Белинский - Евгения Филатова

В 1836 г. произошло событие, которое, по выражению Герцена, «прогремело подобно выстрелу из пистолета глубокой ночью» и «разбило лед после 14 декабря». В «Телескопе» было опубликовано «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева, содержавшее кроме философских идей автора резкую критику существовавшей в России системы. Это было первое открытое критическое выступление после восстания декабристов. По распоряжению Николая I «Телескоп» был закрыт, Надеждин сослан, а Чаадаев объявлен сумасшедшим. Поскольку Белинский был непричастен к опубликованию «Письма», он отделался обыском при въезде в Москву. Все же он снова остался без средств к существованию и полтора года не печатался. Только с марта 1838 г., став фактическим руководителем журнала «Московский наблюдатель» (формально его редактором являлся В. П. Андросов), Белинский возобновил свою литературную деятельность.

Все это время критик продолжает разрабатывать свою философскую концепцию. В каком же направлении идет эта разработка? Большой интерес представляет здесь свидетельство В. Ф. Одоевского. «Всякий раз, — пишет он, — когда мы встречались с Белинским… мы с ним спорили жестоко, но я не мог не удивляться, каким образом он из поверхностного знания принципов натуральной философии (naturphilosophie) развивал целый органический философский мир sui generis. Едва имея понятия о Шеллинге только, Белинский сам собой дошел до Гегеля, ему неизвестного, то есть в Белинском совершился своеобытно тот переход, который в философском мире совершился появлением Гегеля после Шеллинга… Развить в себе самом целый ряд философских теорем, развивавшихся в философской атмосфере мира, не далось бы дюжинному человеку» (6, 17).

Итак, по мнению Одоевского, Белинский «дошел до Гегеля» самостоятельно, еще до знакомства с его произведениями. Когда состоялось это знакомство? Некоторые сведения о Гегеле критик мог почерпнуть еще в первой половине 30-х годов из переводных статей, печатавшихся в русских журналах, в особенности в «Телескопе», а еще больше — из бесед со Станкевичем, которого Герцен называл «первым последователем Гегеля в кругу московской молодежи». Но письма Белинского свидетельствуют, что он вплотную подошел к изучению гегелевской философии в конце 1837 г. Осенью этого года М. Н. Катков, переводивший введение к «Эстетике» Гегеля, передал ему содержание этого произведения (см. 3, 11, 189, 272, 387), а примерно в начале 1838 г. Бакунин, изучавший «Феноменологию духа» и «Энциклопедию философских наук», познакомил критика с гегелевской философией истории, права и религии (см. 3, 11, 218, 386). В это же время возникает и особый интерес к Гегелю в кружке Станкевича, когда, по словам Герцена, для его членов не стало «параграфа во всех трех частях „Логики“, в двух „Эстетики“, „Энциклопедии“ и пр., который бы не был взят отчаянными спорами нескольких ночей» (см. 18, 9, 18).

Оставаясь объективным идеалистом, Белинский в теории познания вместо интуиции и чувственного познания на первый план выдвигает разум. В письме к Бакунину от 1 ноября 1832 г. он критикует свою прежнюю точку зрения, будто «чувством можно узнать какую бы то ни было истину», и утверждает, что «оно по существу своему не может давать нам никаких идей». Он излагает свое новое убеждение «о достоинстве разума, живущего в природе как явление и в человеке как сознание» (3, 11, 189). Выдвижение на первый план рационального начала вместо интуиции соответствовало движению немецкой философии от Шеллинга к Гегелю.

В том же направлении Белинский совершенствует свою диалектику. Гегель критикует Канта за «игру… в конструирование» (17, 1, 336), Шеллинга — за определения, существующие «в форме заверения», за метод «приклеивания» безжизненной схемы к действительности (см. 17, 4, 26–28). В противоположность своим предшественникам он считает, что философия должна все доказывать и выводить из действительного положения вещей. «Возможно ли то-то и то-то или невозможно, это зависит от содержания, т. е. от целостности моментов действительности, которая в своем раскрытии обнаруживает себя необходимостью» (17, 1, 242). Такой подход к философским проблемам намечается самостоятельно и у Белинского. Он виден уже в его требованиях развивать эстетику на основе выводов из существующих художественных произведений. Так же начинает подходить критик и к социальным проблемам. Он отвергает «абстрактный идеал», оторванный «от географических и исторических условий развития», идеал, «построенный на воздухе» (3, 11, 385), и упрекает Бакунина за то, что тот, втащив его в «фихтеанскую отвлеченность», на время уничтожил в его понятии «цену опыта и действительности» (3, 11, 282).

Вспоминая позже этот период, Белинский говорит, что его обращение к действительности было следствием самостоятельного развития его идей. «Так в горниле моего духа выработалось самобытно значение великого слова действительность» (3, 11, 282). И вот тогда, когда его «дух жаждал сближения с действительностью» (3, 11, 272), Белинский познакомился с философией Гегеля. Она произвела на него чрезвычайно сильное впечатление. «Новый мир нам открылся… — говорит об этом знакомстве критик, — слово „действительность“ сделалось для меня равнозначительно слову „бог“» (3, 11, 386–387).

Все это свидетельствует о том, что характер восприятия Белинским западной философии определялся теми условиями, в которых он творил, и что, несмотря на ее влияние, философские идеи критика развивались самостоятельно. Обращаясь к действительности, он искал решения главной задачи, стоящей перед Россией, — ликвидации крепостничества. Но в своих теоретических поисках он вдруг пошел по пути, который, казалось, уводил от ее решения.

Глава II. «Примирение с действительностью»

Следующим этапом в развитии философских идей Белинского был период так называемого примирения с действительностью. В это время особенно ярко проявляются противоречия в эволюции его мировоззрения. На первый взгляд его «примирительные» идеи кажутся сплошной и досадной ошибкой. По-прежнему отправляясь в своих философских поисках от социальных проблем и поняв невозможность осуществления в России утопического «абстрактного идеала», Белинский объявляет существовавшие в стране общественные отношения исторически оправданными, «разумными» и пытается дать философское обоснование такой точке зрения.

«Примирительные» настроения критика относятся к периоду примерно со второй половины 1837 г. и до первых месяцев 1840 г. Впервые они ярко проявились в его письме к Д. П. Иванову от 7 августа 1837 г. Белинский утверждает там, что крепостное право в России не только в прошлом, но и в данный период является правомерным, что в силу особенностей развития нашей страны политическая деятельность, революционные перевороты и парламентарный образ правления для нее вредны. «Пуще всего, — пишет Белинский Иванову, — оставь политику и бойся всякого политического влияния на свой образ мыслей. Политика у нас в России не имеет смысла…» (3, 11, 148).