Тень, что внутри - Джин Кавелос

— Нет, спасибо. Мне надо наладить собственные отношения с командой, а им надо научиться принимать мой стиль работы. Но у меня сложилось ощущение, что некоторые из них чертовски на меня обижены, и мне очень хотелось бы знать, почему.

Корчоран подошел на шаг ближе и понизил голос:

— Не хочу вас обидеть, капитан, но мне кажется, что некоторые члены экипажа завидуют вашему военному прошлому. Те из нас, кто служил на „Афине” с капитаном Бестом, вышли из войны с незаслуженным пятном на репутации. Некоторым на это плевать, но других может возмущать ваше присутствие.

Джону хотелось знать, к какой из этих группировок Корчоран относил самого себя. Он был на восемь лет старше Джона и, хотя в его возрасте еще можно было иметь звание коммандера, свое последнее повышение он получил четыре года назад. Если он и негодовал по поводу появления Джона, то никак это не проявлял. Возможно, Корчоран злился на капитана Беста, который несколько месяцев назад допустил такой провал, что даже его связи не помогли ему сохранить за собой „Агамемнон”. Бест пытался совершить прыжок в гиперпространство с открытыми портами двигателей, что привело к опасной нестабильности в гиперприводе, их вынесло на то же самое место часом позже, из–за чего они чуть не столкнулись с другим кораблем Космофлота. Расследование быстро закрыли, никаких обвинений предъявлено не было, но капитана Беста быстро „повысили”, переведя на бумажную работу, а все его любимчики остались без покровительства.

По крайней мере, Корчоран честно говорил о репутации капитана Беста. Такое качество Джон высоко ценил. Старший помощник должен был считать, по меньшей мере, неприятными слухи о трусости капитана Беста, проявленной им восемь лет назад в Битве на Рубеже.

— Спасибо за откровенность. Теперь об инспекции. Оповестите всех командиров отсеков. Удостоверьтесь, что они подготовились. Я хочу, чтобы эта инспекция прошла гладко, без сюрпризов. Скажите им, чтобы они проверили, что их подчиненные в состоянии готовности, а не спят на ходу, думая, куда бы им направиться во время отпуска. Если мы провалим эту инспекцию, никому не видать отпуска, как своих ушей.

Это, подумал Джон, был тот вариант, который он даже не хотел рассматривать.

Глава 4

Анна едва сумела сохранить серьезное выражение лица, когда коридорный показывал ей номер для молодоженов в отеле „Империал” на станции Прима, которая находилась на орбите Примы Центавра. Она думала, что заказать номер для молодоженов будет очень романтично. Но она опасалась, что центаврианское понятие о романтике совершенно не совпадало с ее собственными представлениями. Стены были драпированы пурпурным бархатом и золотыми шнурами, с картинами в позолоченных рамах, на которые падал приглушенный свет. На этих достаточно откровенных картинах были изображены резвящиеся центавриане, что наводило на определенные мысли. Золотыми статуэтками различных центаврианских богов и всевозможными сверкающими безделушками были уставлены все мало–мальски подходящие поверхности. Стиль гравюр и орнаментов чем–то напоминал романский, но центавриане пошли еще дальше. Утонченность не имела ничего общего с их стилем. Ноги Анны утопали в ковре из пушистого меха, конечно же, окрашенного в пурпурный цвет. Огромная кровать эллиптической формы была больше, чем целый гостиничный номер в Нью–Йорке. Коридорный показал, как работает панель управления кровати, и она мало чем отличалась от панели управления в кабине „Фурии”, куда Джон однажды затащил Анну.

В ванной находились какие–то странные приборы, которые, как ей объяснил коридорный, применялись для укладки волос центавриан, и гигантская золотая ванна, напоминавшая по форме шестилапого осьминога. Пока коридорный показывал, как заполнять ванну разнообразными жидкостями, Анна только озадаченно кивала. Она поблагодарила его, но едва он вышел, прыснула со смеху и с разбегу прыгнула на кровать. Приземление оказалось невероятно упругим: пружины, или что там внутри было, подкинули ее так высоко, что Анна чуть не врезалась в потолок. Анна развела руки для баланса, каждый затухающий толчок кровати вызывал у нее взрыв смеха, до тех пор, пока все не успокоилось. Она решила не экспериментировать с ванной до тех пор, пока не появится Джон. О мертвых цивилизациях ей было известно значительно больше, нежели о современных.

В иллюминаторе Анна видела Приму Центавра, вокруг которой вращалась станция. Голубая вода и коричневая суша, скрытая перистыми облаками, напомнила ей о Земле.

Монитор издал короткий трубный звук. Анна бросилась отвечать. Управление системой связи было похоже на то, к чему она привыкла, и Анна быстро разобралась, что к чему. Она включила и аудио, и видео каналы.

— Привет!

Это был Джон. У него было лицо военного: нахмуренные брови, напряженные щеки, чуть опущенные вниз губы.

Увидев его, Анна тут же улыбнулась, и выражение его лица изменилось. Улыбка осветила его лицо. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга.

— Как прошел твой полет? — спросил он.

— Было бы лучше, если бы твоя сестра не напоила меня перед отлетом. Но начиная со второго дня все пошло замечательно, — она скользнула в пурпурное плюшевое кресло рядом с пультом связи, — Как ты? Ты уже здесь? Как твой корабль?

— Да, мы уже в орбитальном доке. Говорят, отсюда всего сорок минут до отеля. „Агамемнон” — это нечто. Прыжок в гиперпространство едва ощутим. Он может вытворять такое, во что поверить невозможно!! Для корабля его размеров маневренность просто невероятная! — от возбуждения его руки сжались в кулаки, голос стал громче. Как у мальчишки, радующегося новой игрушке. — Здесь множество новых систем и приборов, но я пытаюсь с ними разобраться. Я должен знать каждый дюйм внутри и снаружи этого корабля.

— У меня здесь есть кое–что, требующее столь же внимательного изучения, капитан!

Джон запнулся посреди фразы, как будто до него только что дошло то, что она сказала.

— Буду рад помочь вам в этом, доктор.

Он посмотрел на что–то вниз.

— Боюсь, что немного опоздаю. У меня тут неожиданная инспекция.

— Я–то думала, что это я устрою тебе инспекцию.

— Ты будешь следующей. Как тебе номер?

— Я тут опробовала кровать, — ответила Анна. — У нее много особенностей.

Джон рассмеялся.

— Говоришь так, будто я тебе уже не нужен.

— О, я так не думаю, — хрипло ответила Анна.

— Если я не доберусь до тебя сегодня вечером, то позвоню. Я люблю тебя.

Хотя они всегда заканчивали разговор этой фразой, она не казалась дежурной. Всякий раз, когда Джон говорил эти слова, для него они были полны смысла. Как и для нее.

— Я люблю тебя.

Джон прервал связь. Анна почувствовала, что ее лицо расплылось в глупой ухмылке. Ладно, чем же ей заняться сейчас? Она могла осмотреть станцию, но чувствовала, что устала и не хочет общаться с людьми после того, как три дня провела в тесной каюте на транспорте. Тут Анна поняла, что роется в сумке, разыскивая контейнер с фрагментом мыши. Лиз говорила, что ей надо забыть о работе. Она забудет о ней, когда появится Джон.

Анна вынула застывший кусочек, положила его на пульт монитора. Запах анчоусов стал сильнее, а сам кусочек, с тех пор, как она в последний раз его видела, несколько усох. Края покрылись коркой и выглядели жесткими, резкими и ненатуральными, будто сделанными из пластика. Но центральная часть до сих пор походила на кожу, хотя сейчас она была сухой и окоченелой. Весь кусочек теперь был одного цвета — цвета древесного угля. Анне захотелось, чтобы у нее под рукой оказалось ее оборудование, чтобы она могла снять показания. Но доктор Чанг наверняка провел все возможные тесты с оставшимися у него фрагментами.

Неуверенно, чувствуя легкий страх — слабый отзвук страха, охватившего ее во время контакта с мышью, Анна взяла фрагмент и коснулась его указательным пальцем, сосредоточившись на нем. Вряд ли эта штуковина до сих пор в рабочем состоянии. Но без какого–либо оборудования у нее оставалось очень мало способов для исследования фрагмента.

Цвет фрагмента не изменился. Она не чувствовала внутри ни сердцебиения, ни жизни. Анне было интересно, для чего же на самом деле предназначалось это устройство. Конечно, это могло быть взрывное устройство, но Анна считала, что взрыв произошел случайно, причиной его стала нестабильная реакция на внешнее воздействие, развивавшееся как цепная реакция. Устройство выглядело слишком сложным для того, чтобы быть бомбой.

Анна припомнила мысли мыши: их ясность, напряженность, сосредоточенность, ее сердцебиение. Сейчас она ощущала лишь слабое эхо прошлой реакции, перемежающееся периодами отсутствия сигнала, подобно статическим помехам. И из этой пустоты возник запах свежих стружек в гнезде, устроенном в глубине и тепле, и прохладная темнота окружающих камней. Потом все вокруг стало машиной: близкой и живой, прекрасной, совершенным инструментом, нарисованном в тени, а потом — слишком близкое, слишком живое, быстро струящееся, циркулирующееся, сжатое подобно пружине, боль, сверкающая, быстро усиливающаяся жесткая конфигурация боли, а потом — крик. Всего лишь слабое эхо того, что Анна почувствовала в лаборатории, но это напомнило ей крик, услышанный тогда. Крик, который терялся во всем, что следовало за ним. Крик рождения чего–то ужасного. И смерти.