Гобелен - Кайли Фицпатрик

Следовало отправить письма коллегам и друзьям Лидии с сообщением о ее смерти и о дате похорон. Поздно ночью среди вороха бумаг на обеденном столе в гостиной матери Мадлен нашла записную книжку. Выцветшая обложка, украшенная садовыми розами, пробудила болезненные воспоминания, а аккуратный почерк Лидии, которым были заполнены страницы, на мгновение заворожил ее. Наконец она заставила себя начать листать потрепанные странички, надеясь, что сможет найти там имена людей, о которых рассказывала Лидия. Но ее мысли окутывал туман, словно непроницаемым коконом.

Бродеры были только одни — дальние кузины, живущие где-то в предместье Кентербери. Мадлен их никогда не видела. Кажется, мать тоже не поддерживала с ними связи. Еще была школьная подруга Лидии, с ней Мадлен один раз встречалась, но помнила только имя — Дороти. Впрочем, ей не пришлось долго искать адрес. На букву «Э» была только Дороти Эндрюс, и она жила в Лондоне.

На следующее утро после того, как Мадлен отправила письма, ей позвонила Джоан и сказала, что с ней связалась Маргарет Бродер. Это имя на мгновение всплыло в памяти Мадлен, и она попыталась вспомнить генеалогические записки Лидии. Разве Маргарет Бродер не ее прабабушка?

Поскольку Мадлен медлила с ответом, Джоан объяснила:

— Это кузина твоей мамы, она хотела бы помочь с похоронами.

— Правда? Каким образом?

— Деньгами.

— О, господи, я даже не подумала о том, что за похороны нужно платить, — глупо, да?

— Нет, учитывая обстоятельства, вовсе не глупо. Я уже позаботилась об этом, велела служащим похоронного бюро связываться со мной. Я подумала, что так тебе будет проще, а все вопросы мы можем уладить потом. Но кузина Лидии предлагает надгробие и место на кладбище у деревенской церкви в том месте, где они живут. Она сказала, что там похоронены и другие члены семьи.

— Я уже забыла, где они живут.

Мадлен наморщила лоб, пытаясь вспомнить адрес, который записала вчера.

— Деревня называется Семптинг, примерно в получасе к юго-западу от Кентербери.

— Мне, наверное, нужно с ней поговорить? — вздохнув, сказала Мадлен.

— Боюсь, что да, — мягко ответила Джоан.

Повесив трубку, Мадлен оглядела гостиную Лидии и впервые осознала, какая трудная перед ней стоит задача. Вскоре ей придется разобрать жизнь матери на мелкие части. А также заняться юридическими вопросами и прочими прозаическими делами, о которых она сейчас и думать не могла.

Она расчистила от бумаг угол стола и села туда с чашкой кофе, так и не сняв ночной рубашки. Наполовину раздвинув шторы, она выглянула на улицу. Было начало десятого, но небо затянули тяжелые, черные тучи, и вокруг царил такой мрак, словно солнце еще не встало. На стекле все еще оставались капельки влаги после холодной январской ночи, а от настенной батареи поднималась тонкая струйка пара, указывая на то, что откуда-то сквозит.

Мадлен попыталась собраться с мыслями. Похороны назначены на завтра. Если она собирается принять предложение Маргарет Бродер, нужно действовать, но она невероятно устала, как будто проплакала несколько дней подряд, хотя до сих пор не пролила ни слезинки.

Трубку взяла Мэри, а не Маргарет, и ее голос звучал так, словно она немного не в себе. Впрочем, подумала Мадлен после разговора, ее собственный голос, наверное, звучал так же. Мэри объяснила, что она сестра Маргарет, а затем перешла к пространным соболезнованиям от своего имени и от имени сестры. Она произносила все необходимые слова, но голос звучал придушенно, и в нем не чувствовалось соболезнования. Мадлен решила, что она просто не позволяет человеческим чувствам взять над собой верх.

Затем Мэри перешла к делу, и обе испытали облегчение. Слишком писклявым голосом для женщины ее лет (Мадлен предположила, что она на несколько лет старше Лидии и что ей немного за семьдесят) она объявила, что «наш каменщик сделает надпись, но, разумеется, мы должны решить, какой она будет». Слово «мы» удивило Мадлен, и она подумала, что, возможно, это такое особое английское выражение, которого она до сих пор не слышала. Может быть, Мэри имела в виду, что они с сестрой и Мадлен придумают надпись вместе. Следующие слова кузины прояснили смысл предыдущего заявления.

— Ты, наверное, захочешь написать что-нибудь от себя, дорогая. Не жалей слов, мы можем себе это позволить.

Мадлен промолчала, но это не остановило Мэри.

— После службы гроб можно доставить в церковь Семптинга, и Лидию похоронят на церковном дворе. Мы поговорим с владельцем похоронного бюро. Изготовление надгробия займет немного больше времени. Так ты подумаешь насчет надписи?

Мадлен кивнула, потом сообразила, что она разговаривает по телефону и Мэри ее не видит.

— Я подумаю, — сказала она.

Она не помнила, попрощались ли они, но через минуту сообразила, что продолжает сжимать в руке телефонную трубку, из которой раздаются короткие гудки.

На следующий день она проснулась очень рано, впервые почувствовав, что защитный барьер, возникший благодаря потрясению, разрушен. Возможно, дело было в том, что боль, как ледяной кинжал, вонзилась ей прямо в солнечное сплетение. Она еще не решила, что скажет — и будет ли вообще говорить, — прощаясь с матерью.

Она выбралась из постели, сварила кофе, но одеваться не стала. Похороны состоятся днем. Она стала бродить по дому, разглядывая репродукции картин художников Возрождения, висящие на стенах, и время от времени проводя пальцами по корешкам книг на полках, словно по перекладинам в заборе. В библиотеке Лидии почти не было художественной литературы. В основном она предпочитала книги по истории, охватывающие период с пятнадцатого по семнадцатый век. Она читала лекции именно про этот период. Мадлен рассеянно взяла небольшую книжку с полки, где стояла художественная литература — главным образом, с русскими названиями. Она считала русских писателей печальными и меланхоличными, на грани депрессии. Лидия упорно пыталась убедить ее в обратном, периодически уговаривая почитать Тургенева или Достоевского. Книга, которую Мадлен выбрала, была тонкой, в твердой обложке и называлась «Русская мудрость». Она открыла ее в том месте, где в качестве закладки лежал обрывок бумаги, и прочитала: «Любовь сильнее смерти и сильнее страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь». Иван Тургенев.

Мадлен захлопнула книжку, словно та ее ужалила, и, прежде чем набраться смелости вновь перечитать цитату, некоторое время смотрела на обложку с иконографией изображения святого Георгия, убивающего змия. Если бы она верила, что такое возможно, то подумала бы, что к этой книге ее привела Лидия, специально пометив страницу закладкой.

Она положила книжечку в карман халата и достала с полки другую, со знаменитым портретом Генриха VIII на глянцевой обложке. Жирное высокомерное лицо короля из династии Тюдоров сохранило едва различимые следы молодости — либо художник проявил великодушие, либо опасался гнева короля. В молодости Генрих был поэтом и музыкантом, но позволил, чтобы его самолюбие и либидо взяли верх над чувствительностью юности. Лидию завораживал парадокс этого короля. Повзрослев и став более жестоким, Генрих провел реорганизацию церкви, чтобы иметь возможность регулярно менять жен. А тех, кто выступал против него, убивал. Жестоко.

Мадлен пролистала книгу, почти не глядя на страницы. Она вспомнила, как сияли глаза Лидии, когда та рассказывала о каком-нибудь интригующем эпизоде из истории. Однажды, приехав в Лондон, они отправились в ресторан через Лондонский мост. Летним вечером, когда освещение сменилось и воду в реке окутали тени, Тауэр на противоположном берегу Темзы превратился в темный силуэт. Лидия поежилась и сказала:

— Это здание меня немного пугает. Я знаю, что в городе случилось много жутких смертей не только в Тауэре, но… — Она немного помолчала. — Думаю, дело в камнях. Они очень старые.

Мадлен кивнула в ответ. Она часто чувствовала примерно то же самое в Нормандии. Ее родной Кан был средневековым городом, столицей другого короля, пользовавшегося дурной славой, — Вильгельма Завоевателя.

Она заставила себя вернуться из воспоминаний о летнем дне в Лондоне в холодную комнату, задвинула тяжелые шторы, чтобы хоть немного защититься от сквозняка, и включила свет. Было позднее утро, но при закрытых шторах можно было представить себе любое время суток. В комнате до сих пор сильно ощущалось присутствие Лидии. Мадлен не верила в привидения, но подумала, что, возможно, призраки — всего лишь последние воспоминания об ушедших.

По утрам она обычно не курила — ей нравилось думать, что у нее есть принципы, но сейчас ей отчаянно захотелось закурить. Мадлен с трудом нашла сигареты в громадной сумке, больше похожей на рюкзак. Она часто носила в ней домой работы студентов и учебники. Пачка сигарет спряталась среди разрозненных бумаг. А еще там же обнаружилось письмо Лидии, пришедшее в университет за день до звонка Джоан Дэвидсон. Мадлен положила его на стол, но не стала открывать — не могла заставить себя перечитать его. Она закурила и принялась рассеянно листать блокнот Лидии, чтобы не думать о письме. Неожиданно она замерла, наткнувшись на страницу, заполненную аккуратными строчками на латыни — точно такими же, как те, что получила от матери и переводила, забыв обо всем на свете. Неужели с тех пор прошло всего пять дней? Сначала Мадлен решила, что это еще одна копия того же отрывка, но, внимательно присмотревшись, заметила, что там стоит другая дата.