Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни - Нассим Николас Талеб

Вот он, корень острых проблем ландшафтного дизайна и архитектуры: архитекторы сегодня строят, чтобы впечатлить других архитекторов, в итоге мы имеем странные структуры, от которых уже не избавиться – и которые не способствуют благополучию жильцов; чтобы ему способствовать, нужно время и активное прогрессивное прилаживание. Иначе какой-то эксперт, сидящий в министерстве городского планирования и не живущий в данном районе, произведет на свет аналог наклонного выступа – еще одно улучшение, теперь уже куда масштабнее.

Специализация, и я буду на этом настаивать, дает побочные эффекты, один из которых – отделение труда от плодов труда.

Простота

Принцип шкуры на кону означает простоту – обезоруживающую простоту корректно выполненной работы. У людей, порождающих сложные решения, нет мотивации что-либо упрощать. Как мы уже видели, бюрократизированная система усложняет все до бесконечности: интервенционисты сбывают ей сложные решения, потому что этого требуют их образование и профессия.

То, что создают люди, не ставя свою шкуру на кон, будет усложняться (пока в конце концов не рухнет).

У людей на таких позициях нет никакого стимула предлагать простые решения: когда вознаграждают за впечатление, а не за результат, вы обязаны выдать что-то мудреное. Каждый, кто предлагал «научную» статью в специализированный журнал, знает: чем сложнее она будет, тем больше шансов, что ее напечатают. Отсюда – новый побочный эффект: благодаря ветвящемуся усложнению проблемы усугубляются нелинейно. Хуже того:

Люди, не ставящие свою шкуру на кон, не понимают, что такое простота.

Я тупой, когда не ставлю шкуру на кон

Вернемся к идее патемата математа («обучайся через боль») и рассмотрим обратную концепцию: обучение через трепет и удовольствия. У человека – два мозга: один работает, когда он ставит шкуру на кон, второй – когда не ставит. Шкура на кону делает скучное менее скучным. Когда вы ставите шкуру на кон, унылые процедуры – вроде проверки безопасности самолета, ведь вы поневоле станете его пассажиром, – перестают быть унылыми. Если вы вкладываете свои деньги в компанию, сверхскучное чтение примечаний к финансовому отчету (где все написано как есть) вдруг прекращает наскучивать.

Но есть и куда более важное соображение. Многие наркоманы, обычно тупые как пробка и со смекалкой цветной капусты – или эксперта по внешней политике, – становятся более чем изобретательными, когда им нужно достать наркотики. Во время лечения наркоману часто говорят: если бы ты тратил половину умственной энергии, придумывая способы заработать денег, а не добыть наркоту, быть тебе миллионером. Тщетно. Уберите зависимость – и чудесная энергия улетучивается. Вот такое «волшебное зелье», дающее сверхспособности тем, кто его ищет, но не тем, кто его пьет.

Личное признание. Когда я не ставлю шкуру на кон, я обычно тупой. Специальные знания, например о риске и вероятности, изначально появились у меня не из книг. Я обязан ими не возвышенному философствованию и не научному голоду. И даже не любопытству. Знаниями я обязан мандражу и притоку гормонов – с тем и с другим сталкивается всякий, кто рискует на рынках. Я и не знал, что интересуюсь математикой, пока в Уортонской школе бизнеса друг не рассказал мне об опционах, которые упоминались выше (и об их обобщении, сложных деривативах). Я немедленно решил, что они и станут моей карьерой. Меня привлекло сочетание трейдерства и сложной вероятности. Это была новая, неизведанная территория. Я нутром чуял, что в теориях, использующих колоколообразную кривую и игнорирующих влияние «хвостов» (экстремальных событий), полным-полно ошибок. Я нутром чуял, что ученые вообще ничего не понимают в рисках. Чтобы найти ошибки в оценке вероятностных финансовых инструментов, я должен был изучить теорию вероятностей, которая моментально и загадочным образом доставила мне огромное удовольствие.

Когда в жизни появился риск, во мне вдруг проснулся второй мозг, так что я мог без усилий анализировать и учитывать вероятности сложных последовательностей. Когда начинается пожар, мы бегаем быстрее, чем на любом соревновании. Когда едешь на лыжах вниз по склону, некоторые движения не требуют усилий. Потом наступал период бездеятельности – и я снова глупел. И это не все: у трейдеров математика должна идеально подходить к проблеме (у ученых не так, они создают теорию и лишь потом ищут ей применение); в ряде случаев нам приходилось изобретать модели с нуля, и мы не могли позволить себе ошибиться в уравнениях. Применять математику к практическим проблемам – занятие особенное: прежде чем писать уравнения, нужно как следует понять проблему.

Но если вы собрались с силами и, сделав невероятный рывок, подняли машину, чтобы спасти ребенка, эта сила останется с вами и после происшествия. В отличие от наркомана, теряющего изобретательность, вы сохраните все, что наработали, когда сконцентрировались в условиях риска. Вы можете утратить остроту восприятия, но того, чему вы научились, никто у вас не отнимет. Для меня это основная причина воевать с традиционной системой образования, созданной ботанами для ботанов. Многие дети научились бы любить математику, если бы это было важно, – и, что важнее, научились бы инстинктивно чуять злоупотребление математикой.

Регуляции против законодательства

Есть два способа уберечь граждан от крупных хищников, скажем, больших могущественных корпораций. Первый – ввести регуляции. Они ограничат свободу индивида, мало того, они выпустят на свободу новых хищников – на этот раз в виде государства, его агентов и их присных. Хуже того, те, у кого есть хороший юрист, обойдут регуляции (или, как мы увидим, объявят во всеуслышание, что нанимают бывших регуляторов и щедро им платят; тем самым нынешние власти получат сигнал о потенциальных взятках). И конечно, однажды введенные регуляции никто не отменит: даже если они окажутся абсурдными, политики сложат руки под давлением тех, кому регуляции выгодны. Так как регуляции склонны накапливаться, вскоре мы запутаемся в паутине правил, которые душат бизнес. И жизнь, кстати, тоже.

Ибо всегда найдутся паразиты, которые на регуляциях наживаются, и всегда будут ситуации, в которых бизнесмен использует власти, чтобы получить прибыль, часто путем защитных регуляций и франшиз. Этот механизм называется «регуляторный захват», и он сводит на нет саму цель регуляций.

Другое решение – поставить в сделках свою шкуру на кон в форме правовой ответственности, а также возможности подать иск. Англосаксонский мир традиционно склонялся к законотворчеству, не к регуляциям: если ты мне навредишь, я тебя засужу. Результат – сложное, гибкое и сбалансированное прецедентное право, создававшееся снизу вверх, методом проб и ошибок. Взаимодействуя, люди почти всегда предпочитают договариваться (как предписывается контрактом) на одной из площадок Содружества (бывших территорий под властью Великобритании): в Гонконге или Сингапуре в Азии, в Лондоне или Нью-Йорке на Западе. Прецедентное право отдает первенство духу, в то время как регуляции, будучи жесткими, – это буква.

Если большая корпорация загрязняет среду в вашем районе, вы вместе с соседями можете забросать ее исками. Алчные юристы сделают за вас бумажную работу. Враги корпораций с радостью вам помогут. А потенциальные издержки мирового соглашения будут такими, что корпорация подожмет хвост.

Это не значит, что регулирование надо запретить. Некоторые системные эффекты требуют регуляции (скажем, скрытые хвостовые риски уничтожения окружающей среды, проявляющиеся слишком поздно). Если подать в суд невозможно – регулируй![18]

Даже если бы регуляции давали обществу скромный плюс, я бы все равно предпочел оставаться как можно более свободным, брать на себя гражданскую ответственность, покоряться судьбе и подвергаться наказанию, причини я кому-то вред. Подобный подход называется деонтическим либертарианством («деонтический» значит «обусловленный долженствованием»). Регуляции крадут свободу. Некоторые из нас считают, что свобода – первое и важнейшее благо. Это включает и свободу совершать ошибки (которые вредят только вам); такая свобода священна, и ее нельзя обменивать на экономическую и любую иную выгоду.

IV. Душа на кону

Наконец, ключевое: шкура на кону доказывает, что у вас есть честь как экзистенциальное обязательство; принятие риска (определенного класса рисков) отличает человека от машины, а также (тут кое-кто меня возненавидит) распределяет по ранжиру людей.

Если ваше мнение не связано с принятием риска, вы ничто.

Я не устану повторять, что у меня нет других определений успеха, кроме одного: успех – это благородная и честная жизнь. Мы упоминали о том, что отправлять на смерть других вместо себя – бесчестно.