Один шаг - Георгий Васильевич Метельский

— Да, Парамон Петрович, интересуюсь.

И я рассказал, что приехал в их район в командировку от областного краеведческого музея. Фонды его недавно пополнились любительской фотографией. Человек, который ее принес, рассказал, что на снимке изображены партизаны, что действовали они исключительно дерзко и погибли в здешних местах возле разъезда Ключи. Мне предстояло по возможности восстановить их имена, а главное — собрать новые сведения о партизанском движении в лесном краю.

По дороге я заехал в районный центр и побывал у секретаря райкома. Он и посоветовал мне начать поиски с кордона Чистые Дубравы. «Там вы найдете и партизанские землянки, и могилы, и живых свидетелей», — сказал секретарь. Не теряя времени, он позвонил в лесничество и попросил предупредить на кордоне о моем приезде.

— Понятно, — протянул лесник, выслушав мой рассказ. — А карточка, часом, не при вас?

Я открыл бумажник и протянул старую, плохо сохранившуюся фотографию трех молодых бородатых людей с трофейными автоматами. Лесник несколько минут вглядывался в лица.

— Не помню таких, — сказал он. — Однако вы не печальтесь. Народу тут кругом богато, дарма что лес. Не про этих, так про других партизан вам порассказывают. Да и старуха, если к ней подход найдете, тож навспоминать могла б…

— Старуха? — переспросил я.

— А вы что думаете! Она сама партизанила. И сынок у нее партизанил, да немцы замучили. С той поры и тронулась.

— Вот оно что!

Старуха ходила по двору, костлявая, с согнутой в дугу спиною, длинными руками и неестественно поднятой седой головой. Сейчас, когда она не выкрикивала свое «Дождичка!», ее можно было принять за человека нормального, но очень усталого от чрезмерной работы или горя. Меня она по-прежнему не замечала. Я наблюдал, как она подоила корову, как молча выгнала ее длинной хворостиной в лес, как, также молча, вернулась и начала полоть сухие гряды узловатыми быстрыми пальцами. Очевидно, все хозяйство в доме держалось на ней.

Раза два мы почти столкнулись, но взгляд ее водянистых, бесцветных глаз не остановился на мне, а безучастно скользнул мимо.

Часов около семи послышались женские голоса, шум, смех, между деревьями мелькнули цветастые платья, и на поляне появилась ватага девок — лесникова бригада. Парамон Петрович поспешно натянул тужурку и, молодцевато прихрамывая, вышел навстречу своему «бабьему войску».

— Сегодня на питомник, на питомник, поливать надо, — объявил он, поглядывая на небо. — Все, окромя Маньки и Полины — они по уходу пойдут, — на пятьдесят седьмой.

Девки затараторили.

— Опять поливать!

— Руки все поотрывали, воду таскаючи!

— Ванюшка снова, небось, загулял!

— Да тише вы, окаянные, — с напускной строгостью прикрикнул лесник. — Чего еще не поделили?

— Все поделили, Петрович, — заговорила та, которую лесник назвал Манькой. — И грабли поделили, и цапки поделили, и ведра поделили, только вот женихов не поделили. — И тут же, без малейшей паузы, как бы продолжая начатую фразу: — А это кто, новый начальник на кордон приехал?

Речь явно шла обо мне.

— С нами дубочки поливать! — послышалось откуда-то сзади.

— Грибки собирать, коли вырастут! — раздался еще один голос.

— Там речка есть, купаться будем! — прыснула со смеха третья.

— Цыц, сороки! — уже в сердцах сказал лесник. — Вишь, чужого человека аж в краску вогнали.

Я действительно чувствовал себя довольно глупо под перекрестным огнем приглашений и быстрыми, бросаемыми исподтишка взглядами здоровых, смешливых молодиц.

— Вот и приду дубочки поливать! — выкрикнул я. — Только не сегодня, а завтра…

— Завтраками по утрам кормят! — дурашливо сказала Манька, сверкнув глазами.

И тут посыпалось, как горох, снова:

— Завтра — вор авоська, обманет, в лес уйдет!

— Сядни не сробишь, завтреем не возьмешь!

По-прежнему галдя и поминутно оглядываясь, «бабье войско» наконец двинулось, предводительствуемое лесником. Оно уже скрывалось из виду, когда до меня донеслись слова частушки. Ее пела, кажется, Манька звонким, неестественно громким голосом, таким высоким, что казалось, будто это и не голос вовсе, а струна, которая вот-вот порвется.

С милым я дубки садила,

Выросли зеленые.

А в колхозе «Наша сила»

Говорят — гулена я.

Я дубочки поливала,

Поднялись дубоченьки…

Ну и пусть себе болтают,

Хоть с утра до ноченьки.

Я проводил песню с предвкушением чего-то хорошего и радостного впереди. Сумасшедшая старуха, говорящий скворец, собака, понимающая человеческую речь, некрасивая девчонка с чудным именем Вивея — все отодвинулось на задний план, и остались лишь затихающий голос розовощекой, крепкой Маньки, жгучее солнце и старый дубовый лес, окружавший со всех сторон поляну.

3

В лесу парило, как в оранжерее, и, несмотря на середину июля, пахло сухим листом. Листья облетали. Кое-где в кроне берез проглядывали первые желтые пятна — печальные приметы зноя и бездождья. Но все-таки здесь не обжигал лицо сухой, горячий ветер; в чащу не проникали лучи палящего солнца, и под опущенными ветвями старых, замшелых елей стоял сырой полумрак.

Я шел без дороги с единственной целью разыскать партизанскую стоянку, о которой мне за завтраком говорил лесник.

Более шестнадцати лет минуло с тех пор, как в этих местах окончилась война, а ее следы еще не стерлись. Простреленная немецкая каска лежала на дне воронки от снаряда, поросшей по краям земляникой; крохотные, зеленоватые ягодки засохли, так и не покраснев. Ржавчина еще не съела обрывков колючей проволоки, кусков металла.

Немало побродив, я наткнулся наконец на большие, неглубокие ямы, похожие на заброшенные землянки. Наверное, это и был последний лагерь партизан. Я обошел осыпавшиеся, розовые от цветущего иван-чая окопы, зарисовал план стоянки и сделал несколько снимков.

За лагерем открылась небольшая поляна с могильным холмиком посередине. Возле не было ни дощатого обелиска, ни креста, ни даже изгороди из березовых жердочек, и я бы, наверное, прошел мимо, если бы не бросился мне в глаза яркий, пышный кустик гвоздик. Рядом с чахлыми, угнетенными жарой колокольчиками да пожухлой иван-да-марьей гвоздики выглядели такими свежими, налитыми соком, что я невольно обратил на них внимание. «Может быть, их поливал кто-нибудь?» — подумалось мне. Но вокруг не было ни речки, ни колодца, ни даже темного родничка!

Возвращаясь домой, я набрел в молодом березняке еще на четыре могилки, и снова на каждой из них пестрели цветы. На сей раз это были необычайно крупные дикие маки и ромашки. И опять меня озадачила та неуемная сила, с которой они поднимались из земли, словно не было вокруг ни сохнущих трав, ни желтеющих раньше срока берез.

На кордоне я застал одну старуху. Она что-то помешивала длинной палкой в