Белые волки - Вергилия Коулл

– На колени, волчица! – приказывал он тихим голосом, который не отражался от стен, и Ольга падала, как подкошенная.

Не чувствуя боли от того, что ударилась о каменный пол, она задирала голову, ожидая нового вопроса или приказа. Все мысли испарялись, все проблемы и огорчения отходили на второй план. Существовал только безликий и это сводящее с ума, охватывающее нестерпимым жаром предвкушение.

– Ты была сегодня хорошей девочкой? – спрашивал он, подходя ближе и поглаживая ее по волосам, зарываясь пальцами в тщательно уложенную прическу и сжимая их там, чтобы дать почувствовать легкое натяжение. Еще не до боли, скорее до приятного покалывания кожи. – Ты уделила время себе?

– Д-да… – в горле у Ольги пересыхало, глаза закатывались, она то ли шептала, то ли стонала, не в силах выкинуть из головы, что он стоит совсем близко, и его бедра находятся почти на уровне ее лица, и нужно лишь протянуть руку, чтобы коснуться его там, между ног, где он уже твердый, как всегда бывало во время встреч с ней.

– О чем ты думала?

Его голос в такие моменты был мягким и ласкающим. Безликий чувствовал и видел ее возбуждение, не мог не видеть, что творится с ней от одного его прикосновения. И ему это нравилось.

– Я… думала о себе, – Ольга всегда отвечала одно и то же, но не врала. – О том, какая я счастливая. Как в моей жизни все хорошо и замечательно складывается. Какой у меня хороший муж…

– Но ты пришла о чем-то попросить?

– Д-да… я хочу попросить…

– Ты же знаешь, что ждет темнейший в обмен на то, чтобы услышать твою просьбу. Раздевайся, волчица.

Безликий отпускал ее волосы и отходил, а Ольга трясущимися руками принималась расстегивать на себе одежду. Давно, в самом начале ее визитов сюда, он объяснил, в чем заключается суть поклонения темному богу.

– Ему не нужны твои слезы, страдания и причитания, – говорил безликий, застыв перед Ольгой в спокойной позе уверенного в себе человека, – за этим тебе следовало пойти в дарданийский монастырь. Если же ты решилась прийти сюда, то знай, мы дадим очень много. Но и попросим не меньше. Темнейший хочет видеть твое удовольствие. Такое, которое ты не испытывала никогда и ни с кем прежде. Он будет дышать твоими стонами, пить твой пот и стекающую по ногам влагу и вкушать разрывающее тебя изнутри наслаждение. Только ублажив его собой, ты получишь право что-то просить.

Под его пристальным взглядом, словно испытывавшим на прочность, Ольга робко стягивала одежду и аккуратно откладывала ее в сторону, оставив на себе только нижнее белье. Дорогие кружева красиво облегали тело, подчеркивая большую тяжелую грудь и пухлые бедра, когда она присаживалась на пятки и покорно складывала руки на коленях.

В первый раз, правда, она возмутилась, заметив, что не хочет заниматься порочными вещами.

– Ты знаешь, что такое порок? – тогда поинтересовался безликий.

– Конечно. Это то, что вы мне предлагаете: раздеваться и стоять перед незнакомцем в маске, – уверенно ответила она.

Он ничего не сказал, только губы чуть дрогнули в снисходительной улыбке, словно Ольга была маленькой неразумной девочкой, и предложил ей либо принять условия, либо уходить. Уходить она не стала.

Ей пришлось согласиться ради того, чтобы вернуть мужа. Но потом… посетив темпл один раз, другой, третий, она почувствовала, что тихие доверительные разговоры с безликим стали неотъемлемой частью жизни. А затем поняла, что не может долгое время обходиться без звука его дыхания – тяжелого дыхания возбужденного мужчины, – когда он стоит позади нее и гладит ее кончиками пальцев по лицу, обводит губы, скользит по беззащитному горлу. В такие моменты в животе Ольги сворачивался тугой узел, жаркие волны толчками разливались по телу, пока она сидела и боялась пошевелиться под прикосновениями безликого.

Руки у него были мягкие и пахли розовым маслом, в отличие от рук Виттора, сухих и шершавых, насквозь пропахших сигарным дымом. Но Виттор был обычным мужчиной, простым и полным недостатков, а безликий казался Ольге неземным существом, слишком совершенным, чтобы являться человеком. Аромат роз настолько прочно вошел в ее сознание вместе с его образом, что она давно уже приказала садовнику вырвать все кусты этих цветов, посаженные вокруг особняка. Боялась, что выдаст себя, когда летний ветерок принесет в дом плотный сладкий запах, и она невольно замрет, дрожа и кусая губы, вспоминая полумрак молельни и мужчину без лица.

Вот в чем была разница между супружеским долгом, который Ольга исправно выполняла именно как долг, и тем, что происходило в укромной комнате под землей: Виттор ласкал ее, чтобы подготовить для себя, безликий – для темнейшего, оставаясь лишь посредником и всячески подчеркивая это. Всегда отводил ее руки, не позволяя прикасаться к себе, и запрещал поворачиваться лицом, держась только за спиной.

Она и сама замечала, что в молельне ощущается еще чье-то присутствие, некто третий смотрит на них, стоящих на коленях в полумраке, но уже не могла сдержаться, откидывала голову, выгибалась и стонала, пока безликий гладил ее плечи, уверенными мощными движениями обводил каждую грудь, забираясь ладонями под кружева. Наверно, именно понимание, что они не одни, так подстегивало ее, обычно равнодушную к плотским утехам.

Не выдерживая долгой пытки, Ольга спускала бретели с плеч и оттягивала вниз чашечки белья, накрывала руками ладони безликого, побуждая его сильнее стиснуть между пальцами ее напряженные изнывающие без его поцелуев соски. Он сбрасывал ее руки и вроде как сердился, напоминая, что нельзя, но сам горячо и прерывисто дышал над ее ухом, и тогда Ольга улыбалась, крепче прижимаясь лопатками к его груди и откидывая голову.

Она всегда кричала, когда он грубо врывался двумя пальцами между ее ног. Именно так – грубо и жестко, на контрасте с тягучими и медленными предварительными ласками. Ольга мечтала отнюдь не о его пальцах внутри себя, а о другом, более естественном и привычном процессе, но приходилось довольствоваться только этим. Переступая порог, она вся принадлежала своему временному господину.

– Волчица-а-а… – иногда едва слышно шептал безликий, пока Ольга лежала на его груди, перестав дышать от того, что невыносимо острые спазмы сотрясали все ее тело, а под ее ягодицами, прижатыми к его бедрам, даже через плотную кожу штанов ощущалось, как пульсирует член, кончая вместе с ней.

Безликий никогда не называл ее по имени или вежливым «лаэрда». Только волчицей, намекая на звериную суть, полную низменных и порочных инстинктов, и однажды Ольге пришло в голову, что если он попросит, она обернется для него. Его хриплое «волчица-а-а» сводило ее с ума. Но безликому это было не интересно, он всего лишь указывал ей место и держал на расстоянии. Иногда, как ей казалось, даже слишком усердно. Почти сразу же поднимался и скрывался за бесшумной панелью, оставляя ее в одиночестве приходить в себя и одеваться.

Обычно после такого Ольге хотелось лечь прямо на холодный пол, ни о чем не думать и глупо улыбаться, смакуя отголоски удовольствия, еще бродившие по телу, но усилием воли она вставала и приводила себя в порядок. Покидала комнату, снова становясь самой собой – неприступной аристократкой. Забирала остальные свои вещи, вынимала из сумки пачку денег и оставляла ее в нише для пожертвований.

Впереди ждал целый день, полный хлопот, и ей надо было идти в приют, долго обсуждать с дежурным воспитателем список необходимых детям вещей, раздавать еду из свертка, а затем возвращаться домой, заниматься хозяйством, встречать вечером мужа и помнить о том, что ему требуется внимание и ласка. Ее визиты в темпл шли их отношениям только на пользу: мысленно еще находясь в тесной подземной комнатке, Ольга легче заводилась и в супружеской постели.

Оставалось только самое главное – попросить, – и уже в главном зале Ольга замирала у колонны, смотрела зачем-то в проем в потолке, откуда лился дневной свет, и исступленно шептала:

– Только не трогай Кристофа! Пожалуйста, возьми меня, только никогда не трогай его!

Она всегда просила лишь за младшего сына, по-женски веря, что дочь обладает достаточной силой, чтобы противостоять любой напасти.

За старшего сына Ольга не просила никогда, понимая, что эта просьба все равно не будет услышана.

Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения

После ночного дождя в летних душевых, приютившихся на краю школьного футбольного поля, все еще было сыро. Замок крайней кабинки, которую использовали для хранения хозяйственного инвентаря, сломался еще прошлой осенью, и ни у кого до сих пор не дошли руки его починить, поэтому дверь прилегала неплотно и успела слегка перекоситься из-за нагрузки на петли. Сбежав с уроков, Эльза и Северина спрятались в этой душевой, прикрыв створку за собой насколько это было возможно.

Они уселись на пластиковые баки с технической водой и поджали ноги повыше от влажных плиток пола, на которых осталась земля, намытая непогодой в щель под дверью.