Дети бури - Дин Кунц

– Ну, я уверена в том, что ничто не могло бы порадовать Билла больше. – В ее голосе сквозило озорство. – В конце концов, до недавнего времени ему приходилось брать лодку и плавать на Гваделупу, а то и еще дальше для того, чтобы посмотреть на хорошеньких девушек. Теперь он сможет сэкономить на этом время.

Соня почувствовала смущение, точно так же, как немного раньше Хельга, и пожалела, что у нее нет куска сыра и терки, которые помогли бы ей скрыть краску на лице. Заняться же было совершенно нечем.

Впрочем, если Бесс умела быть озорной, то и деликатности у нее было не меньше: она избавила Соню от смущения вопросами о том, как прошло путешествие из Штатов. Спустя несколько минут женщины стояли посреди кухни и болтали так, будто были знакомы годами и теперь только обменивались новостями после недолгой разлуки. В обществе жены настроение Генри заметно улучшалось, и Соня предположила, что центром всего дома, вполне возможно, были не миссис и не мистер Доггерти, и даже, возможно, не дети, а Бесс. Похоже, что все здесь держалось в основном на ней.

– Ну ладно, – спустя некоторое время заметил Генри, – она же должна познакомиться с остальными служащими, а потом, как я полагаю, ей хотелось бы освежиться и отдохнуть после поездки.

– Лерой на улице, он подравнивает цементный пол в павильоне, – ответила Бесс. – Я только что с ним разговаривала.

Генри проводил Соню и Билла к выходу; они вступили на плотный покров из тропических трав, покрывавший напоминавшую ковер лужайку, и прошли по извилистой, выложенной каменными плитами тропинке к павильону на открытом воздухе, расположенному чуть ниже дома, вблизи восточного пляжа. Строение в длину составляло приблизительно сорок футов, в ширину – двадцать. Внутри стояли столы для пикника и скамейки, расположенные вдоль решетчатых перил. Крыша была аккуратно обшита дранкой, но сверху ее прикрывали связки пальмовых веток, создававших иллюзию примитивной постройки; результат получился на редкость привлекательным. В такой беседке приятно посидеть с бокалом чего-нибудь прохладительного, наслаждаясь пейзажем в минуту досуга.

– Миссис Доггерти любит сидеть здесь по утрам, когда еще прохладно и насекомые не начали докучать. Она много читает, – сообщил Генри.

Лерой Миллз, занимавшийся в данный момент полом в павильоне, стоял на только что залитой цементом площадке и наблюдал за их приближением, неуверенно улыбаясь. Оказалось, что это человек лет примерно тридцати, маленький, темнокожий, с оливковым цветом лица, выдававшим итальянское или пуэрто-риканское происхождение. Он выглядел чересчур тощим, но его сухощавая, подтянутая фигура говорила о том, что этот мужчина далеко не слабак.

Генри в своей обычной лаконичной манере представил ему Соню и закончил фразой:

– Лерой некоторое время прожил в Бостоне.

– Правда? – спросила Соня. – Я там училась в школе.

– По мне, так в Бостоне слишком холодно, – кивнул он.

– Мне тоже так кажется, – ответила она. – Вы из какой части Бостона?

– Из той, которую я не люблю вспоминать, – сказал Лерой с беспокойной улыбкой. – Я уже давно там не живу. До того, как переехать сюда, я работал в поместье мистера Доггерти в Нью-Джерси.

– И в Бостоне вы тоже у него служили? – спросила девушка, пытаясь завязать вежливый разговор. Хотя Лерой Миллз казался довольно милым, с ним было не так уж легко беседовать.

– Да, и там тоже.

– Я сама жуткая неумеха, – призналась она, – и восхищаюсь людьми, которые умеют чинить вещи.

– Если нужно что-нибудь починить, практически все, что угодно, просто обращайтесь ко мне, – ответил он, бросая взгляд на влажный цемент под ногами. – Теперь, с вашего позволения, мне нужно заняться своим делом.

Разговор был настолько банальным, насколько вообще может быть банальной беседа при первом знакомстве, и все же всю обратную дорогу Соня не переставала о нем размышлять. Миллз показался ей таким необщительным, даже несмотря на то, что своим упоминанием о Бостоне Генри дал ему самую обычную тему для обмена приветствиями. Конечно, вполне возможно, что этот человек был просто застенчив от природы, точно так же, как и Хельга. И все же, думала она, можно ли положа руку на сердце сказать, что она узнала о нем больше, чем об остальных? Хельга слишком смущалась, чтобы поддерживать длинный разговор. Билл Петерсон казался общительным и открытым, но о себе не рассказал практически ничего. То же самое произошло и с Бесс. Естественно, из-за того, что, по словам Петерсона, у Генри был плохой день, он мало что добавил к разговору, и все же... Необщительность Миллза была другого рода – будто он нарочно старался что-то скрыть. Она спросила, в каком районе Бостона он жил, – и мужчина уклонился от ответа, спросила, что он там делал, – и он так же быстро ухитрился сменить тему. Теперь Соня понимала, что его ответы только запутывали ситуацию, как будто она допрашивала его, а не вела простую светскую беседу.

Вернувшись в дом, девушка снова постаралась избавиться от неприятного впечатления. Она уговаривала себя, что делает из мухи слона, и все из-за этой истории, которую Петерсон рассказывал по дороге к Дистингью. Детоубийца, телефонные звонки с угрозами, анонимные письма, безумец на свободе – ни одна из этих вещей не способствует душевному покою, и все они были прямо-таки предназначены для того, чтобы заставить воображение работать без перерыва.

Когда они снова оказались в прихожей большого дома, Билл сказал:

– Ну, теперь я уйду, чтобы вы смогли отдохнуть. Увидимся за ужином. Тогда вы и с семьей Доггерти познакомитесь.

– Они едят вместе с вами? – удивленно спросила она.

Петерсон рассмеялся:

– Во всяком случае, наше хозяйство не страдает отсутствием демократизма. Джой Доггерти кто угодно, только не сноб, и за обеденным столом у него всегда очень весело. Лерой, вы и я будем ужинать вместе с семьей; кухонный персонал, которому приходится готовить и подавать блюда, конечно же поест у себя.

Следом за Генри Соня поднялась по широкой центральной лестнице на второй этаж, прошла по основному коридору до дальнего конца, где располагалась ее комната. Это был юго-восточный угол огромного дома.

Стены были обиты тканью приятного бежевого цвета, пол выложен тиковым деревом. Темно-голубой ковер оттенка чистой морской воды слегка приминался под ногами. Мебель из красного кедра, как объяснил Генри, была сплошь покрыта ручной резьбой, выполненной в полинезийском стиле, со множеством лиц богов и религиозными символами, вырезанными почти на каждом открытом месте: рыбы, солнца, звезды, луны, листья, обрамлявшие изображения. Соня не то чтобы очень любила оборки, кружева и атлас, но ей нравились вещи, отличавшиеся от стандарта, уникальные. Убранство комнаты, без сомнения, было настолько оригинальным, насколько это вообще возможно. Вряд ли мастер делал точно такие же вещи для кого-либо еще. А значит, в ее комнате стояли единственные в своем роде предметы. До сих пор Соне не приходилось бывать в такой богатой обстановке.

– Могу я помочь вам распаковать вещи? – спросил Генри, внеся в комнату последний чемодан.

– Нет, спасибо, – ответила она. – Я быстрее привыкну чувствовать себя здесь как дома, если разложу все сама.

– В таком случае ужин в восемь часов, – доложил дворецкий. – Вы найдете всю семью в передней столовой.

– Отлично, – сказала Соня. – Благодарю вас, Генри.

Он кивнул и бесшумно вышел из комнаты, закрыв тяжелую деревянную дверь так мягко, как мог бы это проделать профессиональный грабитель, который крадучись уходит с места преступления.

Прежде всего Соня подошла к единственному окну – огромному стеклу, разделенному на множество панелей, за которым открывался вид на лужайку позади дома, извилистую тропинку, большую часть павильона у подножия холма и, за всем этим, на белый пляж и бесконечное сине-зеленое море. Это было прекрасное зрелище, и она знала, что по утрам-, только что проснувшись, первым делом будет подходить к этому окну, чтобы увидеть восхитительные небеса, пальмы, песок и неустанно накатывающийся на берег прибой. Все здесь было таким чистым, полным жизни, свободным от страха смерти... или казалось таким?

Она вспомнила о человеке, угрожавшем убить детей Доггерти, и задумалась над тем, как...

Продолжая осмотр, Соня направилась к туалетному столику и обследовала свое отражение в огромном овальном зеркале. Благодаря тропическому солнцу ее золотистые волосы выгорели и сделались чуть-чуть светлее, а через несколько недель должны бы стать почти совсем белыми. Лицо было бледным, но вскоре и это изменится. В общем и целом она выглядела хорошо, если не считать усталости, вызванной недавним путешествием.

Внезапно девушка осознала, что рассматривает свое лицо только для того, чтобы узнать, какой увидел ее Билл Петерсон, и снова вспыхнула, хотя на этот раз никто не мог ее увидеть. Глядя на свое отражение в зеркале, она чувствовала себя скорее глупой маленькой девочкой, охваченной безрассудной влюбленностью, свойственной юности, чем зрелой молодой женщиной, и боялась встретить взгляд собственных глаз. Она никогда не отличалась склонностью заводить романы везде, где только можно. Что же случилось на этот раз?