Мэрилин Монро - Игорь Беленький

Но Делла была прекрасно осведомлена о своих соседях. Напротив ее дома проживала супружеская пара — Элберт Уэйн и Айда Болендер. Не имея собственных детей, они были известны тем, что брали на воспитание маленьких детей-сирот и детей, которые по тем или иным причинам постоянно или временно жили без родителей. К ним-то, по совету Деллы, и обратилась Глэдис с просьбой приютить ее с ребенком (разумеется, не бесплатно). Сердобольные супруги предоставили ей комнату («с розовыми обоями и мягкой широкой кроватью»), о которой в те трудные времена Глэдис в ее положении и мечтать не могла бы. Но, больной человек, она просто не обратила внимания на этот подарок судьбы; ставшая подозрительной и настороженной, она заботилась только об одном — чтобы ее ребенок не оказался на попечении ее больной матери, больной той же болезнью, что и она сама. Это было местью за то, что мать отказалась поселить ее у себя. Как только закончился послеродовой период, Глэдис вернулась в свою лабораторию на «Консолидэйтед филм»: «Если все будет хорошо, я стану приходить каждую субботу и останусь так долго, как смогу», — говорила она Айде Болендер, оставляя на ее попечение малышку Норму Джин.

Таким образом она успокаивала себя. Безмужняя женщина, женщина неуравновешенная, то и дело охватываемая сумеречностью, а то и попросту не отвечающая за свои поступки, Глэдис, понятно, далеко не всегда придерживалась субботних визитов, предпочитая делить время между работой в кинолаборатории и очередным ухажером. И хоть малышка Норма Джин оказывалась, следовательно, целиком и полностью предоставленной заботам и попечению совершенно чужих ей людей, Глэдис цепко держалась за извинительную и все вроде бы оправдывающую надежду, вот она найдет человека, хорошего, верного, солидного, обеспеченного, который в свою очередь обеспечит и ее и ее ребенка благоустроенным домом — надежным укрытием от жизненных бурь. Надежда эта, естественная и наивная, была нужна Глэдис как воздух, помогая ей, тонущей в неумолимо захлестывающей ее пучине бессознательного, держаться как за спасательный крут за нечто здравое, рациональное, вещественное, хоть и наивное, помогая удерживать ее рассудок от окончательного распада на мириады идей-фантомов. Помогало ли это Норме Джин — вот вопрос.

Норма Джин

Норме Джин чуть больше года. Первым осознанием малышки самого факта жизни, того, что она существует, дышит, живет, стало ощущение, что она задыхается. Она и на самом деле задыхалась — чуть не задохнулась: она плакала, и плач ее подействовал на нервы Деллы, ее безумной бабки; чтобы унять этот плач, безумица зажимает девочке лицо подушкой.

Здесь удивительно не только то, что малышке удалось не задохнуться (кроме нее и бабки, в доме никого не было). Удивительно и то, что этот несчастный случай, нападение, стал первой памятью о детских днях, самым ранним воспоминанием о детстве уже взрослой Мэрилин. Даже если это, как считают некоторые биографы, выдумка Мэрилин (выдумка, впрочем, лишь относительно того, что это — собственное воспоминание; возможно, это пересказ того, что ей сообщили Болендеры), — она сама по себе достаточно показательна и красноречива: жизнь для Мэрилин в ее сознании, самоощущении началась с катастрофы, с покушения, с нападения на нее. Воспоминание это как бы предвозвестило трагический финал — уже самое настоящее нападение и покушение.

Итак, без отца, без матери, под ревнивым взглядом безумной Деллы — в таких-то условиях и начиналась жизнь будущей Королевы экрана.

Кроме Нормы Джин в семействе Болендер жили еще четверо детей: набожные супруги Айда и Элберт Уэйн видели в воспитании брошенных детей свое предназначение, дань, которую они платили Господу, не подарившему им собственных детей. Супруги были людьми не бедными и в принципе могли предоставить сиротам все необходимое, но их протестантские (а следовательно, и пуританские) убеждения призывали к жизни скромной, простой, умеренной, если даже не аскетичной. К этому побуждал и конец двадцатых годов — далеко не сладкий период в истории США. Существование эта семья вела, впрочем, вполне здоровое, естественно — нравственное, а некоторый избыток напоминаний о том, что пьянство, обжорство и прочее суть грехи человеческие, вряд ли мог помешать воспитанию. Правда, в перечень греховных занятий включался и кинематограф, которым, как известно, занималась мать Нормы Джин, но на девочке это, конечно, никак сказаться не могло.

В ранних, прижизненных биографиях Мэрилин нередки ссылки на несчастное детство и жестокое обращение — избиения, окрики, грязную работу и т. п. О несчастном детстве мы еще поговорим, но что касается жестокого обращения, то поздние биографы (и прежде всего, разумеется, Гайлс, Мэйлер) эти намеки попросту игнорируют. «Она вовсе не была ребенком-жертвой а-ля Диккенс, отданным на расправу», — пишет Гайлс во втором издании своей книги. Разумеется, чужая семья — это чужая семья, но весь вопрос в том, что до поры до времени маленькая Норма Джин не воспринимала супругов Болендер как чужих людей, что неудивительно, ведь она только их в основном и видела перед собой. В скольких биографиях Мэрилин их авторы (взять хотя бы того же Золотова или Меллен) с осуждением рассказывают о том, как одна (!) из ее приемных матерей говорила малышке: «Не зови меня мамой, какая я тебе мать?» По мнению многих, это и было первым проявлением жестокого и равнодушного обращения с Нормой Джин, впоследствии сказавшегося на характере взрослой Мэрилин. Между тем Айда Болендер — это была она — делала совершенно правильно, указывая девочке, что ее мать — «вон та рыжеволосая женщина». Во-первых, пусть и не слишком часто, Глэдис была Норме Джин самой настоящей матерью. Что и проявилось, когда в возрасте пяти лет Норма Джин заболела в детском саду скарлатиной. Это говорит о том, что только душевная неуравновешенность (другими словами — болезнь) мешала Глэдис быть нормальной женой и хорошей матерью и, как бы Болендеры ни были расположены удочерить Норму Джин (уже после смерти Мэрилин Айда говорила, что любила девочку «как собственную дочку»), Глэдис наотрез отказалась отречься от дочери. Кроме того, нетрудно представить себе драму, которая была бы неминуема, откликайся Айда на привычное детское «мама» маленькой Нормы Джин, драму, острую не только для Глэдис, которая в ее-то душевной неуравновешенности вдруг обнаружила бы, что матерью она является для девочки только формально — ведь мамой ребенок зовет совершенно другую женщину! Но еще большей драмой это стало бы для Нормы Джин, которая затем оказалась бы принуждена на слово поверить, что ее мать — совсем не та, кого она звала мамой столько, сколько помнит себя.

Именно в детских годах Нормы Джин биографы настойчиво ищут объяснение причудам взрослой Мэрилин — во всяком случае, тому, что им казалось причудами Разумеется, бесследно детские годы не исчезают ни у кого, и те, кто хорошо знали меня в детстве, обязательно приметят сегодня гримасы или ухватки, о которых я уже давно забыл, но которые тем не менее связывают, точно пуповина, меня с детством. Нов отношении Мэрилин именно этих мелких, иногда трудно различимых связок, психологических царапин, оставленных на личности давно прошедшими днями, кракелюр детства, испещривших портрет взрослой женщины, биографы почему-то и не касаются. Конечно, тому есть и безусловные причины: почти не осталось знавших маленькую Норму Джин. Но это уже трудности биографа, которые он обязан уметь преодолевать. В своей книге «Норма Джин» (второе издание), переполненной никак не комментируемыми фактами и событиями, Ф.-Л. Гайлс, несомненно со слов Болендеров, отмечает, что девочка заметно отличалась от остальных детей, воспитывавшихся у супругов вместе с ней, но что отличия эти никак не связывались с ее внешностью. Биограф вовсе не анализирует это свойство Нормы Джин, подсказанное ему наблюдательной Айдой. Между тем, как убедимся в дальнейшем, в свойстве этом практически и аккумулировалась индивидуальность Мэрилин.

В самом деле, дети, как и взрослые, в которых они вырастают, все разные, но разнятся друг от друга они многими свойствами: кто-то симпатичнее, кто-то веселее, задумчивее, кто-то одареннее, кто-то более развит И если в детском саду или в школе на эти отличия не обратят внимания, то уж родители-то не преминут отметить своеобразие собственного чада. У Нормы Джин не было родителей, и похвастаться ее своеобразием оказалось некому. Да и каким своеобразием? Можно ли это вообще считать своеобразием? А если можно, то кто в ту пору был в состоянии оценить его? «Она была не более привлекательной, чем их (Болендеров) усыновленный ребенок Лестер, а когда она гримасничала, растягивая свой широкий рот, то могла даже счесться дурнушкой». Айде Болендер запомнились бульдожье упрямство девочки, ее сообразительность и причудливая ухмылка. Но не этим же Норма Джин выделялась среди сверстников!