот удара. Толчка я не чувствую. Кусочек голубого неба в рваной дыре облаков и черный шквал. Ночь без звезд и без чувств. Вероятно, я умер.

Что-то холодное течет по лицу. Вода? Открываю глаза. Чье-то знакомое лицо в белом тумане.

— Очнитесь, Николай Ильич, да очнитесь же!

Господи, но я не могу больше!

Чьи-то руки приподымают мне голову. Я знаю, чьи это руки. Но мне все еще страшно. Сон еще не ушел от меня, да и сон ли это? Новая встреча с прошлым, на этот раз многое объясняющая. Теперь я знаю, почему и как я вторично родился, что не был профессором Мерлем, а Вычислителем — только профессия, без имени, без дома, без родины. О ней я по-прежнему ничего не знаю. Обрывистые разговоры, полукартины, полунамеки создают смутное представление о мире, плохо устроенном и жестоком. Он далек от меня, этот мир, непонятен и чужд. Никакой ностальгии я не чувствую.